Полынь и порох - Вернидуб Дмитрий Викторович (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Постучал и назвал пароль.
Брякнула щеколда. Дверь открыл полнолицый пожилой человек с усами, как у западенца, – дядя полковника Смолякова.
– Тьфу, ты, Санька, угораздило ж тебя придумать! Никак не упомню, чегось энтот старикашка, помираючи, делал…
Выяснилось, что самого Ивана Александровича дома нет.
– Он же прямо перед вами вышел, не видали? – забеспокоился дядя. – В соседний двор собирался. Там тоже голубовцы стояли. Наши-то постояльцы, – он кивнул в окошко, – уже тю-тю!
– Соседние тоже домой подались! – раздался с крылечка радостный голос полковника. – Дождались-таки мы точки кипения!
Гимназисты обернулись. Позади них в шляпе и затертом штатском пальтишке с револьвером в руке стоял Иван Александрович. Борода Смолякова стала еще больше и гуще, а сам он заметно осунулся. Но глаза 2-го генерал-квартирмейстера, оглядывая гостей, озорно искрились.
– Ну, проходите и рассказывайте, не стойте на пороге, – заторопил он, принимая Алешкино пальто. – Как там Сорокин?
Пока красноармейский дядя полковника раскочегаривал самовар, Лиходедов и Пичугин успели почти все рассказать. Смоляков то удивлялся, то хмурился, сокрушенно качая головой, то улыбался, почесывая черную с проседью бороду.
Больше всего ему не понравилась история с немецким следом. Зато обрадовало, что груз удалось отыскать и перепрятать.
– Вами спасена моя офицерская честь, – сказал он, вставая и кланяясь партизанам. – Я в долгу перед вами, юноши. Хотя Ступичев пока не предстал перед судом чести, думаю, ваше слово, господа, значит ничуть не меньше письменных показаний немецкого шпиона. Особенно после ваших, Лиходедов, не побоюсь этого слова, боевых подвигов.
– Извините, но подъесаула лучше найти, – заявил Пичугин. – Для общей же безопасности.
– Правильно, Александр, – кивнул Смоляков. – И сдается мне, встречи этой нам долго ждать не придется. Если станичники отобьют город у красных, то подозреваемые нами вскоре объявятся. Эти господа очень любят использовать чужую удачу, но не любят отвечать за свои поражения.
– Любят кататься, но не любят саночки возить, – вспомнил поговорку Алешка.
– Молодец, точнее и не сказать.
Шурка задумался.
– Господин полковник, а если Федорин груз не присваивал, а просто спасал от красных?
– Что ж, – с сомнением в голосе произнес Иван Александрович, – значит, все упростится. Когда красных из Новочеркасска прогонят, новое правительство обретет большие ценности.
– За вычетом одного ящика, – добавил Лиходедов.
Смоляков только сокрушенно развел руками:
– Это плохо, но лучше, чем ничего. Да, кстати, рад вам сообщить: Уля Захарова оказалась очень порядочной и смелой девушкой. Она нам с Сашей все это время самоотверженно помогает. В красный госпиталь устроилась, к отцу. Сведения, почерпнутые ею из разговоров раненых большевиков, нам удалось обобщить. Теперь мы сможем помочь штурмующим, передав составленные мной схемы расположения вражеских частей. Нужно, не теряя времени, придумать, как это сделать. Красный гараж тоже готов к диверсии.
Глава 17
«Случаев, когда русская женщина проявляла необыкновенное мужество, удивительную отзывчивость и заботливость в отношении раненых офицеров и партизан в Новочеркасске, я мог бы рассказать сотни.
В лазаретах сестры, рискуя жизнью, самоотверженно спасали раненых, скрывали их, прятали в частных домах, заготовляли подложные документы.
Я знаю, как по ночам женщины храбро шли отыскивать тела убитых в мусорных ямах, выносили их на своих плечах и тайно предавали погребению.
Мне известно, как женщины, сами голодая, отдавали последние крохи хлеба раненым и больным офицерам.
Я знаю, что в тяжелые минуты нравственных переживаний, колебаний и сомнений они своим участием вносили бодрость и поддерживали угасающий дух. Я помню, как находчивость женщины и ее заступничество спасли от неминуемой смерти не одну жизнь.
