Журналист - Константинов Андрей Дмитриевич (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Одетые в одинаковую пятнистую форму кубинского производства и обутые в высокие шнурованные ботинки, Андрей с Али Касемом были похожи, как родные братья, — оба смуглые, черноусые, с вьющимися волосами и прищуренными карими глазами. Правда, Обнорский был выше старшего лейтенанта почти на голову, но в Йемене практически нет высоких мужчин…
Генерал Алейла вынул из кобуры пижонский никелированный кольт и выстрелил в воздух — Андрей понял, что старт дан, и, набирая темп, побежал к трамплину…
Уже на середине тропы Обнорский очень пожалел о выпитом накануне — пот заливал лицо, сердце вышибало изнутри ребра, а горячий воздух обжигал ссохшую гортань. Утешало лишь то, что Али Касему было явно не легче, хоть он и опережал Андрея на несколько метров. Обнорский представил себе, с какой иронией будут смотреть на него Кука с Грицалюком, если он проиграет этот экспромтный забег, и у него открылось второе дыхание. Развалины дома он прошел с Али Касемом ноздря в ноздрю, а на лесенке и переправе через ров «по-тарзаньи» сумел вырваться вперед. Дальше шел лабиринт из колючей проволоки, где нужно было передвигаться ползком по-пластунски, на этом объекте Али Касем снова обогнал его, потому что в отличие от Андрея, видимо, не боялся разорвать в клочья форму. Обнорский же, получивший камуфляжку несколько дней назад, инстинктивно берег ее и из-за этого полз медленнее и осторожнее. Снова стенка, потом бревно, кувырок в окно, прыжок через яму, еще один ров с канатным мостом… У Андрея перед глазами начали плыть оранжевые круги, он уже не слышал ничего, кроме собственного хриплого дыхания, хотя Семеныч потом рассказывал, что, когда Обнорский и Али Касем одновременно подбежали к последнему объекту, гвалт в бригаде стоял такой, «будто сто тысяч обезьян перецарапались».
Последним объектом была семиметровая кирпичная стена, по обе стороны которой сверху свисали по два каната: сначала надо было, упираясь ногами в стену, вскарабкаться по канату наверх, а потом спуститься вниз таким же макаром. Андрей не помнил, как ему удалось забраться наверх. Обессиленно перевалившись через кромку стены, он с каким-то тупым равнодушием обернулся и увидел, что Али Касем, которому до верха оставалось метра полтора, сорвался вниз, растянулся на жестком песке, потом медленно встал и, шатаясь, снова вцепился в свой канат… Обнорский свесил ноги на другую сторону стены и начал спускаться. Сил ему хватило метра на два, потом ноги потеряли упор, и он съехал по канату вниз, раздирая в клочья кожу на ладонях и пальцах… Все плыло у него перед глазами, когда он подходил, качаясь, к генералу Алейле. Начальник генштаба что-то сказал ему, Андрей ничего не понял, но на всякий случай кивнул.
— Он поздравляет тебя и благодарит за пример, поданный йеменским десантникам, — перевел Кукаринцев слова Алейлы и добавил от себя тихо: — Поблагодари и честь отдай, рейнджер…
Обращать внимание на издевку уже не было ни сил, ни желания. Андрей молча вытащил из-под пояса свой зеленый берет, надел его и поднес к правому виску трясущуюся окровавленную ладонь. Алейла хмуро глянул ему в глаза, было видно, что его расстроила неудача йеменского офицера, но потом генерал улыбнулся, снял со своей руки массивные золотые часы и протянул их Обнорскому.
— Держи, переводчик. Это тебе на память. Благодарю за службу.
На этот раз Андрей понял всю фразу без помощи Куки, он растерянно взял часы и снова отдал честь…
Между тем высокие гости хлопали его по плечам, говорили комплименты, а Обнорский только тупо кивал в ответ… Очухиваться он начал лишь в комнате советников, куда его увел Семеныч, когда визитеры отправились на экскурсию по бригаде. Дорошенко промыл ему руки перекисью водорода и наскоро перебинтовал, он постоянно что-то говорил, бросая на Андрея виноватые взгляды, но в смысл его слов Обнорский не вслушивался. Несмотря на то что он выиграл и даже получил сказочный подарок (часы, судя по всему, действительно были золотыми, да еще с какими-то камнями на циферблате), у него на душе было муторно, как будто Грицалюк заставил его плясать голым перед арабами… Если бы Грицалюк заглянул к ним в комнату чуть попозже, может быть, их разговор и сложился бы по-другому. Но полковник ворвался к ним, когда Андрей еще не успел прийти в себя. Хохоча, полковник шлепнул его по плечу и обласкал:
— Молодцом, молодцом! Я Алейле сразу сказал, что мои люди круче! С меня — сто грамм и пончик!
