Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич (книга регистрации txt) 📗
Что есть сил работаю руками, ногами и постепенно выжимаю из груди воздух. Еще метр-два проплываю вперед. Чувствую, как немеет правая нога, к которой спички прибинтованы. Значит, слишком туго перехватил ее. А коряги протягивают ко мне свои зеленые бороды, что-то прячут в темных закоулках. Даже неприятно.
Перевертываюсь на спину и, рассчитывая движения, чтобы не вынырнуть всем телом, выставляю над водой только лицо. Жадно подышал, передохнул – и снова к корягам. Хорошо, что приучил я себя в воде смотреть. А зрячий – не слепой.
Наконец, выбрался за середину речки. Гора с плеч. Здесь глаз «противника» не достанет – заросли мешают. Плыву я на боку и осматриваюсь. Вижу, Василий Ежиков меня настигает. А там из воды, точно утка, Илья Самусь вынырнул. Одним словом, хлопцы в нашем отделении такие, что их трудно опередить.
Только один Али Таскиров на две минуты позже других костер разжег. На то тоже была своя причина.
…Итоги занятий проводились в лагере на задней линейке. Стою я в строю и радуюсь за себя, за товарищей. Не спускаю глаз со старшего лейтенанта Куприянова. А он, стройный, молодой, хмурит брови и ходит перед строем, поскрипывая новыми сапожками. Но очи его смеются. И всем нам доподлинно известно, что командир роты доволен.
Когда начали разбирать, кто какую смекалку проявил, чтобы сохранить сухими спички в воде, настроение мое стало резко падать. Ведь подумайте только! Илья Самусь вытащил из учебного патрона пулю, сунул в гильзу несколько спичек, кусок терки и опять заткнул ее пулей. Затем махнул в воду. Вот тебе и Илья. Просто и здорово! А Володин использовал стеклянный пузырек, в котором таблетки от изжоги носил; Иван Земцов – гильзу из-под ракеты. Таскиров же проще всех. Половинки спичек и кусок терки обвернул в бумагу и так зажал в кулаке, что даже под водой не замочил их. Правда, кулаком ему несподручно было грести. Поэтому Али позже других на противоположный берег высадился.
А Василий Ежиков – прямо удивительно – спички в подсумке перевез и ни во что их не упаковывал. А чтобы спички не намокли, Ежиков такое придумал, что ахнешь! Был у Василия кусок парафиновой свечки. Он быстро растопил его в крышке металлического портсигара, окунул в парафин спички, каждую в отдельности, затем терки. А когда на спичках и на коробке парафин застыл, никакая вода им не была страшна. Бери спичку из воды и зажигай. Парафин стирается с головки, а остальной горит, потрескивает.
Узнал я на разборе обо всем этом, и так обидно стало за себя! Думаю: «У всех смекалка по последнему слову техники разработана, а у меня – лопух. Как бы хлопцы в шутку такую кличку мне не приклеили».
А тут командир роты говорит:
– Способ Ежикова должен каждый запомнить. Спички в парафине можно сохранить в любую погоду. А спички солдату ой как нужны!
А дальше обо мне речь:
– Перепелица – молодец (так и говорит – молодец!). Его смекалка простотой своей всех перекрывает. А суть смекалки в том и есть, чтобы найти выход из трудного положения самым простым способом. Удачно придумал и рядовой Самусь…
Прямо своим ушам не верю. Вот тебе и последнее слово техники! Оказывается, для пользы дела всякая техника пригодна. Нужно уметь правильно и вовремя использовать ее.
Оглядываюсь вокруг и вижу, что лагерь наш еще краше стал. Наверняка потому, что позолотили его косые лучи заходящего солнца. Но, по-моему, лагерь все же хорош другим – интересная в нем жизнь солдатская, трудная и от этого еще более увлекательная.
БАТЬКОВА НАУКА
Я уже говорил, что младший сержант Степан Левада – мой односельчанин и личный друг. Счастливый же он человек. Однажды приходит газета нашего военного округа. Вижу, на ее первой странице – большущий портрет. Глазам своим не верю! Узнаю на портрете Леваду. Серьезный такой, деловой. А под портретом подпись, от которой дух захватывает: «Лучший сержант Н-ской части. Все подчиненные его отделения учатся только на „отлично“.
Схватил я газету и стрелой в комнату политпросветработы, где Левада к занятиям готовился. Врываюсь в двери и замечаю, что Степана уже не удивишь. Сидит он над газетой и смотрит на свою фотографию.
