Последняя Пасха - Бушков Александр Александрович (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗

Убедившись, что здесь нет ровным счетом ничего интересного, он поправил галстук, коим обзавелся уже здесь, приосанился, спустился на первый этаж и вежливо поинтересовался у ветхой старушки-смотрительницы:

– А как бы мне Маргариту Петровну увидеть?

Старушка воззрилась на него так опасливо и подозрительно, словно подозревала в намерении безжалостно ее оглоушить и сгрести в мешок здешние «редкости»:

– А вам зачем?

– Я из Шантарского управления культуры…

И эффектно замолчал. С точки зрения закона, все было в порядке, он себя вовсе и не выдавал за госчиновника, он же не назвал должность, просто-напросто упомянул управление…

Был, конечно, риск, что бдительная бабуля документы попросит предъявить – и он уже приготовился заявить с честнейшим видом, что забыл все мандаты в гостинице, да и вообще в Шантарске их носить как-то не принято.

Однако бабка, моментально помягчев, показала рукой:

– Вон туда проходите, где табличка «Посторонним вход воспрещен» – а там увидите… Я-то испугалась, опять эти…

– Капиталисты чертовы? – сочувственно спросил Смолин с большим знанием дела. – Так и вьются, как песенный черный ворон, непристойные предложения делают, здание оттяпать хотят?

– Они, ироды…

– Культура этого не допустит, – веско сказал Смолин, приятно улыбнулся бабуле и направился в указанную дверь.

За ней оказался узенький коридорчик с полудюжиной дверей. На второй слева помещалась мутновато-белая эмалированная табличка с синей надписью «Директор». Судя по ее преклонному возрасту и специфическому шрифту, водружена она была во второй половине двадцатых, и никак не позднее. Какое-то время Смолин оглядывался и прикидывал. Судя по всему, это и есть единственное «подсобное помещение», небольшого, сразу видно, размера. Значит, никаких обширных запасников, где могло заваляться нечто чертовски интересное, тут наверняка не имеется – ну, как обычно… Хотя и с провинциальными музеями иногда очень интересные сюрпризы связаны.

Подойдя к двери с табличкой, он решительно постучал и, когда изнутри громко пригласили войти, приглашению тут же последовал.

Комнатушка не особенно и большая, заставленная книжными стеллажами и парочкой обшарпанных столов, на которых грудой навалены «редкости», которых он вдоволь насмотрелся в залах. Под потолком весело клубился табачный дым, а за третьим столом, заваленным бумагами, восседала почтенная дама довольно преклонных лет, похожая скорее не на даму, а на какого-нибудь парторга из фильмов конца пятидесятых – совершенно мужская физиономия, будто из полена топором вытесанная, седая шевелюра, расчесанная на косой пробор, старомодный жакет наподобие мужского пиджака, сигаретка закушена в углу рта. Крутая старушенция, одним словом, у такой в два счета очаг культуры ни за что не оттяпаешь…

– Чем могу? – поинтересовалась она прокуренным басом.

– Маргарита Петровна? – светски спросил Смолин. – Очень приятно. Смолин, Василий Яковлевич. Из Шантарска. Цель моего приезда трудно, пожалуй что, сформулировать однозначно… я, можно смело сказать, искусствовед и в данном качестве консультирую самые разные организации…

Старуха какое-то время разглядывала его колючими молодыми глазками, потом, запустив руку в бумажный ворох на столе, извлекла некий предмет и протянула на ладони:

– Это что?

Не задумываясь, Смолин ответил, прилежно и внятно, словно ученик на экзамене:

– Пряжка с ремня нижнего чина российской императорской армии, судя по пушечкам, артиллериста.

– А это?

– Врачебная машинка для кровопускания, – сказал Смолин. – По-моему, начало века – тогда кровопускание считали лучшим средством от массы недугов… А вон там у вас, насколько я могу отсюда разглядеть – классический кинжал тагарской эпохи, судя по тому, что нижняя часть отломана, из погребения поднят. Рядом с ним…

– Ладно, ладно… А в пуде килограммов сколько?

– Шестнадцать, – сказал Смолин, откровенно улыбаясь. – Вы не стесняйтесь, спрашивайте дальше…

– Сойдет, – сварливым басом сказала старуха. – Производите впечатление человека знающего. Я было подумала, что эти олигархи очередного ходока подослали, на сей раз благообразного…

– Докучают?