И я думаю, что за все это святое самопожертвование и человеколюбие, проявленное русской женщиной в жуткие дни борьбы с большевиками, ее имя будет занесено в историю большими золотыми буквами на одном из самых видных мест».
Из дневников очевидца
Васька Компот сразу понял, что ценностей в тайнике больше нет. Беглый осмотр бывшего пепелища не оставлял никакой надежды.
– Все стырили, сволочи! – простонал он, с трудом нагибаясь и оглядывая лаз в погреб.
Бок болел и кровоточил. Журавлевская пуля успела зацепить «джентельмена удачи», прежде чем он скрылся из виду.
Вероятно, Ваську спасла его кошачья интуиция. Минут за пять до нападения неизвестных он оставил теплую, изрядно подвыпившую компанию – Ступичева и Ценципера – и вышел во двор. Дверь в уборную он за собой не закрыл. И не потому, что было темно, а чтобы лучше слышать, как взбрехивают собаки на улице. Ему показалось, что соседские псы ведут себя нервозно, словно передавая эстафету облаивания по цепочке. Так ни на мелкого зверя, ни на ветер лаять не будут – кто-то шастает. Во всей округе не спали только у них.
Гулянка по поводу прибытия фотографа длилась с раннего вечера. Но, несмотря на большое количество выпитого, подельник подъесаула не сильно захмелел. Вполуха слушая пьяные суждения своих спутников относительно расклада сил на Южном фронте и о том, что припрятанного «всю жизнь украсить хватит», Васька думал, как бы поскорей избавиться от обоих, заполучив свою долю. Нет, он не собирался их убивать, чтобы все присвоить себе. Суеверное понятие о том, что надо делиться, вбитое еще на одесских улицах, прочно засело в сознании. Да и по природе своей Васька никогда не был жаден. Ему хватит выше крыши и трети. Другое дело, если с ним делиться не захотят. Тут уж ничего не поделаешь, придется эту странную парочку пришить. А потому нужно всегда быть начеку.
Ступичев придумал уходить на паровом катере вниз по Дону в сторону Таганрога, а там, если все сложится удачно, до Крыма недалеко. Компот уже и с капитаном договорился.
Василий так и сказал ему: «После этого сможешь купить себе посудину получше и подальше от берегов неблагодарного отечества». На что сорокалетний моряк мрачно отвечал: «Мне и вода надоела, и люди».
Васька тогда подумал: «С таким настроением лучше всего кенгуру в Австралии пасти».
Люди в солдатских шинелях перемахивали через плетень один за другим. Появились они почти бесшумно. Быстро окружили дом и по сигналу бросились к окнам и в дверь, которую за Васькой забыли закрыть.
«Подготовленные, гады, – отметил недавний участник реквизиций, наблюдая из уборной, как нападавшие лихо вышибают рамы. В доме завязалась перестрелка, высоко и истошно закричал Ценципер, потом все стихло. Компот успел сделать два прицельных выстрела по лезущим в хату с его стороны и тенью, по-кошачьи, метнулся в глубь двора к лошадям. Его конь стоял под седлом. Было видно, как двое волокут Ступичева к калитке, а остальные отступают, прикрывая.
Неожиданно на улице вновь началась стрельба.
«Ого, наверное, казачки проснулись!» – решил Васька. Секунды понадобились, чтобы заскочить в хату, проверить карманы кончающегося фотографа, вбежать в комнату вдовы, которая в этот день подозрительно отсутствовала, и запустить руку в угол, за образа. Но там ничего не было. Матеря хитрую бабу с ее поросячьей мечтой, жиган вылетел во двор и вскочил в седло, направляя коня на изгородь соседского сада. Кто-то стрелял ему вслед и, как назло, зацепил.
Утро уже наступило. Перевязав наскоро рану и бросив прощальный взгляд на разоренный схрон, Компот, боясь быть обнаруженным неизвестными налетчиками, погнал коня в сторону Новочеркасска. Он знал наверняка: там, на кладбище, в могиле, его дожидаются еще три пуда чего-то ценного. В карманах умирающего Ценципера оказались ключи от ателье и памятка-план с расположением заветной могилы.
В Новочеркасске утро тридцать первого марта началось с орудийных выстрелов. С восточных спусков красные били по Кривянской.
