Притча о пощечине - Крелин Юлий Зусманович (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
— Вид больших муравьев.
— Ну так вот, когда термиты перемещаются куда-то, в другой район, от голода ли, еще от чего-то, они собираются из всех в округе своих городов-термитников и двигаются могучей, широкой рекой. Их тогда миллиарды миллиардов. И все уничтожают на своем пути. Голая местность остается. Все бегут: и люди, и звери.
— Надо же! — Тоня чуть придвинулась. — И людей?!
— Если не убегут. И слона могут, и дома, поля — всё.
— Вот ведь какие. А я к ним хорошо относилась. Трудолюбивые, все говорят.
— Ну, ну. «Попрыгунья стрекоза лето целое пропела…» — Вика решила, что она очень тонко продолжила свою игру, и еще раз обозначила место этой беспрерывно возникающей около них женщины.
— Точно! — простодушно… наверное, простодушно согласилась Тоня. — Трудолюбивые.
— Вот и едят все подряд, трудясь и таща в дом к себе.
— Пап, они ведь прямо цепочкой, один за другим идут, да?
— Да, Евгений Максимович, и я видала. Тащат, тащат!
— Несуны! — рассмеялась Вика.
— А ты знаешь, Вить, что они все там, в муравейнике, разделены по функциям?
— Как разделены? — одними словами, но с разными интонациями спросили и Виктор и Тоня.
— А вот так. Их муравейник — как город, как государство. Среди них есть солдаты, рабы, строители. И все зависимы друг от друга. Солдат не может уничтожить раба — тот создает условия для работы, а другой — первому для жизни. У них как-то и система питания общая.
— Столовая? — засмеялся Виктор.
— Как-то раб съест и подготовит пищу солдату. Солдат без раба съесть не сумеет…
— Фу, гадость какая! — с Викиной интонацией фыркнула Тоня, доказывая их женскую общность.
— Ничего не гадость. Солдат и помогает строителю, и за порядком следит, он его не третирует, не травмирует… — Евгений Максимович замолчал и настороженно посмотрел на Тоню.
И Тоня молчит. Ждет. Евгений Максимович перевел взгляд вперед, стал смотреть на бегущую им навстречу дорогу.
— Ну, пап, ну? Как? Что дальше?
— Что дальше? Все. Видишь, ничего не знаешь о насекомых. И книг у нас полно. Читай. Нечего узнавать с чужого голоса.
Он забыл, что нынешнее поколение много узнает с чужого голоса. Старое поколение воспитывалось книгами, сегодня — телевизорами. И думают, наверное, зрительными образами, словно дикари. Впрочем, маловероятно, что Евгений Максимович думал об этом сейчас, когда неосторожные насекомые вновь напомнили ему о травмировании строителей. Такова жизнь — о чем ни заговоришь, все приводит к мыслям о сегодняшней заботе. Как больное место у человека — как ни бережешься, а обязательно именно его заденешь.
— Поговорил о Пушкине. А по заказу ничего не получается. Только операции плановые. Даже по морде не сумеешь дать, если заранее надумаешь.
— У тебя сравнения!
— Актуальные.
— Твоя истеричность доведет тебя до беды.
— Уже.
— Это еще не беда. Вот подымется давление, начнет прыгать вверх и вниз, появятся боли в сердце — вот уже ближе к беде.
— Приятно иметь дело с терапевтом.
— Ты уже двадцать лет имеешь дело с этим терапевтом.
— Многовато. Д'Артаньян снял шляпу и несколько раз помахал ею перед своими ногами, подметая роскошным пером грязные мраморные плиты Лувра.
— Что, что? — Виктор услышал нечто знакомое, какие-то родные звуки. — Где это? Когда он?
— Что, сынок?
— В каком месте Д'Артаньян подметал пол Лувра?
Родители рассмеялись, а после Вика шепнула прямо в ухо:
— А теперь поговори со своей соседкой.
— То есть? Как понять?
— Мне, может, неприятен твой интерес к соседке. И неприятно ее внимание к тебе.
— Гм. Будто и не было двадцати лет.
— Так радуйся.
— И вообще вздор.
— Нет же дыма без огня.
— Дыма больше, когда огонь тлеет, когда огонь гаснет.
— Вот уж спасибо! Даешь подставку для различных вариантов.
— Я тебе скажу, Викуля, квартиру нам позарез нужно менять. Иначе мы с тобой договоримся… Докатимся до чертиков.
