Короче, Склифосовский! Судмедэксперты рассказывают - Величко Владимир Михайлович (читаемые книги читать TXT) 📗
Вот с этим-то он ко мне на следующий день и заявляется. Мол, как же так, доктор, может, вы забыли ее описать? Была там рана или нет? А что я мог ответить? Не было ее там! Вернее, я рану на спине не находил! Потому и не описал, в чем честно и признался.
— И что? — спросил Осипов. — Эксгумация?
— Да, вынесли постановление о проведении эксгумации, которую через пару дней и провели… И эксперт, что эксгумировал труп, эту рану на спине нашел! Была она там, где убийца и показал на допросе.
Любой эксперт эксгумацию вскрытого им трупа переносит тяжело, ибо эксгумация — это почти всегда означает, что работа экспертом проведена некачественно, что он в чем-то ошибся, что он недоглядел! Переживал я ужасно. И даже не из-за того, что не нашел конкретную рану, а из-за того, что вскрывал этот труп очень тщательно, на совесть, все сам смотрел. И все-таки — не нашел! А что же тогда можно думать о других трупах — там, где вскрытие проводилось не столь тщательно, где ответственность не столь велика? Что там можно напропускать? Вы понимаете, о чем я?
— Да-а-а, еще бы! И чем все это закончилось? — спросил кто-то.
— Чем? А на следующий день мне позвонил начальник Бюро и сказал, чтобы я прислал ему письмом объяснительную записку. Ну, я ночь продумал, написал требуемое и заодно — заявление об увольнении. И сам все это повез начальству. Сначала отдал ему объяснительную, а затем и заявление.
Начальник прочитал, хмыкнул, остро глянул на меня и с задумчивым видом прошелся по своему большому кабинету.
— И что? Уже нашли, куда пойдете работать?
— Нет, не думал еще…
Начальник снова неторопливо зашагал по кабинету, потом улыбнулся и, подойдя к холодильнику, достал бутылку коньяку и две здоровенные пузатые рюмки. Плеснул в одну на донышке, в другую — до краев и задумчиво сказал:
— Знаете, Михаил, это хорошо, что вы так переживаете. Это уже наполовину вас оправдывает! Я вам сейчас скажу сакраментальную фразу: не ошибается тот, кто ничего не делает! Да, вы ошиблись. Но вы осознали, вы переживаете. Посему выпейте это залпом, потом забирайте заявление и быстренько на работу: ее у вас там немало, — и протянул мне полную рюмку.
Я нерешительно посмотрел на начальника, на рюмку и… хватанул ее содержимое, как он и велел.
— А потом, этой ошибкой, Михаил, вы оказали следствию большую помощь! Предоставили убойное доказательство вины задержанного, хоть и непроизвольно, так?
Я ошарашенно воззрился на начальника:
— Я?.. Ошибкой?.. Помощь?
— Да, помощь, и существенную… Подумайте над этим. Додумаетесь, в чем она заключалась, — сообщите по телефону, а теперь — за работу. — И неторопливо выпил то, что плескалось в его рюмке…
Сильнее смерти
Некоторое время все молчали, размышляя над последними словами Михаила, да и просто «переваривая» его рассказ. Затем Юра Осипов, так же молча, вроде как про себя, кивнул головой и задумчиво спросил:
— Значит, рассказываем самое запомнившееся, то, что «оставило неизгладимый след в душе»?
— Да нет, просто то, что сильнее всего… А вообще-то да, ты прав! Именно то, что оставило глубокий след. Хочешь донести до нас частичку своей души? — спросил Михаил.
— Ага! Только я рассказывать не мастак, — чуть заикаясь, сказал Юрка, — так что заранее прошу прощенья, если коряво получится…
— Ладно, переживем как-нибудь, рассказывай…
— Я вообще-то хочу рассказать не совсем о судебной медицине… Нет, конечно, и о ней, но больше о психологии и судьбе — так, наверное, будет правильно.
— Как же, как же, — снова встрял Сергей. — Психология у судебных медиков на первом месте. Ведь надо же установить психологический контакт с трупом, как же без этого? Ну типа: А позвольте, мы вас разденем… а вы не против, если я вот тот синячок сфоткаю… а если я разрезик вам срединный от сих и до сих сделаю?
Михаил при этих словах Сереги поставил кружку на стол и отвесил тому подзатыльник:
— На себе не показывай, салага! И не «синячок», а «кровоподтек», деревня!
