Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - Ванек Карел (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
– Эй, батюшка, а не наврал ли ты? В газетах-то написано что-то другое, а я человек неграмотный.
– Я вам говорил, чтобы вы дали попу по морде, – снова раздался голос солдата, уже возле попа. – Ты зачем на неграмотного с газетой прёшь? Вот, товарищи, австриец, бедняга, неграмотный, а поп на него лезет, как собака. Прёт на неграмотного с поповской хитростью. Давай назад кольца, а то!..
И шляпа на голове попа загремела, – это ладонь ударила его сверху.
– Народ русский, православный, человека убивают, сволочь! Помогите, помогите! – заорал поп, в то время как на него обрушилось около десяти кулаков, а сзади его колотили ногами.
Базар заволновался. Люди, не зная, в чем дело, принялись колотить друг друга*. Бабы повалили Швейка наземь, осыпая его бранью, в то время как солдаты в свою очередь атаковывали баб и разгоняли их.
Прибежавшие городовые были беспомощны, толпа их также толкала со всех сторон, и только воинским частям, призванным из казарм, удалось разогнать дравшихся, арестовав непосредственно виновника скандала.
В то время как избитого попа с исцарапанным и побитым лицом усаживали на извозчика, не замедлившего вытащить из поповского кармана выглядывавшие кольца, бравого солдата Швейка конвойные отвели в барак и представили его в канцелярию поручику Воробцову.
Поручик, по образованию инженер, работавший раньше на одной из варшавских фабрик, случайно Швейком очень заинтересовался. Он заставил его рассказать подробно, как все было, что говорил поп и как относились к этому солдаты, что они говорили, прежде чем начали его бить, и что Швейк думает о том, почему именно били попа, а не его?
– А почему, ты думаешь, не били тебя?
– Не могу знать, – отвечал Швейк фразой, которую он слышал от русских солдат. – Я думаю, что они такие, что хотят вместе с нами посидеть в карцере. Они не любят вообще никакого начальства и знают, что, кто оказывается у власти над ними, любит таскать их за ноги. Осмелюсь доложить, что у нас кудлатых тоже не любят.
Поручик потом долго сидел возле стола, смотря на бумагу и жестикулируя, словно с кем-то разговаривал. Потом встал и говорит:
– Если овладеть этой силой, то мы можем совершить чудеса.
Он посмотрел на Швейка весёлым, искренним взглядом и сказал по-немецки:
– Можешь идти. А все-таки хорошо тебя поцарапали бабы!
Он снова принялся о чем-то рассуждать, и казалось, что он даже не замечает Швейка, и, только когда тот щёлкнул каблуками, отдавая честь, он снова улыбнулся:
– Можешь идти!
На лестнице Швейк остановился. Поручик в канцелярии насвистывал марсельезу.
Когда Швейк пришёл в барак, на вопрос Горжина, где его так разукрасили, он ответил:
– Произошло недоразумение между мною и одним попом, который решил показать на мне свою интеллигентность. Он хотел украсть у меня мои кольца, говорит, что нельзя продавать кольца с крестами, а я ему сказал, что я неграмотный. Ну, бабы меня и поцарапали. Зато попу хорошо наложили солдаты. Да, на свете много всяких недоразумений и непонятных случаев. Только объясняют их по-разному.
Раз на рудники пришёл главный инженер, – продолжал он, дуя на расцарапанные руки, – с каким-то императорским советником при суде и провожает его по руднику. Вот подводит он его к конюшне и говорит советнику: «Будьте любезны войти, я покажу вам умное животное». А там стояла лошадь, иноходец, а рядом с иноходцем стояла белая кобыла. «А ну-ка, бросьте кобыле на пол сена!» Конюх бросил охапку сена, и кобыла начала есть его. Но иноходец левой ногой начал сгребать сено в свою сторону до тех пор, пока не сгрёб его все, и принялся есть сам. «Да, у этого животного действительно весьма развиты умственные способности», – говорит на это императорский советник. А инженер хвалится: «Да, этот иноходец очень умное существо». Услышав эти слова, конюх Франта Фоусек не мог удержаться и сказал: «Да, эта лошадь умная, но мы её считаем не умной, а большим вором. И вообще я в первый раз слышу, чтобы воров называли умными существами. Я думаю, господин советник, что если бы я у вас вытащил часы, то вы бы назвали меня не умным, а негодяем, послали бы за жандармом и сказали бы ему: „Арестуйте этого грабителя!"“
Да, люди по-разному понимают слова, – продолжал Швейк свои рассуждения. – У меня была вот одна квартирная хозяйка, так она, когда ругалась со своей дочерью, всегда называла её: «Ты – симфония из филармонии». А дочь была благороднейшей девушкой – приходила домой всегда под утро, – так она отвечала матери: «Порядочная девушка должна стыдиться, что у неё мать такая драперия».
