Начало конца комедии (повести и рассказы) - Конецкий Виктор Викторович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Мы привыкли к положительному значению слова "рациональное предложение" и забыли смысл самого "рационализма". А давайте тогда вспомним, что он значит. Философское значение: "Идеалистическое направление, отрывающее мышление от чувственного восприятия". Обычное, "книжное" значение: "Рассудочное отношение к жизни". У Даля: "Рационалист – умник, разумник, рассудочный человек, верующий только в свой разум и ничего больше не признающий". Симпатичный парень, правда? И тех и других рационалистов Ленин прихлопнул одной фразой, заметив, что не может быть человеческого искания истины без человеческой эмоции.
Никак не протестуя против научного мышления, художники не могут не считать, что такие действия, как обмен неопределимых духовных ценностей на реальные выгоды момента, – это скрытая, внешне очень соблазнительная, но хищническая форма использования духовного наследия.
Различать умную душу от умной головы способен далеко не каждый. Различать это с каждым годом делается все труднее даже тем, кто хочет сознательно сохранить в себе способность к такому разделению.
Я знаю одного большого поэта, который считает, что наша классическая литература делится на литературу чести и литературу совести. Представьте себе, что какой-нибудь неробкого десятка хам – талантливый литератор – плеснул рюмку водки в лицо Лермонтову. Дальнейший ход событий всем абсолютно ясен. Неизбежна пуля и чья-то смерть. Теперь представьте Достоевского. Как ходит он, оскорбленный, всю ночь и как корчится его душа. Не страх поединка и не страх смерти в его душе. "А ведь ты заслужил, милгосударь, заслужил, голубчик, ничтожество ты, и рука, оскорбляющая тебя, не хама рука, а Господа! Следуй примеру Его и поцелуй руку оскорбителя! И благодари оскорбителя, ибо он осенил мукой совесть твою…" И на глазах всего общества Федор Михайлович вполне способен был бы пойти к оскорбителю, преклонить колено и поцеловать его руку, ибо свершить все это неизмеримо мучительнее и ужаснее было бы, нежели пульнуть друг в друга…
Молено приводить бесконечное количество нюансов темы чести и темы совести в русской литературе, но бесспорно ясно одно – следить закон чести всегда проще, ибо он всегда изображен с графической четкостью на скрижалях каждого данного общества в данный период, нежели следить за частицей среди Броунова движения человеческих совестей.
Может быть, немецкий товарищ спутал честь с совестью? Если бы в его статье везде заменить "совесть" на "честь", то я ровным счетом ничего бы против и не имел.
Чем выше организовано существо, тем более выражена в нем индивидуальность и тем неповторимее его совесть. Ведь слишком сознавать – это болезнь.
Нашу литературу чести в мире уважают, классиков ее переводят и изучают. Но не она потрясла мир. Мир и до сих пор вздрагивает от нашей литературы совести. От нашей способности обыкновенными, какими-то канцелярскими даже словами, как в "Смерти Ивана Ильича", объяснить такие тайны частицы в хаосе Броунова движения, что никакой тайны-то там и не остается, черт возьми! Нечего там черту взять. Он честь любит. Честь искушает, но недалеко ведет, хотя блестит ярко. Совесть тусклая, искушать она не способна, она тихо живет.
В "Золотой долине"
Я пожалел однокашника и не стал знакомить его с проблемами машинизации его совести, ибо мне стало совестно. Если человек желает заниматься только фактами, а не окружающей факты средой, то следует его оставить в покое.
У наших больших ученых чрезвычайно редки не только книги, но и статьи философического характера. Хочется шапку снять перед волей и самодисциплиной Ландау или Понтекорво. Разрешая себе интуицию внутри физики, они не позволяют себе интуитивных философских догадок или обобщений. Наши большие физики предпочитают умирать молча, унося в могилу иррациональные озарения. Так им покойнее. Их примеру следовал и Леопольд Васильевич.
Остаток полета проходил во все более и более оптимистическом духе. Мы летели навстречу утру.
