Вход в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре - Иванов Николай Федорович
На дворе ночь, а я начинаю делать зарядку. Одновременно прислушиваюсь к себе, нет ли одышки. Вообще-то и огонек лампы колышется, значит, воздух есть. А важнее ничего и нет.
– Завтра неделя, как мы в плену, – вдруг подсчитывает Махмуд.
Замираем. Неделя – это сто лет или одно мгновение? В первую ночь думали, что семи дней хватит для наших оперативников на мои розыски. И какой длинной она тогда казалась! Наверное, как раз на то количество раз, которое мы умирали и рождались заново.
Нет, неделя – это все-таки сто лет, которые просто пролетели мгновенно.
8
Зато очередные триста лет, то есть двадцать один день, превратились в единую нескончаемо душную ночь. Да, воздух был. Да, утром и в двенадцать ночи приносили еду: сосиску, помидор – что можно схватить на рынке, хлеб, чай. Частенько, порой по три-четыре дня подряд, могли опускать на ступеньки миску творога с солью и чесноком.
– Это вкусно, это очень вкусно, – уговаривал себя Махмуд, чайной ложечкой уменьшая свою долю.
Но мы лишились света. Узенькая, в иголочку, полоска между рассохшимися досками в дверце и белесый, уже в ниточку, штрих поверх проема напоминали букву «Т».
Тупик.
Дней через пятнадцать, когда стали гноиться глаза, вдруг обнаружил: стою на коленях перед этой буквой и совершенно машинально твержу:
– Ненавижу!
Тупик. Темноту. Безвыходность ситуации. Свое бессилие. Куда-то исчез Боксер, и хотя вместо него стал появляться высокий спокойный парень, прозванный нами Хозяином, мы лишились еще и общения. Хозяин на любые наши вопросы отвечал односложно «ну», и порой мы даже скучали по резким, всегда подводившим нас под расстрел или сумасшествие психологическим беседам Боксера. Поняли, что если хотим что-либо узнать, то во время передачи еды нужно задать только один вопрос. И даже чтобы не вопрос это был, а какое-то размышление, приглашение к разговору или обсуждению, не требовавшим от охранника ответственности и обязательств.
Вопрос готовили, оттачивали часами, определяли, кому из троих его лучше задать. И вместо, допустим, ежесекундного: «Ну делается ли по нам хотя бы что-либо?» – в конце концов звучало безобидное сочувствие:
– Наверное, надоело вам с нами возиться…
– Ну.
Не прошло. А что, если попросить помыться? Если с нами вопрос решается, прикажут потерпеть. Если грядут долгие времена, ведро воды не пожалеют.
Не пожалели.
Во время очередного полночного и одиночного вывода в туалет надолго пропал Борис. Я, нужно мне было в туалет или нет, тем не менее никогда не отказывался лишний раз вылезти на свежий воздух. На этот раз перекинуться с Борисом даже парой слов, почему задержали, не смог. Дорогу, хоть и в повязке, изучил, но на этот раз повели в другую сторону. В плену все новое, непривычное изначально таит опасность и заставляет напрячься.
– Раздевайся, – останавливает Хозяин. Зачем? – Ополоснись.
Значит, свобода не завтра, а тем более не сегодня.
Настроения нет, мыться не хочется, хотя весь липкий от пота. Но завшивеем – себе станет дороже. Теперь надо другой вопрос готовить. И думай, что лучше: находиться в неведении и каждый день встречать с надеждой или реально смотреть на действительность и искать элементарные способы выживания? В плену идет игра в подкидного, к тому же ты вынужден играть вслепую. Но смухлюешь – глядишь, и выиграешь. Но надо знать, что, ежели попадешься, от соперника пуля в лоб.
Ополаскиваюсь, поливая самому себе из кувшина. Разрешают снять платок. Сплошная темень, к тому же приставлен лицом в каменную стену. Даже буквы «Т» нет, проклясть нечего.
До подвала не доходим. На этот раз останавливает Боксер.
– Хау ду ю ду, полковник?
Голос сбоку. Чувствую подвох, но распознать его не могу. Пауза, как и в первом подвале, затягивается, но на этот раз решил молчать.
– Ты что, не знаешь английский?
– Нет. Учил немецкий.
– Не надо! В КГБ все учат английский. Я тебе обещал отрезать уши, как только узнаю, что ты контрразведчик?
– Да. Но я журналист.
– А у меня нет времени заниматься перепроверками, мне воевать надо. Журналистское удостоверение – «крыша». Но как тебя усиленно принялись искать спецслужбы, говорит о том, что ты – их человек. Простого смертного так не ищут. Ты – из ФСБ, а с этими ребятами у нас разговор короткий.
Чувствую, как слабеют ноги. И сам не пойму, от чего: то ли от угрозы и полной своей беспомощности доказать что-то обратное, то ли от первой весточки – меня ищут. Ищут!