А раз со мной был такой случай в девяносто первом: стою я у ворот казармы, и вот приходит одна матушка, должно быть, из провинции, и просит меня вызвать из казармы её сына Новака. А я и говорю: «Трудно это будет, мать; Новаков у нас тут, как собак, в одной только нашей роте их семнадцать человек». А она даже и не знала, в какой роте её сын, и все повторяет: «Вацлав Новак, блондин, на меня похож». Тогда я ей говорю: «Ну, пойду поищу». Тут она вспомнила, что у него какой-то большой чин и что все ему подчиняются. А какой чин, она не знала. Я ей начинаю перечислять: фельдмаршал, генерал-лейтенант, генерал-майор, гейтман, обер-лейтенант, капитан, – а она все качает головой и говорит: «Нет, нет!» Тогда я продолжал перечислять дальше: прапорщик, унтер-офицер, капрал, а она все качает головой и шепчет так печально: «Да где там! Нет, нет». И я уже в отчаянии говорю: «Барабанщик, горнист», – а она как крикнет радостно: «Да, да, горнист! Он писал нам, что он горнист!» – И Швейк облегчённо вздохнул: – Если бы человек знал, что его ждёт в жизни и чего ему не избежать!
ШВЕЙК УЧАСТВУЕТ В РЕВОЛЮЦИИ
Я беру на себя смелость утверждать, что писатели, произведения которых помещались в школьных хрестоматиях, на которых мы и наше поколение воспитывались, были совершенными глупцами. В жизни все происходит иначе, чем написано в книгах, авторами которых часто бывают члены академий, которыми гордится отечество.
В хрестоматии, по которой, например, учились мы в городской школе, был рассказ: «Как от „ничего“ умер осел».
Этот рассказ написал осел ещё больший, чем тот, о котором там упоминалось, а автором её был один из выдающихся педагогов; в этом рассказе речь шла об осле, хозяин которого, купец, вёз на нем товар на ярмарку. По дороге купец находил много вещей, которые в том или ином отношении могли быть ему полезны; он собирал их и, накладывая на осла, говорил: «Это ничего, мой осел этой тяжести не почувствует». В конце концов сто таких «ничего» подействовали на осла так, что он свалился и издох.
По-видимому, автор этой очаровательной сказочки или никогда не видел осла, или полагал, что все ученики его будут податными инспекторами, облагающими население податями, и сами сделают из неё ободряющий вывод, или же хотел дать совет тем, кому в жизни суждено нести бремя налогов – исполнять безропотно свою повинность до тех пор, пока не упадёшь и не сдохнешь. Тенденция в обоих случаях весьма благородная, а мораль, вытекающая из неё, достойна того, чтобы её запомнить.
Человек, которому действительно пришлось работать с ослом, написал бы такую сказочку иначе и правдивее. Он описал бы, как осел, чувствуя на себе большой груз, по временам останавливается и обнаруживает признаки сопротивления, как он брыкается, когда его понукают, как он сперва повинуется ударам бича и как затем копытами наносит хозяину пару шишек и наконец сбросив груз, убегает в лес.
Отношение народов и армий к войне было как раз такое, как отношение осла из вышеуказанного рассказа к грузу, который непрестанно подкладывался ему хозяином. Это было тоже «ничего», однако это «ничего» принималось не так равнодушно, как думали. Когда дошло до пятидесяти «ничего», европейский осел взбесился. В России это случилось ещё раньше, потому что в ней оказалось меньше социалистов, которые держали осла под уздцы и прочувственно его увещевали, чтобы он шёл дальше, что эту тяжесть ему суждено нести самой судьбою и что дело его хозяина является и его делом, ибо если этот хозяин заработает хорошие деньги, то даст и ему лишний пучок лебеды. И осел терпеливо шёл за своим хозяином-правительством, которое, как только замечало, что осел замедляет шаги, начинало стегать его бичом.