— Пап. А вон стадион. Ворота вон без сеток.
— А каким спортом, сынок, Пушкин занимался?
Виктор посмотрел на отца с полным изумлением:
— А разве тогда спорт был?
— Привет! Самодовольство поколения. Спорт и в Древней Греции был. Олимпийские игры! Вспомни Спарту.
— А после мы уже нигде ничего про спорт не проходили.
— Исчез спорт бесцельный. Появился целенаправленный. Рубка мечами, турниры. Если это не бесцельно? А Пушкин занимался конным спортом, фехтованием, стрельбой.
— Это не спорт — это жизнь… — Вика решила внести свои поправки в педагогику отца. — Так можно сказать, что он еще занимался спортивной ходьбой.
— Педагогические разногласия.
— Дай же Виктору ответить! Мама найдет что сказать и как возразить — мы знаем.
— Пап, ведь не было спорта после Древней Греции? Правда?
— Черт его знает. Мирный спорт постепенно перерос в гладиаторство, наверное.
— Ну, а Пушкин-то?
— Я же сказал.
— Непонятно. — Виктор снова отвернулся к окну.
— Видишь, Женя, ты и не нашел что сказать.
— А ты чего на это ответила?
— То же самое.
Наступил мир, и они доброжелательно расхохотались.
Может, их тихий разговор о прошлом спорта индуцировал остальных участников поездки, выпорхнув, словно маленькая птичка, из-под их сомкнувшихся голов; может, наоборот, Виктор подхватил уже давно сорокой бившуюся между мужчинами в автобусе и рвущуюся на широкий простор провидческую беседу о спортивных прогнозах и перспективах, ныне обычно заменяющую когда-то животрепещущую тему погоды. Кто-то вещал о голах, кто-то говорил о любительстве и профессионализме. Почти все говорили убежденно. Естественно, не слышно было в бурном этом диспуте достоверных сомнений профессионала, не было даже благородной неуверенности, хоть и с меньшими сомнениями, дилетанта, — преобладала самодовольная безапелляционность профана. Но ведь тем и приятен общий необязательный разговор о спорте, как и о политике, в котором каждый без особого ущерба для общества и своего реноме в состоянии непререкаемо пророчествовать, не чувствуя себя при этом зарвавшимся идиотом. Порой в горячих обсуждениях и медицины — та же система спора: профессионал-врач чаще, хоть и снисходительно, сомневается; мало-мальски причастный дилетант — ну, скажем, родственник врача — благородно не уверен, но сомневается меньше, чем медик-профессионал; ну а реакция и речения неуча-профана ясны — никаких сомнений.
Евгений Максимович, пользуясь преимуществом своего места, встал и прошел к спорящим.
Выступал Всеволод Маркович:
— Наши спортсмены — гордость нации, и мы всегда и всем должны им помогать. Победы должны быть наши — любой ценой. Престиж страны должен сказываться во всем!
Олег Миронович, его вечный оппонент, что-то тихо буркнул о бельгийской трагедии.
Всеволод Маркович игнорировал реплику и, отвернувшись, сказал тихо, ни к кому не обращаясь:
— Отдельные несчастья, как и поражения, не должны останавливать общую тенденцию.
Было впечатление, что говорил он не задумываясь, подбирая словесные блоки больше по звучанию, чем по смыслу. Следующие звуки были о футболе, поставив который на уровень хоккея, мы поднимем наш престиж и постепенно возвысимся над другими по всем показателям бытия.
Евгений Максимович отвернулся, посмотрел вперед по ходу дороги. У обочины стояла машина, рядом водитель со шлангом в руках, у ног канистра. Шофер автобуса кивнул на просителя и сказал доктору:
— Бензин кончился. Не доехал до заправки.
— Надо бы остановиться. Помочь надо, — с хирургическим непониманием жизни предложил Евгений Максимович.
— Бензин не тот.
— Нельзя, — не глядя на собеседника, поддержал действия своего коллеги сменный водитель, казалось бы дремавший на соседнем сиденье. — Милиция застукает.
— А что плохого? Взаимопомощь на дороге.
— Частнику пусть помогает частник.
— Дорога-то пустая.
— Потом с милицией не распутаешься. А то еще и нарочно могут подсадить. Спровоцировать. Скажут, что за деньги. Знаем их. Не первый раз.