– Перестань волноваться за будущее человечества, – скрипел Ящик. – Будущее человечества у меня лично не вызывает никакого беспокойства. Ну, взгляни назад ты, который беспокоится! Вот бронзовый век. Человеку понадобилась для прогресса бронза. Пожалуйста – нашлась бронза! Нужны были олени – пожалуйста, сколько угодно! Нужны были мамонты -навалом. Даже и не съели их всех. До нашей поры валяется по всей Арктике этих мамонтов, что собак нерезаных. Железо потребовалось – до фени этого железа. Потом уголь подвернулся, потом торф. Наконец, жахнули атомную. Недостаточно испугались – могли третью мировую начать. Трах-бах, пожалуйста: ядерный синтез, водородная бомбочка. Даже самый последний дурак, кретин, болван и сволочь – и тот вздрогнул. В мире теперь живем. Любить друг друга начинаем через необратимую необходимость сосуществования. Уголь и торф кончаются. Оказывается, в океане дейтерия на миллион лет.
Шнур из плазмы крутим уже на полный ход. Скоро уже плазму ату в каждый мотоцикл засунуть сможем. Летай на мотоцикле до Луны и обратно в персональном порядке. Так, деторождение упало. Мужчины от научных интересов стали интерес к женщинам терять. Пожалуйста – женщины мини изобрели. Опять с деторождением дело на лад пошло… Так и живем. Если экстраполировать все случайности, которые оказывались и оказываются под рукой человечества в каждый нужный момент, то с абсолютной точностью можно предсказать, что они, эти удивительные сюрпризы-совпадения, будут и дальше одарять нас благами…
Ящик досказывал мне свою песню торжествующей человеческой удачи уже на новосибирской земле. Он закончил ровно за минуту до того, как два встречающие его товарища, угнетенные и понурые, сообщили Леопольду Васильевичу, что его ближайший сотрудник накануне покончил жизнь самоубийством.
Ящику стало не до меня, и мы расстались.
Гостиница Академгородка находится на углу Морского проспекта и улицы Золотодолинной. Называется она "Золотая долина".
В номере жарко дышало отопление, занавеска у окна трепыхалась от восходящего воздуха. За стеклом был сибирский мороз и зимний лес, прорезанный по самой середине проспектом-шоссе. Черные, четкие фигурки людей двигались среди снежной белизны у подножий сосен и берез. И каждая фигурка была ученой, каждая отражала и аккумулировала в себе весь мир неизвестных мне знаний.
Я смотрел из окна номера на четвертом этаже, и ощущение у меня было, что я приплыл на корабле в порт, где раньше не был, и отчужденно было мне, странно по-морскому. "Странно по-морскому" – это когда все всем вокруг привычно, а тебе нет, потому что ты долго был среди водных пустырей. А ведь все старое, насиженное, обжитое хорошо тем, что легче удовлетворяет усталый ум. Насиженное всякий раз воспроизводится в тебе с такой легкостью, что как бы само собой, помимо всякого содействия со стороны воображения перемещается следом за человеком, куда бы ни кинула его судьба. Приблизительно так ядовитничал губернатор Салтыков по поводу сибирских путешествий. При этом он обнаруживал в путешествующем атрофию мыслительных способностей, вместе с которыми исчезает не только пытливость, но и самое простое любопытство. Однако кто из нас в таком признается?
Я спустился в ресторан и машинально определил уровень цивилизованности пункта пребывания по наличию в ресторане пива и боржоми.
И то и другое было. И было не из-под стола и не из-под прилавка, а открыто и в любом количестве. И жидкость наливали в стаканы тонкого стекла и аптекарской чистоты. И скатерть под стаканом была чистая. И даже стояла горчица, перец и соль в соответствующих устройствах. Учитывая долготу географического пункта, за уровень цивилизованности следовало ставить пятерку.
Пьяных не было.
В тихом уюте мужчина пел из музавтомата типа "Фоница" песню о моем городе, стоящем на невском берегу и ни разу не отданном врагу.
