До последней капли - Ильин Андрей (электронные книги без регистрации txt) 📗
— Но это значит?!
— Вы совершенно правильно подумали. Это значит, что пленных мы брать не будем! Здесь не война. Здесь нет ближних и дальних тылов и нет лагерей для военнопленных. Всякий выживший враг остается врагом. Он не передается Красному Кресту, не обменивается и не содержится до окончания войны. Он уничтожается. Или уничтожает нас. А если все-таки война, то это гражданская война, где все находятся на своей территории. Где уходить некуда. Но и вместе, под одним небом жить невозможно. Или — или. Побеждает выживший. Проигрывает — мертвый. На гражданскую войну не распространяются международные пакты. Гражданская война идет до полного уничтожения. Или они нас, или мы… Другого исхода быть не может.
— Если бы ты поставил вопрос так раньше, я бы, возможно, отказался.
— Поэтому я его так и не ставил. Раньше. Теперь отступать поздно. Тот, кто откажется, подставит оставшихся. У нас каждый боец на счету. Выбывшего заменить некем. У нас нет второго и третьего эшелона обороны. Только первый. Надеюсь, кто-то останется. Если не останется никого, я пойду один! Это мое твердое слово!
Сан Саныч сказал то, что боялся говорить, но то, что не мог не сказать. Все точки над «и» должны быть расставлены до того, как прозвучат первые выстрелы. До того, как изменить что-либо будет уже невозможно.
Тот, кто боится убивать и умирать, — проигрывает бой. Любые сомнения, любую неуверенность противник истолковывает в свою пользу. Если ты опасаешься выстрелить первым, то это сделает он. На мгновение раньше.
Если его друзья будут сомневаться в праве на убийство — они умрут. Все. И умрут без всякой пользы. Тогда, во время рейдов за линии фронта, они не сомневались. И потому остались живы. И побеждали!
Он требовал от них, чтобы они осознали свое право — право на первый выстрел. Право на убийство. Он требовал того, что не мог потребовать ни в каком другом случае. Только в случае войны. Только в том случае, с которым имел дело. Это неважно, что официально войну никто не объявлял. Ее объявил он! Своим личным решением. Войну тех, кто хотел жить так, как считает нужным жить, с теми, кто не хотел им этого позволить. Он не желал ничьей крови, но его не спросили. На него напали первыми. Теперь он может и должен защищать своих близких, своих друзей, свои идеалы. С оружием в руках. Как тогда, в сорок первом.
Кровь за кровь! Зуб за зуб! Это надо понять. И принять. Без нюансов и истолкований. Гибкость можно и должно проявлять до того, как расчехлено оружие. После надо драться!
Если его друзья проявят слабину, если его друзья откажутся, ему не останется ничего другого, как пойти в бой одному. И погибнуть. Не потому, что он хочет этого, потому что нет другого выхода. Потому что он должен держать данное слово. Чего бы это ни стоило.
Командир только тогда может и имеет право приказывать и только тогда его приказы имеют действие, когда он сам готов им следовать. Если он желает поднять роту в атаку, он должен первым прыгнуть на бруствер. Даже если это последний прыжок в его жизни. Даже если за ним никто не последует. Действие вторично, первична его уверенность в незыблемости собственного распоряжения, в готовности исполнить его любой ценой. Только так он может заставить людей вылезти из безопасного окопа навстречу осколкам и пулям. Навстречу смерти.
Если его товарищи хоть на мгновение усомнятся в его готовности рискнуть головой, решат, что он способен ради сохранения жизни нарушить свое слово, — они останутся дома. Подтвердить свое слово и свою решимость Сан Саныч мог только действием. Но для этого он должен был быть абсолютно уверен, что это действие совершит. Во что бы то ни стало.
Логический круг замкнулся, не оставляя место компромиссу. Если ты хочешь, чтобы тебе верили, ты должен делать то, во что веришь!
Сан Саныч был готов подняться на бруствер вне зависимости от последующих действий своего взвода. Сан Саныч хотел победить вместе, но был готов умереть в одиночку.
Это поняли все.
