Вопли - Штерн Борис Гедальевич (читать книги онлайн .txt) 📗

Борис Штерн

ВОПЛИ

О русском символизме сказано немало и написано предостаточно, тем не менее Дмитрий Николаевич Чухонцев утром в понедельник сидит на кухне и пытается строчить статью о символизме в журнал «Вопросы литературы». В сокращении этот журнал именуется «Вопли», а читают его люди «не от мира сего».

Дмитрий Николаевич один из них. Он последовательно закончил школу, филологический факультет Причерноморского университета, аспирантуру, написал и защитил диссертацию и, загробив остатки молодости, к тридцати четырем годам сделался тем, чем он есть, — специалистом по русскому символизму, доцентом кафедры русской литературы, «филолухом царя небесного» — так он сам себя называет, и «пушкинистом» — так называют его во дворе.

В этом дворе не читают «Воплей» и не знают, что статьи о символизме надо не писать, а именно строчить утром на кухне, запивая каждый абзац глотком холодного чая. Начинать нужно с любой бессмысленной фразы, например: «Конец XIX — начало XX вв. — сложный и интересный период истории русской литературы…», а потом, не задумываясь, конспективно излагать содержание собственной кандидатской диссертации — то есть строчить, не исправляя и не останавливаясь.

Остановишься — и утро пропало. Задумаешься, закуришь, подойдешь к окну, посмотришь с вершины спуска имени Добролюбова на ржавую протекающую крышу родного университета, на сентябрьский пожелтевший город — и все пропало. Вспомнишь, что все твои юношеские мечтания и вопли уже воплотились в жизнь, что молодость прошла в классах, аудиториях, библиотеках, на кафедрах и в общагах; вспомнишь три потока прекрасных студенток, которых ты должен то ли обучать символизму, то ли символически учить днем, вечером и заочно, — вспомнишь, полистаешь потрепанный синий том любимого Александра Блока и поймешь, что всю оставшуюся жизнь тебе придется заниматься черт знает чем — тем, о чем мечтал в юности: Литературой с Большой Буквы.

Дмитрий Николаевич не хочет признаваться, что ему стало скучно жить и что он делает что-то не то. Возможно, он устал от приемных экзаменов и от сельскохозяйственных работ с прекрасными дамами, которые путают Блока с Бальмонтом и Бельмондо… Как вдруг раздается звонок, и Дмитрий Николаевич, довольный тем, что его оторвали от статьи и от скучных мыслей, спешит открыть дверь и узнать: кого это принесло с утра?

Перед ним на лестничной площадке стоит нечто, что можно условно назвать «фигурой». Она не имеет никакого отношения к Литературе, а поднялась сюда без лифта на девятый этаж из низов самой Жизни. Фигура одета в помятый костюм при галстуке и обута в сандалеты на босу ногу — как видно, с похмелья забыла натянуть носки. Она делает героические усилия стоять ровно и произносить слова как можно отчетливее.

— Пушкиништ… я ижвиняюшь… — произносит фигура. Она собирается что-то еще сказать, но умолкает и с проникающей надеждой заглядывает в глаза Дмитрия Николаевича.

— Я вас слушаю, — подбадривает тот.

Фигура очень довольна тем, что ее слушают, а еще больше, что к ней обращаются на «вы». Она тут же переходит на «ты», блаженно заплетая языком (эти звуки трудно передать, их надо слышать):

— Пушкиништ, ижвини меня… Лифт, шволочь, не работает. Ижвини. Ешть чейлоншкий чай…

— Спасибо, не требуется, — разводит руками Дмитрий Николаевич, не очень понимая, откуда это незнакомое похмельное чучело узнало, что он «пушкинист».

— По дешевке… чейлоншкий… — настаивает фигура. — Жделай мне одолжение… Шкажали ребята, что пушкиништу чай нужен… наштоящий, чейлоншкий…

Дмитрию Николаевичу, как и всякому русскому символисту, становится «жаль человека». Ему также импонирует, что этот спившийся люмпен-интеллигент в галстуке на босу ногу целенаправленно поднимался на девятый этаж именно к нему — мол, ребята сказали, что пушкинисту чай нужен, сидит пушкинист без чая… И хотя Чухонцев знает, что «настоящий чейлоншкий чай» привозится не с Цейлона, а воруется за три квартала отсюда на чаеразвесочной фабрике, по ему «жаль человека», и он решает человеку помочь:

— Сколько стоит твой чай?

