Клошмерль - Шевалье Габриэль (читаемые книги читать онлайн бесплатно txt) 📗

Зажатый в тиски бушующей яростью двух противников, кюре Поносс не знал, какому святому молиться. Он попытался успокоить Тафарделя:

– Господин учитель, я никогда не мешал вашей педагогической деятельности. Я не понимаю, в чём бы вы могли меня упрекнуть. Я ни на кого не нападал.

Но указательный палец учителя уже был поднят и чётко отбивал такты глубоко гуманного афоризма, дополненного самим Тафарделем:

– Trahit suam quemque voluptas… et pissare legitimum. [20] Желая обосновать своё владычество, вы бы, вероятно, предпочли, чтобы на улицах приумножались мерзкие лужи от переполнения мочевых пузырей, как это было в эпоху порабощения. Но это время прошло, господин Поносс! Просвещение проникает повсюду, прогресс неудержимо движется вперёд, нация отныне будет мочиться в специальных павильонах! Я за это ручаюсь! Моча оросит щиток и потечёт в канализацию, господин Поносс.

Это странное выступление переполнило чашу терпения баронессы. С той минуты, когда учитель появился в гостиной, она держала его под смертоносным прицелом своего ужасного лорнета. Внезапно она заговорила голосом, которым некогда укрощала сердца и командовала оленьей охотой. Вид у неё при этом был величественно-наглый.

– Что это ещё за гнусный недоносок?

Если бы учитель обнаружил в своих просторных брюках ядовитого скорпиона, навряд ли он подскочил бы с большей живостью. Он затрепетал от ярости, и его пенсне заколебалось, что не предвещало ничего хорошего. Хотя он и знал, как все клошмерляне, баронессу в лицо, он прокричал:

– Кто смеет наносить оскорбление члену учительского сословия?

Это было заявление, смехотворно слабое и решительно неспособное привести в замешательство такую воительницу, как баронесса. Отлично понимая, с кем имеет дело, она ответила с оскорбительным спокойствием:

– Господин школьный учитель, последний из моих лакеев более воспитан, чем вы. Ни один из моих слуг не посмел бы выражаться с такой грубостью перед баронессой де Куртебиш.

Великие традиции якобинства осенили при этих словах Тафарделя, и он воскликнул:

– Ах, так вы из бывших де Куртебишей? Гражданка, я отшвыриваю ногой все ваши инсинуации. В иные времена гильотина быстро восстановила бы справедливость.

– А я считаю, что такую ахинею может нести только явный проходимец! В иные времена по приказу особ моего ранга негодяев, вроде вас, публично пороли, а потом вешали на всех перекладинах. Прекрасная система воспитания для хамья!

Словопрение явно принимало дурной оборот. Барахтаясь между двумя течениями, не уважающими христианского нейтралитета его жилища, бедный кюре Поносс не знал, кого слушать, и чувствовал, как от тревоги по его телу, стиснутому новой сутаной, обильно струится пот. У него были веские основания обхаживать дворянство в лице баронессы де Куртебиш, самой щедрой дарительницы прихода. Но у него были не менее веские основания обхаживать Республику в лице Тафарделя, секретаря муниципалитета – учреждения, которому принадлежал но закону домик кюре и который устанавливал квартирную плату. В эту минуту ему казалось, что всё погибнет и ярость спорщиков перейдёт последние границы. Как вдруг один из присутствующих, до этой минуты безучастный, проявил самообладание, столь же блестящее, сколь и своевременное, и вмешался в спор с такой решимостью, на которую никто не считал его способным.

С первой минуты появления Тафарделя Оскар де Сен-Шуль трепетал от ликования. Этот безвестный дворянин выработал в себе подлинный талант неустанно составлять в уме высокопарные речи. Они были нашпигованы придаточными предложениями, и бедняга собеседник, обуреваемый их диалектикой, чувствовал, как его мысль теряется в словесных хитросплетениях, не находя исхода. К несчастью, Оскару де Сен-Шулю не часто предоставлялась возможность показывать себя, так как тёща, привыкшая обходиться с людьми с помощью плётки, всячески его притесняла, а унылая супруга, порабощающая своей телесной мощью, обрекала на постоянное молчание. И Оскар де Сен-Шуль страдал.