– В последнее время малость притихли, но все равно порою в двери скребутся…

– По-моему, проще всего было бы с самого начала документы спросить… – сказал Смолин, обворожительно улыбаясь с таким в видом, словно у него-то самого карманы битком набиты безукоризненными ксивами, свидетельствующими о его немалых заслугах на ниве искусствоведения.

– Эге, батенька… – махнула рукой старуха, – кто нынче документам верит? Они вам какой хотите документ смастерят не хуже былых гуслицких тружеников… Садитесь уж. Вы к нам какими судьбами? Никаких таких раритетов в нашем захолустье быть не может, это я и сама прекрасно знаю. Хлам, голубчик, по большому счету хлам-с… и тем не менее, по здешним меркам лучше иметь подобный очаг культуры, чем никакого…

– Совершенно с вами согласен, Маргарита Петровна, – сказал Смолин, усаживаясь на шатком стуле. – Конечно, какие уж раритеты… Я по другому поводу приехал. Вы не могли не знать Никанора Олеговича Лобанского…

– Ну как же, как же. Можно сказать, приятельствовали… хотя я на него порой была зла.

– Это за что же?

– За всю жизнь ни единого предмета не передал в музей, – удрученно поведала старуха. – Интеллигентнейший человек, кладезь краеведческих знаний, эрудит, умница… Интересных вещичек у него имелось множество. Вот только, едва я начинала намекать, в нем моментально просыпался хомячий инстинкт коллекционера: мол, ни единой мелочи при жизни… хочу постоянно иметь перед глазами… когда умру, все ваше будет… – она чиркнула спичкой, раскурила очередную дешевую сигаретку. – А когда покинул этот мир совершенно внезапно, оказалось, что завещания так и не сделал, и все отошло этому пропойце Витеньке, который с меня, идиотски ухмыляясь, немыслимые для музея деньги требовал… Вы не подумайте, что я из-за вещей сокрушаюсь, мне в первую очередь жаль Никанора Олеговича, незаурядный был человек…

– Вот об этом я и хотел переговорить… – решительно перехватил Смолин инициативу. – Вы знаете, что он незадолго до смерти закончил очередную книгу?

– Ну разумеется! Он два месяца работал в нашем архиве, – она показала куда-то на стену. – Архив у нас, должна вам сказать, не такой уж и значительный, но тем не менее… Целых две комнаты занимает. Бумаги городской управы, три единицы хранения – документы корнеевского торгового дома… Первые годы Советской власти – ну, понятно, ничего серьезного, однако попадаются преинтересные свидетельства эпохи… Собственно, по букве закона я могла Никанора Олеговича в наше хранилище и не допустить, он все же не относился к действующим научным работникам… Но нравы у нас патриархальные, а он, что ни говори, знатный наш краевед… Как тут не порадеть?

– А о чем была книга, вы не в курсе?

– Представьте себе, нет… – не без явного уныния развела она руками. – На сей раз милейший Никанор Олегович, вопреки своему обыкновению, работу держал в строжайшей тайне, даже намеками не проговаривался и ключиков не давал. Я на него не в претензии – старость не радость, голубчик, все мы в этом возрасте начинаем чудить. Держался он в высшей степени таинственно… а без наших материалов, такое впечатление, не мог обойтись, да-с! Но впрочем, что уж покойнику косточки перемывать, не по-христиански как-то, вообще не по-человечески..

– Де мортуис аут бене, аут нихиль, [1] – с видом печальным и понимающим кивнул Смолин. – Вы не представляете хотя бы приблизительно, Маргарита Петровна, где сейчас может находиться рукопись? Книгу он, по достоверным данным, закончил…

– То есть как это – где? У него дома, конечно. Попробуйте поговорить с Виктором… Никанорычем. Я с ним общего языка найти решительно не в состоянии, но вы мужчина, вам проще. Возьмите пару бутылок чего-нибудь горячительного, сядьте рядком, поговорите ладком… Каюсь, я бы давно и сама этот надежнейший метод использовала, но, вы знаете, совершенно не приспособлена к спиртному, даже от глоточка начинает невероятно крутить организм… – она энергично раздавила окурок в пепельнице. – При том, что с табачным зельем – многолетнее мирное и душевное сожительство…