— Полковник прав! — сказал Семен. — У нас нет выбора. Если мы будем бояться убивать, мы будем умирать. У нас нет возможностей решить дело без кровопролития. Для этого надо обладать десятикратным перевесом сил. С тем, кто слабее, не торгуются. Мы не должны брать пленных, потому что пленные завтра снова встанут в строй. Их много, нас мало. Я не хочу брать пленных. И я не буду брать пленных, чтобы завтра они снова не пришли за моей внучкой. Жизнь моих близких мне важнее жизни моих врагов. Мы можем победить, только уничтожив врага. Я согласен с Полковником. И я пойду с ним. Даже если нас будет двое. Игры в «казаки-разбойники» закончились. Началась война.
— Значит, не на жизнь, а на смерть?
— Значит, не на жизнь, а на смерть!
— Самоотводов нет?
Долгая пауза. Пауза, как пограничный столб, за которым уже нет возврата назад.
— Тогда к бою! Как раньше. Первым начинаю я. Вы идете вослед. Погибших заменяют живые. Тот, кто выживет, сообщит родным. Все!
Глава 16
Сан Саныч шел по территории бывшего пионерского лагеря. Шел не скрываясь. Теперь ему уже незачем было прятаться. Теперь борьба шла в открытую. Он шел, засунув руки в карманы, насвистывая какую-то невнятную мелодию и пиная случайную, бренчащую об асфальт консервную банку.
Он шел так не потому, что изображал героя, которому море по колено, взвод противников — по плечу. Потому что боялся. Боялся, что в него выстрелят прежде, чем о чем-нибудь спросят. За его позой скрывался страх.
К краю крыши подошел часовой. Он внимательно и удивленно смотрел на идущего по двору старика. Он его не боялся, он даже не вытащил из кобуры оружия.
— Ты чего уставился? — крикнул ему Сан Саныч. — Я не красна девица, чтобы на меня пялиться.
— А кто ж ты? — единственно что нашелся спросить охранник.
— Прохожий!
Часовой поднял к губам переносную радиостанцию. Что-то в нее зашептал. Со стороны караулки хлопнула дверь. Появилось еще несколько человек.
— Ты за чем, дедушка? — вежливо спросил самый старший.
— За справедливостью.
— Тогда ты адресом ошибся. Тогда тебе не сюда, — хихикнул один из бандитов.
Очень знакомый на вид бандит. Не из тех ли, что делал в квартире Полковника ремонт?
— Как ты сюда попал?
— Пришел. Ножками.
— Так все-таки кто ты? — уже менее вежливо спросил старший.
— Полковник в отставке Дронов Александр Александрович, — представился Сан Саныч. — Вот он знает, — упер палец в смешливого бандита.
— Полковник… — присвистнул кто-то.
Смешливый бандит внимательно посмотрел в лицо старика.
— Так это ж тот, который… Ну, у которого мы шмон наводили, — вспомнил он. — Ну точно, он. Ай да встреча!
— Верно. Тот самый. У которого шмон наводили. У которого ордена боевые изуродовали. У которого в долг взяли, а отдать не поспешили, — согласился Сан Саныч.
— Какой долг? Че ты гонишь! Ничего мы у тебя не брали!
— Брали. И расписку оставили. Хочешь покажу?
— Ну покажи.
— А ты поближе подойди.
Бандит приблизился. Остальные с интересом наблюдали за происходящим.
— Ссадину видишь? — показал Сан Саныч пальцем на свою скулу.
— Ну вижу.
— Вот это и есть долг. И расписка. А это — оплата! — и от собственного лица, без замаха, ударил рассматривавшего творение своих рук бандита в переносье. Тот сел на землю и, качнувшись, упал навзничь.
Не удержался Сан Саныч от возвращения долга. Давно он об этом мечтал.
— Ах! — сказали все.
Теперь должна была последовать ответная серия по корпусу. Непременно должна была. Но не последовала.
— Всем стоять! — громко скомандовал Сан Саныч, и привыкшие повиноваться приказному тону бандиты замерли, так и не опустив своих поднятых кулаков. — Прежде чем начинать свалку, подумайте о последствиях. Подумайте о том, как к подобному самоуправству отнесется ваше начальство. Я же не просто так сюда пришел.
— А зачем? — спросил старший, придерживая разведенными руками возмущенно гудящую толпу.