Он жизнерадостно засмеялся, а Обнорскому стукнула в голову дурная кровь. Не раз ему говорила мама:
«Тяжело тебе будет в жизни, сынок, с таким характером…» Андрей медленно выпрямился и, взглянув Грицалюку в глаза, вдруг выдал неожиданно для самого себя:
— А я, товарищ полковник, не ваш!
В комнате стало очень тихо, Семеныч закрыл глаза от ужаса, а Грицалюк удивленно повел головой и спросил:
— Ух ты! А чей же, если не секрет?
— Папин и мамин, — зло ответил Обнорский, стараясь унять противную дрожь в коленях.
Грицалюк снова хохотнул, но уже без прежнего энтузиазма. Потом он перевел взгляд на Дорошенко и бросил ему:
— Семеныч, будь другом, сбегай, найди моего Витю, пора домой собираться…
Дорошенко с облегчением выскочил из комнаты на улицу, а Грицалюк медленно опустился в пластиковое кресло и с интересом начал разглядывать Андрея.
— Ишь ты какой, прям конек-горбунок… А я-то надеялся, что мы будем друзьями, поработаем вместе…
Обнорский сильно прикусил губу, чтобы не сказать еще чего-нибудь, — он чувствовал, что и так уже наговорил лишнего. Грицалюк хмыкнул и продолжил:
— Да, видать, с тобой уже другие поработали… Не иначе как Колька Добрый Вечер тебе мозги засрал… Не на тех ставишь, юноша…
— Я не понимаю, товарищ полковник, о чем вы… — начал было Андрей, но Грицалюк властно перебил его:
— Хорош пиздеть. Все ты понимаешь! И я все понимаю… Смотри — тебе жить, тебе карьеру начинать…
Полковник замолчал, словно давал Обнорскому возможность одуматься и загладить вину, которой Андрей за собой не чувствовал, поэтому и не стал прерывать паузу, просто стоял и смотрел в стенку перед собой.
Неизвестно, сколько бы продлилось это напряженное молчание, но тут раздался стук в дверь и в комнату вошел Кука.
— Петр Борисович, машина подана. Алейла с Антаром дальше в Лахедж собираются…
Полковник медленно встал, цыкнул зубом и, усмехнувшись, бросил Обнорскому вместо прощания:
— Ну, как знаешь, юноша, как знаешь… Кстати, не забудь часы начфину сдать — принимать от местной стороны подарки дороже пяти динаров запрещается. Приказ 010 помнишь еще?
Кука, почувствовав настроение шефа, еле кивнул Андрею, как будто не сидел накануне у него в гостях и не пил его водку…
…Весь оставшийся рабочий день Дорошенко в ужасе бегал по кабинету и «дрочил» Обнорского, объясняя ему тонкости армейской субординации, а также личные возможности полковника Грицалюка по стиранию в порошок и Андрея, и его, Семеныча… Обнорский с тоской слушал нравоучения хабира, который так разошелся, что даже выдал под конец настоящую притчу:
— Однажды в очень морозный день глупый воробей вылетел из дома и от холода упал на дорогу. Приготовился вже помирать. Но мимо шла корова, решила посрать и накрыла воробья лепешкой. В теплом говне воробей, мудак, отогрелся и зачирикал от счастья, шо живой остался. То услышала кошка, вытащила воробья из говна и съела. Мораль: не всякий, кто тебя обосрет, — твой враг, не всякий, кто тебя из говна вытащит, — друг. А уж если попал в говно — то сиди и не чирикай.
Как ни паскудно у Андрея было на душе, он не смог удержаться от улыбки и мальчишеского вопроса:
— Да что я такого сделал, чтоб считать, что в говно попал?
Семеныч махнул рукой и ответил без своей обычной улыбки:
— Все мы тут, сынок, в говне по уши, кроме начальства… Хотя и оно тоже… Только, может, не по уши, а по пояс…
Андрей не стал спорить с Дорошенко, понимая, что определенная крестьянская сермяга в его наставлениях и опасениях была. Понимал он и то, что из-за своего характера приобрел весьма могущественного врага. Или если не врага (будет ли полковник ГРУ опускаться до вражды с сопляком практикантом), то, во всяком случае, недруга…
