Вход в плен бесплатный, или Расстрелять в ноябре - Иванов Николай Федорович
Затем и паутинки ловили, и сороку слушали, а новостей все не приходило и не приходило. Убедили себя, что о них мы узнаем не по приметам, а со слов Боксера или Хозяина. Они нам и сороки, и пауки, и пушинки.
А однажды утром нас разбудило мышиное шуршание. Но мы с Махмудом ошиблись. Борис, приноровившийся засыпать часов в шесть вечера и просыпавшийся в пять утра, разложил вокруг себя пустые пачки «LM» и выщипывал из них квадратики. Ньютоном, озаренным идеей, посмотрел на нас:
– Карты сделаем.
До Ньютона, конечно, далековато, но ведь и не яблоня над нами растет – с дуба падают лишь желуди.
Но карты, о, карты! Сколько дней и ночей они нам скрасили. Четыре колоды стесали полностью. Из остатков пачек, их боковушек, сделали затем и домино. Колоды долго прятали, не зная, как отнесется к подобному охрана: вроде по шариату азартные игры запрещены. Но однажды, после шмона, нашли их, долго рассматривали. И не то что ничего не сказали, а научили из тех же пачек делать еше и самолетики. Красивейшие МиГи.
– Только смотрите не улетите на них, придется доставать «Стрелу» и сбивать, – предупредил Хозяин.
Жизнь налаживалась по-новой – в напряжении, ожидании, но без выдергиваний на допросы. Боксер появился довольный, и скорее всего тем эффектом, который произвел на мое начальство фотографией.
– Все нормально, полковник. Пожелания есть?
– Попросить можно?
– Просить можно все что угодно, за это не бьем. А вот дадим или нет, нам решать. Так чего хочешь?
– Авторучку.
Кажется, я что-то перепутал и попросил гранату – столь неподдельно удивился Боксер. А нам надо рисовать карты. Игральные. Чтобы резаться в дурака, козла и преферанс. Борис сказал, что знает один пасьянс – «Марии Стюарт». Якобы перед казнью та загадала: если пасьянс сложится, то казнь состоится. Сама же надеялась на обратное: сотни раз перед этим раскидывала колоду и никогда не могла сложить ее обратно. На этот раз сошлось. Марию увели на эшафот, а на столике остался разложенный пасьянс.
Не авторучку, но стержень принесли. Борис и сделал первые карты – не только нарисовал цифры, а даже, из-за скудности света, подписал: «восемь», «шесть», «туз». Махмуд, светлая душа, сразу признался:
– Мужики, говорю честно: честно играть не умею.
Вроде пошутил парень, но когда повесил Борису четыре шестерки, да еще при том, что в это же время у того на руках оставалось еще две шестерки, тут мы оценили сказанное.
Вторую и последующие колоды рисовали с учетом первых ошибок – крупнее, а ритуал их создания превращали в праздничный день: отбирали наиболее потрепанные квадратики, выстраивали их в очередь на замену и иконописно выводили цифры и масть. Конечно, наносился удар и по моим интересам, так как в работу уходила бумага, присмотренная мной для журналистских наблюдений. Но ради карт – дело святое. Они вне конкуренции. Фирма «LM» в этом плане стала для нас авторитетом высшей пробы. Не знаем почему, но чеченским боевикам полюбилась именно она, других сигарет они не признавали. А в иные минуты охрана подходила к нашему логову и спрашивала:
– У вас сигарет не осталось? Когда подвезут, вернем.
Делились. И надо сказать, вопрос курева во время всего плена соблюдался незыблемо: есть не давали, а сигарету бросят. Хоть в конце и «Приму», но тем не менее.
Из «LM» сделали и календарики. Я в свой дни вписывал, Махмуд вычеркивал. Места хватило до августа, и воприняли это как знак судьбы: может, к осени наша судьба прояснится?
А насчет дождика дошли не мои молитвы до Бога, а Махмуда и Бориса до их Аллаха. Дождик вначале несмело дотронулся до кроны нашего дуба. Ничего, отповеди не последовало. Дальше – больше. И не гром пока еще послышался вдали, а громыхание школьных принадлежностей в ранце разгильдяя-второгодника. И не дождь начался, а пролился легкий смех одноклассницы-красавицы, которой парень несмело признался в любви: все зыбко, играючи…
Но вдруг шаром, клубком, учителем-военруком, громко возвещая о себе, промчался оторвавшийся от дальнего вихря посланный в разведку кусок ветра. Разогнал всех по углам, заставил притаиться, замереть. И, уже на расчищенную, подготовленную площадку хлынул настоящий ливень.
