Банкир - Катериничев Петр Владимирович (книги онлайн TXT) 📗
Старик встал, набросил штормовку, обмотал ноги портянками, сунул в сапоги, прошел в дом, появился с оплетенной бутылью, молча налил в граненый стаканчик темной жидкости:
— Грейся.
Серый пригубил, поперхнулся:
— У-е-е…
Выдохнул, ухнул весь стаканчик залпом, занюхал ржаным сухариком, просветлел разом:
— Благодать-то какая… Это че ж такое будет?
— Виноградная водка.
— А по оборотам она сколько?
— Не замерял.
— В голову сразу пришла. И в грудях — тепло, словно солнышко разлилось.
Градусов семисят, не меньше. Никак не меньше.
— Может, и так.
— А идет легко. Что твой нектар.
— Да веди уже!
— Надо бы и Коляну нацедить. Промерз он там, поди, до костей.
Старик сунул в карман лафитник, подхватил бутыль:
— Пошли.
К морю спустились скоро, по прорубленной в твердом грунте лесенке, укрепленной дощечками.
— Да вы что там, чаи гоняли, мать вашу! — Колян глядел так, словно вместо приятеля со стариком увидал двух припонтийских кентавров. — Шевелите граблями-то!
— Ты чего шумишь? Покойника побудишь!
— Да живой он!
— Че-го?
— Живой!
— Он же холодный был совсем!
— Ты в такой водице полежи — такой же станешь! Я тут его двигать стал, чтобы, значит, положить сподручнее, оскользнулся, да прям на грудь ему и упал.
И чувствую — дышит! Ухо приложил — вроде и сердце техается, только едва-едва.
— Ну-тка замолкните. Оба, — строго велел старик. Нагнулся, приложил ухо к груди.
— Ну что? Бьется?
Вместо ответа, старик уложил человека на спину, несколько раз сильно, ритмично надавил на грудь, развел руки, свел, снова надавил, набрал в легкие воздуха и начал делать искусственное дыхание.
— Вот дает дед, а, Серый? А ведь он же жмурик был, сдохнуть мне на месте!
Старик сидел над лежащим человеком, по лицу обильно катился пот.
— Дышит, Серый, дышит…
— Дед, так он чего, ожил?
— Ожил, ребятушки, ожил. Берись — и в дом. Живо!
— В кабака-а-ах зеленый штоф, синие салфе-е-етки, рай для нищих и шутов, мне ж — как птице в клетке-е-е… — хрипло тянул крепко уже принявший Колян, уставив локти в стол…
…Мужика занесли в комнату, уложили на широченный топчан. Старик натер его сначала крепчайшей виноградной водкой, потом каким-то снадобьем из баночки, укрыл жестким шерстяным одеялом:
— Даст Бог — оклемается…
— Ишь — мужик здоровущий, а руки — как у барина… И перстень — что огонь… — вздохнул Серый.
— Этому все «гайка» покою не дает! А по мне бы — вина красного да бабу рыжую! — гоготнул Колян, потянувшись до хруста. — И чего непруха такая? Нет чтобы девку из воды вытянуть, этакую биксу лет семнадцати, да чтобы ноги из ушей росли!
— А задница где? На затылке? — подначил Сергей.
— Не шаришь ты, Серый, оттого и серый такой! Это ж мечта! Понял? Мечта!
— Мечтать не вредно! А что, Михеич, здешний мужик?
— Да вроде нет.
— Так чего, в амбулаторию его сдашь?
— Чтоб он там наверняк помер? — хмыкнул Колян. — Жив-то он жив, а вот в чем душа держится — непонятно… А как думаешь, Михеич, из крутых он?
Старик улыбнулся:
— Кто что крутостью считает…
— А я вот чего скажу, — встрял Серый. — «Росписи» нет, а на руках — «трассы» свеженькие. Баловался парнишка марафетиком… Какой-нибудь интеллигент из новых подсирал… Дозу принял, по шарам дало, ну и ухнулся в воду-то… Так я это, Михеич… Нам как-никак магарычок от этого нептуна положен? А, Колян?!
— Раз этак обернулось… — пробурчал приятель, — оно конечно.
— А кольцо, поди, мильон стоит, а то и два… — продолжал Серый. — Михеич, кольцо нам без надобности, а бадейку вот этой виноградной выставишь? На десяти литрах — и сойдемся…
— А кондратий не хватит? — снова улыбнулся старик.
— Да мы ж не враз! Врастяжечку! У тебя бадья-то подходящая найдется, Михеич?
— Сыщем.