А отрезанные уши мне приснились через два дня: якобы в какой-то клинике мне приделывают вместо них протезы. Они не подходят по цвету к лицу, и я прошу их заменить…
Из рассказа заместителя директора ФСНП России генерал-майора налоговой полиции А.Пржездомского:
Первый упор во всех газетных публикациях был сделан, конечно, на то, чтобы до боевиков дошла информация: Иванов скорее писатель, чем офицер. Мы понимали, что тем самым поднимаем вам цену и потом самим будет труднее вас вытаскивать. Но в тот момент важнее было, чтобы вас не расстреляли под горячую руку за полковничьи погоны. Опасения на этот счет имелись: после артиллерийских или авианалетов жители сел требовали отмщения, и боевики в последнее время стали привозить на эти места пленных офицеров и демонстративно расстреливать их
Конечно, создали оперативный штаб по вашему поиску и освобождению. Заседали ежедневно, что сделано, что еще задействовать? К розыску подключили Совет Безопасности, Госдуму.
ФСБ дала команду своим сотрудникам начать поиски непосредственно на месте. Этим же занялось МВД, имевшее в Чечне свои структуры. Ориентировки по вам ушли в Главное разведуправление Министерства обороны и отдельно в разведотдел Северо-Кавказского военного округа.
Наши оперативники вышли на всех мало-мальски значимых чеченцев-коммерсантов в московской диаспоре. Понимая, что здесь игры отошли в сторону, настоятельно попросили и рекомендовали передать по всем каналам – родственным, деловым – в Чечню если Иванов будет убит, налоговая полиция воспримет это как вызов правоохранительной структуре, а мы – не мальчики для битья. Разговор мог быть только таким – жестким, требовательным, с позиции государственной структуры.
Директор ФСНП Сергей Николаевич Алмазов, взявший операцию по освобождению под личный контроль, произнес ключевую фразу, от которой мы все затем и плясали.
– Спасти Иванова – дело чести налоговой полиции. Иных разговоров не должно быть.
Однако первую достоверную информацию о том, что вы живы, мы получили через посредника лишь 18 июля.
В это же время, самостоятельно:
Евгений Месяцев, кинорежиссер, мой добрый приятель, позвонил в штаб воздушно-десантных войск, командующему Е Подколзину:
– Евгений Николаевич, в Чечне пропал Иванов, бывший десантник. Всю жизнь писал про «голубые береты». Неужели не вытащим?
К тому времени практически все десантные подразделения из республики уже вывели. Но в оставшиеся мелкие разведгруппы ушла шифровка помимо основных задач предпринять усилия по поиску и освобождению Н.Иванова.
Ваня Анфертьев, мой однокашник по Львовскому политучилищу, вышел на Казань и Ереван, подключил к поиску и спасению высших духовных лиц Татарстана и Армении.
Комиссия по делам военнопленных, возглавляемая генералом В Золотаревым, добились, что мое имя внесли в списки насильственно удерживаемых и подлежащих обмену под вторым номером.
Редакция газеты «Московский комсомолец» отправила в столицу Турции Стамбул своего корреспондента с заданием выйти на исламские организации, поддерживающие чеченских боевиков, и через них попытаться что-то узнать о моей судьбе.
Депутат Государственной Думы, мой земляк, писатель Юрий Лодкин написал письмо Руслану Аушеву и попросил ингушскую сторону включиться в поиски. Было отправлено им и письмо президенту Ичкерии 3.Яндарбиеву, кстати, поэту, члену Союза писателей СССР.
Владимир Осипович Богомолов, автор «Момента истины», набрал, наверное, несколько сотен телефонных номеров, не давая ни на один день забыть обо мне тем, кто хоть как-то мог помочь в поисках.
Друзья, военные журналисты, заказали в Никольском храме Москвы молебен в честь святой великомученицы Анастасии Узорешительницы, прославившейся тем, что часто, поменяв роскошные одежды на нищенское рубище, тайно выходила из дома и обходила темницы. Покупая за золото вход в них, умывала руки и ноги заключенным, расчесывала им спутанные волосы, смывала их кровь, перевязывала раны чистыми полотенцами, подавала каждому еду и питье. Желая помогать больным и несчастным, выучилась врачебному искусству, став отрадой для всех тяжко испытуемых и изнемогающих телом заключенных невольников.
Существует, оказывается, и связанная с этим именем «Молитва заключенного».
«Облегчи бремя бедствия моего. А ежели понести мне суждено, да понесу с терпением ради очищения грехов моих и ради умилостивления Твоего правосудия. Да не постыжен буду перед лицом всего мира на страшном суде Твоем. Прихожу к тебе скорбный и печальный, не лиши меня духовного утешения. Прихожу к тебе омраченный, яви мне свет упования спасения».