– Наконец-то! – Махмуд даже лег головой к люку, чтобы ловить лицом капли.
– Только бы не сильный и не надолго, – продолжаю бояться я.
Все же и меня небеса еще окончательно не отринули, послушались: гроза побоялась остаться на ночь в горах. Как ни гремела, а ближе к сумеркам незаметно собралась, начала спускаться в долину. Чтобы не заподозрили в трусости, еще некоторое время оглядывалась и напоминала о себе.
Но было очевидно, что не вернется. Конечно, лучше приютиться на ночь в каком-нибудь селе и там, под боком у людей, переждать темень и собственную стылость. Все не так тоскливо.
Однако утром, когда мы, отлежав бока на чердаках, подкрепились деревенскими сворованными харчами, гроза вернулась на старое место. Назидательно потрепала шевелюры деревьям – ругали, небось, меня? А зря, зря…
Капли быстро пробили крону над нами и принялись хлестать в яму. Пришлось закрываться майкой, прекрасно осознавая, что такой защиты хватит на пять минут.
Меньше. Вода вначале закапала, а затем побежала вниз тонким ручейком. Торопливо допиваем чай и подставляем бутылку.
– Зато комаров нет, – виновато оправдывается Махмуд, перестаравшийся с просьбами к небу.
Поздно. Гром гремит беспрерывно – здесь, в горах, он порой без умолку рокочет по пять – семь минут. Уже и банки все заполнили водой, и перелили ее в канистру – она стоит полная, и теперь молча смотрим, как расползается под люком мокрое пятно. Подворачиваем матрацы, забиваясь все дальше в угол. Перепроверяем коробку спичек – не намочить бы. Хотя что они дадут? Подсветку на мгновение, чтобы убедиться, что с предыдущего раза воды в яме стало еще больпге?
Не играется, не поется, не разговаривается, не думается. Тупо глядим на дождь.
– Заливает, – говорю охраннику, мокро прибредшему с ужином.
– Ну, дождь сильный.
– Укрыть чем-нибудь люк можно?
– Посмотрю, но, кажется, ничего нет.
Нашел кусок клеенки, положил сверху. Звук дождя стал четче, даже можно определять, когда он сильнее или слабее. Но что толку, если кусок меньше отверстия. Просто вода стекает еще более целенаправленно. Как бы я сейчас поязвил над любителями дождя, если бы это что-нибудь дало.
– Кажется, протекаем, – обнаружил новое несчастье Махмуд.
Зажгли спичку, осветили накат. Бревна не справились со своей задачей: впитав первую влагу и больше не имея сил удерживать воду, уронили капли вниз.
Собираем, подтыкаем под себя вещи. Не намочить их, потом ведь не высушим.
Если надо будет сушить.
Впереди – беспросветная ночь…
12
В плену я полюбил ночи за то, что они не приносят известий. День, когда ловишь каждый шорох и звук, тянется дольше и тоскливее.
А ночью почтальоны не работают и связные не приезжают. Потому интуитивно начал менять свой сон: легче оказалось сидеть в раздумьях до четырех утра, а потом спать.
Нынешнюю ночь любимой не назовешь.
– Заливает, – время от времени сообщаем друг другу случившееся.
Протекала уже вся крыша. Один матрац расползся от воды сразу, второй держался на честном слове. И его на руках, как тяжелобольного, у которого внутри переломаны все кости, переносили из угла в угол, где капало меньше всего. Спички все-таки намокли, и ползали в сплошной темноте, на ощупь. Но как нельзя в двух метрах укрыться от снарядов, точно так же или еще даже бесполезнее искать сухое местечко.
Утром нас нашли сидящими на матраце, с накинутыми на головы одеялами. Дно ямы блестело от воды. А сверху все поливало и поливало.
– Живы?
– Пока да. Но завтра – вряд ли.
– Что, Антон Павлович, болеть вздумал? Врачей нету.
– Мы не думаем болеть. Но – заболеем.
– Что, совсем плохо?
