Колодцы предков - Хмелевская Иоанна (читать книги txt) 📗
– Господи, откуда это у вас?! – выкрикнул он с радостным удивлением. – Это же сокровище, настоящее сокровище!
– Я же вам говорю откуда, а вы совсем не слушаете, – ответил слегка обидевшийся Адам.
– Ну почему, я вас слушаю, ей-богу! Повторите ещё раз!
Адам терпеливо повторил весь рассказ о находке сундука. С сумасшедшими он предпочитал не ссориться. На этот раз Михал слушал с пристальным вниманием.
– Откуда это там взялось? – спросил он удивлённо. – И каким чудом, несмотря на войну, сохранилось?
– Там жил один нотариус, – объяснил Адам. – Ещё довоенный. Перед самой войной он начал строить себе дом, и, пока суть да дело, отец сдал ему наш. Ну, он там и жил. Только жена у него была еврейка – как немцы пришли, всех до последнего человека и схапали. То есть, не всех, хлеборезка осталась, из-за этой хлеборезки дом и уцелел.
– Как это? Из-за какого хлеборезки?
– Да из-за кухарки. Была у них одна кухарка, она с самого начала крутила с немцами. Фрицы оставили ей этот дом, всю войну она в нем жила, гулянки им устраивала. Они к ней в гости ходили, ещё и приплачивали. Девка она была налитая, как репа, ничего не скажу, я её с детства знал, только вредная. Это она донесла на жену нотариуса. Но из-за неё, когда нотариуса взяли, дом не спалили и не разграбили, он остался в полном порядке и простоял всю войну. А кухарка куда-то подевалась и никто её не жалел.
– Может, вы знаете, как звали нотариуса?
– Знаю. Вспомнил. Лагевка. Болеслав.
– Вы думаете, что это он спрятал?
– А кто ещё? Тогда там больше никто не жил, мы угол у родственников снимали, потому что нотариус хорошо платил. Отец дом поставил, а денег у него не осталось. А нотариус, видать, чувствовал, что будет, и бумаги в подвал спрятал, чтобы хоть их спасти.
– Когда вы это нашли?
– Позавчера. То есть одиннадцатого.
– Лагевка Болеслав… – повторил Михал и вновь почувствовал волнение. Он заглянул в сундук. Лагевка Болеслав, вероятно, внук или правнук того Лагевки, который сто лет назад составлял эти документы и подписи которого здесь стоят. Позавчера, одиннадцатого… Значит, сегодня тринадцатое. Тринадцать, какое прекрасное число…
Адам Дудек как раз подумал, что черт бы побрал это тринадцатое число, всегда это пропащий день. Вот пожалуйста – попал на психа, который опять ничего не слушает, а Адам как раз упомянул про справку. Он немного запутался, потому как ему было необходимо что-нибудь посильнее, чем справка, какая-нибудь благодарность или ещё что…
До Михала вдруг дошло, что пришелец что-то лопочет, о чем-то просит. Для него он готов был на все. Адам, вспотев от волнения, бормотал что-то про Народный Совет, участок и право выкупа. Михал ничего не понимал, но угодить хотел от всего сердца. Справка о дарении? Конечно, само собой разумеется, официальная благодарность…
Он опять перестал обращать внимание на гостя, потому что взгляд его упал на конверт со сломанными печатями. На нем было несколько надписей, нечто вроде содержания, и первая из них гласила: «Завещание Ясновельможной Пани Софии из Хмелевских Больницкой, писанное нотариусом Бартоломеем Лагевкой в день 11 апреля 1901 года от Рождества Христова, в двадцать пятую годовщину бегства из дома Ясновельможной Пани Катарины Больницкой».
Михал не был суеверным, но такое совпадение дат вызвало сердцебиение. Он почувствовал, что окончательно теряет равновесие. Замечательный парень принёс эти чудесные вещи, но от замечательного парня надо наконец избавиться, чтобы прочитать все спокойно. Он заметил там нечто неправдоподобное и заболеет, если не займётся этим немедленно!
Адам уже безнадёжно отчаялся, когда музейный псих вдруг взорвался дикой энергией. Он сорвался с места, выволок Адама из здания, вернулся за какими-то печатями в кабинет директора, второй раз вернулся за бумагой, третий раз – чтобы закрыть двери. Он тащил его за собой и кричал что-то про Отдел Записи Актов Гражданского Состояния. Испуганный Адам упирался изо всех сил, пока из хаотичных объяснений не понял, что машинистка в ЗАГСе печатает лучше всех в воеводстве. Тогда он перестал упираться и предложил не топать четыре километра пешком, а доехать до Венгрова на его фургоне. Они вернулись на шоссе и галопом поскакали к фургону.
Часом позже дело было полностью улажено. Счастливый Адам отправился домой с бумагами, тон которых пылал таким энтузиазмом, что мог заменить по крайней мере Золотой Крест Героя, а Михал наконец-то остался один. Он вернулся в музей, запер дверь на ключ и принялся за чтение.
Торжественно, с чувством райского наслаждения, он первым делом вытянул то, что потрясло его ещё при первом взгляде. Документ носил титул: «Список имущества, собранного ясновельможной пани Софией Больницкой, переданного в распоряжение Бартоломею Лагевке, для последующей передачи наследникам, согласно с последней её волей, выраженной в завещании от 11 апреля 1901 года от Рождества Христова». Начало документа было в превосходном состоянии, середина и конец подверглись полному уничтожению из-за плохого качества бумаги и были почти нечитаемы.
Под заглавием шёл длинный список. После первой же позиции у Михала запершило в горле, здесь упоминались 15 тысяч рублей золотом, он тут же представил себе, какую нумизматическую ценность представляют собой эти рубли. Во второй позиции у него спёрло дух. Там чёрным по белому было написано, что речь идёт о двух тысячах штук различных золотых и серебряных монет, давно не используемых в обращении, в том числе так называемых драхмах, пиастрах, польских грошах, дукатах, талерах и других. Дальше он читал описание драгоценностей и украшений, до тех пор, пока не пришлось встать и выпить воды. Он как раз добрался до подсвечника, триста лет назад купленного у потомка рыцаря, добывшего его в крестовом походе. На старинном украшении для головы, выполненном из трехсот жемчужин, у него потемнело в глазах, а на серебряном сервизе работы краковского ювелира, выполненного перед самой смертью королевы Ядвиги, он перестал читать. Он протёр глаза, потряс головой, размазал по лицу остатки невыпитой воды и начал все заново.
Продолжение текста ниже сервиза было покрыто пятнами, что создавало некоторые трудности при чтении. Михал с трудом расшифровывал недостающие буквы, с омерзением думая о купце, который продал нотариусу такую гадкую бумагу. В конце концов ему удалось прочитать только запись о портрете бабки пани Софии, написанным из чистой симпатии к ней мастером Баччиарелли, обо все остальном приходилось только догадываться. Ему было ужасно жарко, лицо его горело, он чувствовал головокружение, а мысленно, с неслыханной точностью, видел каждый из описываемых предметов. Он поднялся с кресла, сделал у окна несколько глубоких вздохов, принёс себе следующий стакан воды и начал читать в третий раз.
В упоении дочитав до конца, он наконец осознал, что именно читает. Список предметов, переданных в распоряжение… Нотариус все это взял, список есть, а где предметы?..
– Ради бога, что со всем этим сталось?! – жалобно простонал он в окно и через секунду добавил вполголоса: – Спокойно, Михал, только спокойно…
Он отодвинул потрясающий список и принялся за осмотр остального содержимого ящика. Среди многочисленных актов купли и продажи различных объектов он нашёл заметки другого содержания. Одна из них гласила:
«В первую годовщину смерти моего святой памяти отца, Бартоломея Лагевки, удостоверяю текущее состояние наследства от святой памяти Софии Больницкой. Имущество в моем распоряжении, с помощью божьей и Антона Влукневского. Катарина из Больницких Войтычкова до сих пор жива.»
Дальше следовала дата: 4 февраля 1905 года.
Этой записки Михал в первую минуту вообще не понял. После долгих размышлений он осознал, что в день 4 февраля 1905 гола наследство от этой Больницкой ещё не было принято наследниками. Все предметы, упомянутые в списке, все ещё находились на сохранении, но теперь у сына того нотариуса, который составлял завещание. Но что должно было означать упоминание о жизни Катарины из Больницких Войтычковой?