— Ну а щас — чур не в счет. Ты угощаешь. Лады?
— Лады.
— И — винчиком отполируемся… Сам-то примешь, за спасение новоспасенного раба Божьего из бурных пучин? Ну и за здоровьице, конечно…
— Только не вровень. Таких шатунов, как вы, и литрухой не перешибешь, а я — по чуть-чуть.
— А вот это правильно. Как народ говорит? Алкоголь в малых дозах полезен в любых количествах! По коням!..
— …В церкви смрад и полумрак, дьяки курят ла-а-адан… — грустно тянул Колян в одиночестве.
Серый тем временем «терзал» старика с тяжелой настойчивостью мертвецки пьяного человека, уставив на него застывший мутный взгляд:
— Нет, Михеич, ты мне скажи, как так? А? Мы же не два идиота, чтобы труп от живого не отличить? Скажи? Или ты колдун?
— Серый, отлезь от Михеича!
— Дак интересно!
— Интересно штаны через голову надевать… А тут… То не дышал, а то — ожил. Не нашего ума это дело.
— Не, пусть скажет!
— Тут, ребятушки, какой случай? Все в воле Божией! Помню, лет семь или восемь мне исполнилось, пошли мы на речку, значит, на коньках кататься. А коньки те — простые брусья железные, к валенкам их, значит, проволокой приматывали и катались так. А ребята, что постарше, они с горы на салазках съезжали, да прямо на лед: кто дальше. Ну так один парнище решил удаль показать: съехать с бугра по-над речкою. А там стремнина — не стремнина, омут, и почемуй-то вода у закраины не замерзала вовсе. Так решился он ту майну с налета перескочить… Глупая удаль, да разве отговоришь? Только раззадорился пуще. Первее всех, значит, побыть. Так вот, парниша тот влез покруче, разогнался и полетел с горы. А мог бы и перескочить: перед самой рекой взгорок был, дак на него он попасть метил… Да то ли полозья не поскользили, то ли землица там едва-едва за снегом была — застопорились сани те, стали падать набок; подбросило их вместе с седоком, да тот в воду дымную, ледяную так и ухнул, что в прорву. И-ко дну камнем.
Ребята как застыли все, до того жуть: был человек и нету, только вода паром исходит… Помчали в деревню; подошли мужиков двое, покойника, значит, тащить… Пытались баграми — да куда там: глыбоко. Одно слово, омут. Тут дядько его, Михей Петров, кузнец, разделся, перекрестился, обвязался в поясе вожжами, камень нашел потяжельше да и ухнул в ту полынью. Дерг за вожжи — мужики и потянули. Вытянули мальца на лед, вытянули и Михея. Он сразу в валенки ногами, треух овчинный на голову, да сам — в тулуп, прям на голое тело. А мальца, значит, тоже раздел — мороз все ж, чтобы коростой ледяной не зарос — да в другой тулуп укутал, с головою… А когда укутывал — ухо к груди приложил, да, видно, услышал, а скорее — почуял: не мертвый! Помните, ребятушки, в сказках: ни жив ни мертв?
Завернул малого в тулуп, да сам в деревню припустил! Вгорячах и валенки скинул, так и бег по снегу босой, что твой юродивый!
Бабки сразу — баню топить! А мальца — на постелю, и ну снегом растирать — не оживает… Потом — в баню, на полок, да водой студеной окатывать, да сызнова на полок… Ожил мальчуган, понять ничего не может…
Потом горячка с ним приключилась, неделю не в себе был, ан отошел. Его так потом по деревне и прозывали: Топленый. Такие дела.
— А дядько тот что?
— А чего ему? Водки выпил да и песни пел. Хоть бы что! Уже потом, сказывали, году в двадцать восьмом, как коллективизация пришла, запрягали было Михея в ихние активисты — как-никак кузнец, пролетарий, значит… А-не запрягли. Приезжал уполномоченный из города, да стал порядки наводить, да на девку Куракину глаз положил… А Куракины те вроде зажиточно жили…
— Это из князьев, что ли?
— Да какой! Наша деревня была — Афанасьеве, у нас и Афанасьевы все, а соседняя — та Куракино. Оттуда те Куракины были. Так вот: попристал этот уполномоченный к девке да в сельсовете ее запер: вроде как за провинность какую… Узнал про то Михей да шею ему и свернул. А сам — в бега ушел.
Сказывали — на стройку записался какую… А Петровых по Руси — что кедров в тайге…
Вот так и живешь — что по воде бредешь… А вода — кому живая, а кому мертвая… Так-то.