После первых же слов Тафарделя он понял, что случай поставил на его дороге стойкого противника, краснобая вроде него самого, человека, который мог бы доставить ему наслаждение, предоставив возможность далеко завести дискуссию. С обильным слюноизлиянием, обычно предшествовавшим у него излиянию словесному, он ожидал малейшей паузы, чтобы вмешаться в спор, рассчитывая впоследствии склонить Тафарделя на свою сторону. После заключительной реплики баронессы, наконец, наступило молчание, и тотчас же Оскар де Сен-Шуль сделал два шага вперёд:

– Прошу прощенья, но я хотел бы с вами поговорить. Мое имя Оскар де Сен-Шуль. С кем имею честь?

– Эрнест Тафардель. Но я не признаю никаких святых, [21] гражданин Шуль.

– Как вам угодно, мой дорогой де Тафардель.

Трудно поверить, но частица «де», вскользь обронённая человеком, получившим её по наследству, пролила бальзам на самолюбие Тафарделя. Она внушила ему благосклонное отношение к Оскару де Сен-Шулю, что позволило последнему взять блистательный разгон:

– Я позволю себе вмешаться, мой дорогой де Тафардель, потому что мне представляется, что в той стадии, на которую мы были приведены обеими доктринами, в равной степени достойными и имеющими свои высоты и свои, я бы сказал, зоны человеческих заблуждений, – мне представляется, что назрела настоятельная необходимость в объективном посреднике. Благородный служитель просвещения, я приветствую в вашем лице образцового представителя доблестной плеяды воспитателей, выполняющих почётную и трудную задачу формирования новых поколений. Я вас приветствую как символ начального просвещения, как выразителя того, что в нём является самым фундаментальным и, я бы сказал, гранитным, да, гранитным, ибо на этом несокрушимом утёсе покоятся основы нации, основы нашей любимой отчизны, обновлённой великими народными движениями, вклад которых я не решаюсь безоговорочно одобрить или безоговорочно отвергнуть, ибо они явили в течение одного века великолепные иллюстрации к великой книге французского гения. Поэтому я, нисколько не колеблясь, причисляю вас, господин учитель, к потомственному сословию. Ничто потомственное нам не чуждо, а посему, мой дорогой де Тафардель, вы принадлежите к нашему кругу, вы – аристократ духа. Дайте мне вашу руку. Будем же стоять над партиями и скрепим союз, с единственным желанием способствовать нашему обоюдному совершенствованию.

Готовый уступить любезности этого господина, обеспокоенный Тафардель почувствовал необходимость ещё раз заявить о своих убеждениях:

– Я ученик Жан-Жака Руссо, Мирабо и Робеспьера. Напоминаю вам об этом, гражданин!

Сделав несколько шагов вперёд, Оскар де Сен-Шуль получил прямо в упор глубокий выдох Эрнеста Тафарделя. Он почувствовал, что красноречие Тафарделя крайне опасно, и понял, что с учителем не следует состязаться в закрытом помещении.

– Можно оправдать всякое убеждение, если оно искренне, – сказал он. – Выйдем на свежий воздух. На улице нам будет удобней. Одну минутку, баронесса.

– Я собирался кое-что сообщить господину Поноссу, – возразил учитель.

– Мой дорогой друг, – промолвил Сен-Шуль, увлекая учителя за собой, – я понимаю, о чём пойдёт речь. Вы сделаете это сообщение мне. Я буду вашим посредником.

Несколько минут спустя баронесса увидела их перед церковью, увлечённых оживлённой беседой. У них был вид явно довольных друг другом людей. Оскар де Сен-Шуль бойко разглагольствовал, сопровождая развитие своих фраз вращением монокля, который он держал за конец цепочки. Он это делал с уверенностью – баронесса впервые видела его таким. Услышав его витиеватую речь, она почувствовала раздражение. Она не допускала мысли, что этот малый не так идеально глуп, как она решила (и решила раз и навсегда). Если баронесса оценивала тех или иных людей в социальном или интеллектуальном отношении, она уже никогда не пересматривала своей оценки.