Год садовода - Чапек Карел (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Но теперь, слава богу, кончено. Правда, кое-что еще надо бы сделать. Там, сзади — земля, как свинец, и я все собирался пересадить эту центаврию… ну да уж ладно. Снегом завалило. Что ж, садовод, пойди, наконец, полюбуйся на свой сад! Вот это черное, что выглядывает из-под снега, — вискария; этот сухой стебель — голубые орлики; этот ком опаленных листьев — астильба. А та, метелка — астра ericoides, а здесь, где сейчас пусто, — тут оранжевая купавка, а та кучка снега — диантус, ну, конечно, диантус… А вот тот стебелек — красная острожка. Бррр, как мороз пробирает! И зимой-то нельзя полюбоваться своим садом.
Ну, ладно, затопите мне печь. Пускай сад спит под снежной периной. Нужно подумать и о другом. У меня полон стол непрочитанных книг; примемся зачтение; а сколько планов и забот! Пора заняться и ими. Только хорошо ли мы все укрыли хвоей? Достаточно ли утеплили тритому, не забыли ли прикрыть плумбаго? А кальмию надо бы затенить какой-нибудь веточкой! И как бы не замерзла наша азалия! А вдруг не прорастут луковички азиатского лютика? Тогда высадим на это место… что бы такое? Посмотрим-ка прейскуранты.
Итак, в декабре сад воплотился в огромное количество садоводческих каталогов. Сам садовод проводит зиму за стеклом, в натопленном помещении, заваленный по горло отнюдь не навозом или хвоей, а садоводческими прейскурантами и проспектами, книгами и брошюрами, из которых он узнает, что:
1) самыми ценными, благородными и прямо-таки необходимыми сортами являются как раз те, которых у него в саду нет;
2) все, у него имеющееся, — “слишком нежно” и “легко вымерзает”; к тому же он посадил на одной и той же клумбе, рядом, растения “влаголюбивые” и “боящиеся сырости”, а то, что он постарался высадить на самое солнце, требует как раз “полной тени” — и наоборот;
3) существует триста семьдесят, а то и больше, видов растений, “заслуживающих особого внимания”, которые “должны быть в каждом саду”, или во всяком случае представляют собой “совершенно новую разновидность, по своим качествам далеко превосходящую прежде выведенные”.
Обычно в декабре все это сильно портит садоводу настроение. Его берет страх, что под влиянием мороза или сильного припека, сырости, сухости, обилия солнца или недостатка его, ничто из посаженного им не примется. И он начинает ломать себе голову, как бы возместить страшный ущерб.
Кроме того, он видит, что даже если эту беду как-нибудь пронесет мимо, у него в саду не будет почти ни одного из тех “ценнейших, пышноцветущих, совершенно новых, непревзойденных” сортов, о которых он прочел в шестидесяти каталогах; вот это уж действительно недопустимый минус, который необходимо так или иначе устранить. Тут зимующий садовод совсем перестает думать о том, что у него в саду имеется, и отдается мыслям о том, чего там нету; а этого — гораздо больше. Он набрасывается на каталоги и отчеркивает в них то, что необходимо заказать, что нужно завести во что бы то ни стало. С наскоку он намечает к приобретению четыреста девяносто видов многолетников, которые надо заказать непременно. Пересчитав их и несколько умерив свой пыл, он с болью в сердце начинает вычеркивать те, от которых пока придется отказаться. Эту мучительную ампутацию приходится проделать еще пять раз, так что в конце концов остается каких-нибудь сто двадцать “самых ценных, благородных и необходимых” многолетников, которые он, охваченный восторгом, тотчас и заказывает. “Господи, поскорей бы март!” — думает он при этом с лихорадочным нетерпением. Но господь помутил его разум: в марте он обнаруживает, что в саду у него с великим трудом найдешь разве два-три места, куда еще можно что-то посадить, да и то у самой изгороди, за кустами японской айвы.
Покончив с этой главной и — как мы видим — немного преждевременной зимней работой, садовод начинает нестерпимо скучать. Поскольку “в марте начнется”, он считает дни, остающиеся до марта; а так как их слишком много, отнимает две недели, исходя из того, что “иной раз начинается уже в феврале”. Ничего не поделаешь, надо ждать. Тогда садовод бросается на что-нибудь дру-гое — например, на софу, на диван или на шезлонг — и пробует погрузиться в зимнюю спячку, следуя примеру природы.
Однако через полчаса он неожиданно вскакивает из этого горизонтального положения, загоревшись новой мыслью. Горшки! Ведь можно выращивать цветы в горшках! Перед ним тотчас возникают заросли пальм и латаний, драцен и традесканций, аспарагусов, кливий, аспидистр, мимоз и бегоний — во всей их тропической красе. И между ними, конечно, расцветет какая-нибудь скороспелая примула, какой-нибудь гиацинт или цикламен. В прихожей устроим экваториальные джунгли, по лестнице будут сбегать лианы, а на окнах поставим цветы, которые будут цвести как сумасшедшие. Тут садовод озирается по сторонам: он уже не видит комнаты, в которой живет; вокруг него райский девственный лес, который он создаст. И он бежит в цветоводство — здесь же, за углом, — чтобы принести оттуда охапку растительных драгоценностей.
Принеся домой свою добычу, он обнаруживает:
что, если высадить все это, получится отнюдь не экваториальный девственный лес, а скорей небольшая горшечная лавка;
что на окна ничего ставить нельзя, так как женщины с пеной у рта доказывают ему, будто окна существуют для проветривания помещения;
что на лестнице тоже ничего нельзя ставить, потому что он там разведет свинушник и надрызгает водой;
что прихожую нельзя превращать в тропические заросли, так как, несмотря на его слезные просьбы и ругань, женщины не желают отказываться от привычки отворять там окна на мороз.
Кончается тем, что садовод уносит свои сокровища в подвал, утешая себя тем, что там они по крайней мере не замерзнут. А весной, копаясь в теплой почве сада, он начисто о них забывает. Но эти неудачи нисколько не помешают ему через год, в декабре, опять попытаться, при помощи новых цветочных горшков, превратить свою квартиру в зимний сад. Перед вами — еще одно проявление вечной жизни природы.
О жизни садовода
Говорят, розы знают свое время. Это верно: роз нельзя ждать раньше июня, а то и июли, кроме того — три года уходит у них на рост: раньше этого они не дадут вам порядочного венчика. Но гораздо правильней будет сказать, что знают свое время дубы. Или березы. Посадил я несколько березок и думаю: “Здесь будет березовая роща; а вот в том углу подымется могучий столетний дуб”. И посадил дубок. Но прошло вот уже два года, а нет еще ни столетнего дуба, ни столетней березовой рощи, приюта нимф. Несколько лет я, понятное дело, еще подожду: у нас, садовников, адское терпение.
У меня на лужайке стоит ливанский кедр, почти с меня ростом; согласно научным данным, кедр должен превысить сто метров, при толщине в шестнадцать метров. Хотелось бы мне дождаться, когда он достигнет предусмотренной вышины и охвата. Право, было бы очень подходяще, если б я дожил в добром здоровье до этого момента и, так сказать, пожал плоды своих трудов. Пока он вырос у меня на целых двадцать шесть сантиметров. Что ж, подождем еще.
Или возьмем какую-нибудь травку. Она, правда, — если вы ее посеяли как следует, и воробьи ее не поклевали, — через две недели взойдет, а через шесть ее уже можно косить. Но до английского газона тут еще далеко. У меня для английского газона есть замечательный рецепт, принадлежащий, подобно рецепту на устерский соус, одному “английскому сквайру”. Некий американский миллиардер сказал этому сквайру:
— Сэр, я заплачу вам любую сумму, если вы мне откроете, каким способом можно получить такой совершенный, безукоризненный, зеленый, густой, бархатный, ровный, свежий, не поддающийся порче, — короче говоря, такой английский газон, как у вас.