— Рубль! — твердо отвечает люмпен-интеллигент.

— Что же ты купишь утром за рубль? — удивляется Чухонцев такой дешевизне.

— Пару пива… — хрипит фигура и показывает, что с утра он, кроме пива, «ни-ни».

Фигура получает свой рубль, благодарит: «Шпашибо!» — и, забыв отдать чай и обтирая костюмом стены, отправляется в трудный путь вниз по лестнице; а Дмитрий Николаевич возвращается на кухню и перечитывает первую фразу: «Конец XIX — начало XX вв. — сложный и интересный период истории русской литературы…»

Он вносит поправку: «сложный и интересный» меняет на «интересный и сложный». Закуривает. И вдруг наконец-то чувствует, что его природный вкус взбунтовался и не позволяет ему строчить схоластическую халтуру в академические «Вопли». А напишет он сегодня животрепещущее эссе о русском символизме в стиле самого символизма!.. Напишет, если его не замордует звонками эта фигура из горьковского «На дне» — опять звонит! Значит, вернулся, чтобы отдать чай.

Дмитрий Николаевич отправляется в коридор с решимостью спустить люмпен-интеллигента с девятого этажа, но на этот раз на пороге возникает другое, более современное явление русского символизма — соседский мальчишка в запятнанном чернилами пионерском галстуке, двоечник и лодырь Коля Спиридонов.

— Дядя Дима, батя ключи не оставлял?

— Оставлял. Возьми. Ты почему не в школе?

— Прибежал за дневником… Я пятерку по физкультуре получил. Бате не сообщайте — сюрприз!

Коля Спиридонов снимает с гвоздика в прихожей ключи от своей квартиры, а Дмитрий Николаевич возвращается на кухню и начинает размышлять. «Напишите нам что-нибудь о русском символизме. Давненько о нем не вспоминали». Хорош заказ — напишите нам что-нибудь! Вопли, а не заказ.

Мало ли что можно написать о русском символизме… например, докторскую диссертацию. Например: «Образ Прекрасной Дамы (трактовка мироощущения) в поэтике русского символизма». Чем плохо?

Тут мысли Дмитрия Николаевича принимают совсем другой оборот. Не к ночи будь помянуто, но с Прекрасными Дамами в его жизни обстояло не очень. Не густо. По разным причинам. Более того, он перестал верить в существование Прекрасных Дам, а внешние его данные никак не привлекали к нему тех прекрасных дам, которые, возможно, все-таки где-то существовали.

Вот он разглядывает себя в зеркале: усы и бородка а ля Чехов, нос картошкой… Вот он смотрит из кухонного окна на пустой спуск имени Добролюбова… Где они? Хоть одна?

«На работе, — отвечает сам себе Чухонцев. — В это буднее утро все Прекрасные Дамы на работе».

Опять звонок.

— Дядя Дима, дверь не открывается!

— Дверь? Дверь — это мы сейчас.

Дмитрий Николаевич начинает крутить ключом в соседской двери. Ключ поворачивается на пол-оборота и застревает.

— Замок испорчен, — заключает Чухонцев.

— Дядя Дима, — вдруг шепчет Коля. — Я вам что-то скажу на ухо… Там, за дверью, кто-то ходит…

— Кто ходит? — тоже прошептал Чухонцев.

— Не знаю… шаги.

Дмитрий Николаевич подергал соседскую дверь и прислушался. В его воображении рядом с туманным образом Прекрасной Дамы возник небритый облик Квартирного Грабителя. Дама иронически фыркнула, и сконфуженный грабитель испарился. Дмитрий Николаевич был того же мнения, что и Прекрасная Дама. В то время, когда он, Чухонцев, пишет на кухне статью о символизме, в квартиру соседа Вовки Спиридонова забрался квартирный вор? В этом нет логики… Здесь что-то не вяжется.

— А мать где? — спрашивает Чухонцев.

— А в санатории.

— Значит, так: никого там нет, — уверенно произносит Дмитрий Николаевич. — А замок испорчен. Иди в школу, отец вернется — откроет.

Коля не спеша (чтобы после физкультуры пропустить урок русского языка) уходит в школу, а Дмитрий Николаевич цепляет соседские ключи на гвоздик в своей прихожей и продолжает бродить по кухне. Итак, докторская диссертация… То бишь, статья о Прекрасной Даме в стиле самого символизма.