Набросился я на него. Поздравляю, руку жму. А он как-то виновато улыбается, вроде ему неудобно, что в газете пропечатали его, а не меня – Максима Перепелицу.
Рад я за Леваду, за отделение наше. Ведь не всем дана такая честь. Говорю Степану:
– Посылай домой эту газету и отдельный экземпляр Василинке Остапенковой. Пусть знают наших!
Степан махнул рукой и отвечает:
– Неудобно, скажут – расхвалился. Уж когда в отпуск поеду, тогда и покажу при случае.
Просто обидел меня Левада своими словами. Какое тут неудобство? Собственными силами такая слава завоевана. Чего ее стесняться? Тоже мне скромник! Как будто в газете идет речь об одном Леваде. Все же отделение чести удостоено! Да и роте и офицерам нашим хвала. Ведь солдатская наука – орешек очень крепкий! Его не раскусил бы ни Левада, ни Перепелица, если бы офицеры сидели сложа руки.
Но Степана не убедишь. Знаю я его. Как заупрямится – скала, не сдвинешь. Думаю себе: раз Леваде неудобно газету со своим портретом домой отсылать, так мне – Максиму Перепелице – абсолютно удобно.
Решено – сделано. Отправил я в Яблонивку своему батьке, Кондратию Филипповичу, толстую бандероль и к ней инструкцию приложил, кому газеты распределить. Отправил и дожидаюсь ответа. Степану же об этом – ни слова.
Через неделю приходит письмо от отца. Пишет, что газеты вручил всем по назначению, рассказывает о сельских новостях. А в конце читаю приписочку. И такая, скажу вам, это была приписочка, что все нутро она мне перевернула.
Пишет батька в конце письма:
«Газету от первой и до последней строчки прочитали. Портретом Степана всей семьей любовались. Потом на стенку под стекло повесили. Но дивно мне, что в газете той о тебе упомянуть забыли. Ни слова о Максиме Перепелице. Далеко, видать, тебе до Степана…» А в конце восклицательный и вопросительный знаки.
Не сладко мне от такой подковырки Батька же знает, что служу я в отделении Левады. А в газете ясно написано: все солдаты отделения – отличники. Но этого отцу мало. Фамилии, видите ли, моей не пропечатали. Догадываюсь, другая думка у него в голове. Кисло старику, что на фотографии рядом со Степаном нет Максима. Тогда бы он газету по всему селу носил. Нашел бы дело заглянуть до самого головы райисполкома. Знаю я батьку.
Что мне ответить? Голова пухнет. Хочу такую же колючую приписку сочинить. Наконец, надумал. Пишу домой письмо, а в конце поддеваю батьку. Пишу ему:
«Учусь я на первый сорт. И сорт этот не липовый. Им можно хоть перед кем похвалиться, не то что перед… попом…» Потом огромнейший вопросительный знак рисую.
Знал я, что мое письмо будет батьке, как понюшка молотого перца. Поэтому никак не решался его послать. Не любит старик, когда напоминают про то, как он в науку ходил. Не зря по-уличному его «Первым сортом» прозывают.
Давно это случилось. Отец мой, Кондратий Филиппович, мальчонкой еще был. В великой бедности жили. Семья была большая, из десяти душ состояла. Хозяйство имели чахлое – слепую лошадь, старую повозку, две овцы да полоску земли. Известно, при таком хозяйстве от голода не отобьешься.
И все же дед Филипп мечтал кого-нибудь из сыновей в люди вывести. Выбор пал на среднего сына Кондратия. Хоть дети соседа-кулака дразнили его «Кондрат – свиньям брат», но отец заметил, что имеет Кондратий голову способную. Послал его в школу. Но что это за школа? Один смех – двухклассная. Дьячок деревенский, по фамилии Таранда, пьяница беспросветный, по собственной воле учительствовал в ней, за что ему крестьяне летом в поле отрабатывали.
Не ошибся старый Филипп. Школу дьячка Таранды закончил Кондратий с отличием. Научился читать и расписываться. А как дальше быть? С таким образованием даже писарчуком не станешь. Решил Филипп не сдаваться. Продал двух овец, занял еще три рубля у соседа и отвез Кондратия – моего отца теперешнего – в волостное местечко. Это то самое местечко, которое сахарным заводом славится. В нем – церковно-приходская школа. Со слезами просил Филипп, чтобы записали Кондратия в ту школу. Пообещал заведующему, что сынишка летом будет бесплатно его коров пасти.