— Не, ну в натуре, какая-то дедовщина сплошная, а не учеба… — начал было Бурков, но его перебил Юра:
— Эта грустная история случилась тоже в 80-х, только не в начале, а в их конце. Стояли первые числа июня, когда вся природа только расцвела и все вокруг было молодым, ярким и зеленым. Короче, жизнь бурлила. А в морге в то утро было затишье — всего один труп: молодой мужчина, чуть за тридцать. Не дожидаясь остановки поезда, выпрыгнул из вагона и, зацепившись за что-то плащом, угодил прямо под колеса. В итоге — полное разделение тела на уровне поясничных позвонков. Ну вскрыл его. Чуть позже подъехал следователь транспортной прокуратуры, чтобы прояснить кое-какие моменты исследования, и заодно рассказал, что после такой тяжеленной травмы этот парень жил не менее получаса и постоянно звал какую-то Марину, просто без остановки повторял: «Марина, Марина, Марина…»
— Ну да, как же… жил он полчаса, — не поверил я следаку, — ври больше! Да он умер еще тогда, когда первое колесо через него прокатилось, а последующие колеса катили уже через труп, вернее, через его останки!
— Первое колесо, говоришь, — пробормотал тот, копаясь в бумагах из папки, — на, читай!
И действительно, согласно пояснениям свидетелей травмирован мужчина в 19 часов 10 минут. «Скорая помощь» подкатила через пятнадцать минут. И фельдшер ввела ему в вену (нашла ведь!) два куба промедола, и в 19 часов 40 минут он вполне членораздельно сказал, кто он, где проживал и к кому приехал, а смерть фельдшер констатировала в машине «Скорой помощи» в 19.55!
— Да, велики твои возможности, Человек, — сказал я с удивлением. — Скажи кому — не поверят! Вот и отвечай потом на ваши вопросы о способности к активным и целенаправленным действиям после получения такой тяжелой травмы, — несколько озадаченно сказал я, возвращая следователю бумаги.
— Любопытный случай, — протянул Вадик Соколов, — есть о чем подумать и что вспомнить, когда следователи зададут такой вопрос! А вот у меня…
— Погодите, ребята, я же еще не все рассказал, это только самое начало, — оборвал Вадькины размышления Юра. — Дальше…
— …дальше, я так полагаю, должна быть нелюбимая Серегой психология, — улыбнулся Мишка.
— И судьба, — добавил Юра Осипов и, чуточку помолчав, продолжил рассказ.
— Остаток того дня прошел спокойно. Ни посетителей, ни ментов не было. Позанимались текущими делами и разошлись по домам.
На следующее утро у входа меня встретила заплаканная женщина в черном траурном платке — высокая, слегка полноватая блондинка. Наверное, красивая. Правда, слезы и гримаса горя искажали ее лицо до неузнаваемости. Встречаясь с таким нешуточным выражением горя, всегда стараешься как-то эти страдания облегчить, чем-то помочь, что-то сделать. Вот и я, когда она представилась женой того, вчерашнего, и попросила, чтоб я ее пустил посмотреть на мужа, я не смог ей отказать и пропустил в секционную, но с условием, что она тихо постоит и тихо уйдет. Женщина кивнула и, успокоившись, прошла в секционку. Там она действительно стояла и молча смотрела на бледное, без кровинки, лицо погибшего. Без слез, без плача, но при этом она так стиснула рукой мое предплечье, что на следующий день я обнаружил три характерных кровоподтека. А они у меня от таких воздействий не очень-то «охотно» образуются. И все бы ничего, все бы нормально было, но черт меня дернул рассказать ей, как, умирая, мужчина звал какую-то Марину, как он непрестанно твердил это имя. Она, услышав это, стала медленно оседать и, если бы я ее не подхватил, расшиблась бы о цементный пол. Пока я нес ее на руках, успел себя обматерить последними словами: ведь не пускаю же я в секционный зал посторонних, никогда не пускаю, а тут вдруг разрешил. Надо же? А вдруг что с сердцем, а вдруг помрет? Всяко ведь бывает!
Однако все обошлось — нашатырь и легкие похлопывания по щекам сделали свое дело. Через пару минут женщина пришла в себя и заплакала — тихо, горестно, обреченно. Она плакала так, что сердце заходилось от той смертной тоски, что слышалась в ее плаче. Ни до, ни после я такого плача не слышал! Однако постепенно она успокоилась и, промокнув слезы платком, сказала:
