Последняя Пасха - Бушков Александр Александрович (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
– Признаюсь, Маргарита Петровна, я этот метод испробовал, – сказал Смолин. – И настолько вошел в доверие, что был допущен к осмотру и изучению всего, так сказать, творческого наследия. Но рукописи нет. Как растаяла… Жаль чертовски. В Шантарске, в управлении… – он сделал многозначительный жест, – завелись лишние деньги на культуру, они всерьез намеревались включить эту книгу в издательский план…
– Чертовщина какая-то, – сказала старуха. – А вы хорошо смотрели, голубчик?
– Хорошо, – кивнул Смолин. – Каждую бумажку изучил, уж ни за что не пропустил бы объемистой рукописи…
– Ну, тогда я и не знаю… Будь это что-нибудь другое, материальное, стоившее денег, я бы моментально подумала в адрес Виктора… Никанорыча нечто нелестное… Но я, откровенно говоря, не могу и представить, чтобы кто-то у нас платил деньги, ища рукопись книги по краеведению… Будь это некие ценные безделушки, каких должно быть немало…
– Вы совершенно правы, – сказал Смолин со вздохом. – Я вообще не могу представить человека, покупающего рукопись подобной книги у наследничка-пропойцы…
– Вот видите. Ищите лучше.
– В квартире ее нет, ручаюсь… Были у него какие-нибудь близкие знакомые, друзья?
– Эх, молодой человек… – покачала головой старуха, – в нашем возрасте старые добрые знакомые и друзья в подавляюще большинстве уже там … – она ткнула указательным пальцем в потолок. – Из старых знакомых у него, кроме меня, почитай что, и не осталось никого. Одиночество, увы, особенно в дыре вроде нашей…
– Значит, вы так-таки ничего и не слышали? Даже предположений строить не беретесь?
– Решительно никаких, – твердо отрезала старуха. – Что-то вы сильно огорчились, голубчик…
Разговор принимал опасное направление, и Смолин поторопился увести его в сторону:
– Ну как же… Я человек добросовестный, есть такой пунктик, Коли уж сюда я ехал исключительно за рукописью, без нее как-то и возвращаться стыдно. Репутация, знаете ли… Получается, ездил зря, зря казенные деньги тратил…
– Экая у вас в голосе неподдельная грусть… – сочувственно сказала Маргарита Петровна. – Может, все и образуется? Поговорите с людьми… не знаю, правда, с какими и с которыми, но не могла же рукопись в воздухе раствориться? Если бы в квартиру забрались мазурики, то уж, конечно, не бумагу уволокли бы… Не залезали, кстати?
– Да нет, – сказал Смолин. – Все вроде бы цело.
Старуха задумчиво продолжала:
– Да и те сомнительные скороспелые знакомые, коих Виктор косяками водил в квартиру, в первую голову прихватили бы отнюдь не рукопись… А знаете что? У меня в голове что-то такое вертится, право слово… Погодите, попробую сосредоточиться…
Она уперлась локтями в столешницу, запустила пальцы в седую шевелюру и уставилась куда-то сквозь Смолина отрешенным взглядом, безостановочно пыхая сигареткой. Смолин терпеливо ждал, вздыхая про себя от разочарования, – он-то поначалу полагал, что рукопись может отыскаться в музее, мало ли как могло обернуться…
– Ага! – воскликнула старуха, так резко вскидываясь, что Смолин вздрогнул. – Точных сведений не обещаю, но есть для вас, голубчик, следочек… Дня за три до… печальной кончины говорил мне мельком Никанор Олегович, что отыскал наконец-то, простите за выражение, спонсора (это слово она произнесла с явным отвращением). Вроде бы означенный господин твердо был намерен издание профинансировать…
– И кто он? – жадно спросил Смолин. Это, действительно, был след…
Старуха развела руками:
– Увольте, голубчик. Что знала, то и сказала. Две-три фразы мельком, мимоходом, чуть ли не на бегу, мы тогда случайно столкнулись и оба спешили… Вы уж сами поищите, человек вы, я вижу, хваткий и предприимчивый, а я вам ничем помочь больше не могу, потому что и не знаю ничегошеньки…
В такой ситуации ничего другого не оставалось, кроме как побыстрее откланяться – потому что старуха, дымя, как паровоз, довольно неуклюже стала намекать на собственные житейские побуждения: не поговорит ли милейший Василий Яковлевич с беспутным Виктуаром, коли уж наладил с ним дружеские отношения, на предмет того, чтобы тот, проникшись идеалами культуры и духовности, все же согласился бескорыстно (или за чисто символическую плату, потому что на большее музейщики не в состоянии) передать очагу и светочу хоть что-то из кропотливо собиравшегося долгие годы покойным краеведом?
Не стоило бабушку разочаровывать, посвящая ее в истинное положение дел, – и Смолин, сославшись на неотложные дела, поторопился улизнуть. Туманно пообещав, что «посмотрит что там можно сделать».
Когда Смолин выходил из музея, в голове от безнадежности родилась вовсе уж голливудская версия: теоретически рассуждая, можно допустить, что дражайшая Маргарита Петровна, мышь белая, крыса ученая, как раз и является главарем загадочной шайки темных личностей. Узрев что-то для себя интересное и выгодное, рукопись она надежно припрятала…
Бред, конечно. Законченный. Не оттого, что старушка выглядит простой, как две копейки – чужая душа, знаете ли, те еще потемки. Просто есть гораздо более рациональный и житейский аргумент. Будь она главарем, ни за что не упомянула бы про то, что знает о рукописи. Наоборот, с честнейшим видом твердила бы, что знать не знает ни о какой будущей книге. Что вы говорите, молодой человек? Какая рукопись? Мы, провинциалы, и словечек-то таких не ведаем… А между тем именно она и рассказала Смолину, что покойный два месяца копался в музейном архиве – о чем Смолин без нее и знать бы не знал…
Что он там мог откопать? Вряд ли пресловутые «роковые тайны», скорее уж некий след, так оно обычно и бывает. Нечто, дополнившее уже имеющуюся у него информацию, а? Кто бы прояснил…
Не вернуться ли через пару часов и не выбить ли у бесхитростной старушки позволение самому в том архиве порыться? Нет, бессмысленно. Даже если она и согласится, что именно искать? Коли уж покойный, определенно какой-то информацией уже обладая, два месяца в пыльных бумагах рылся… Отпадает, увы…
Смолин перешел улицу и уселся в свой «Паджеро», с которым наконец-то воссоединился. Машину перегнал из Предивинска Шварц, которого на всякий случай сопровождали Фельдмаршал и какие-то знакомые здешних Фельдмаршаловых знакомых (Смолин в эти тонкости не вникал, не видел смысла, главное было – добиться результата). Все обошлось как нельзя лучше, «Паджерик» в целости и сохранности торчал на прежнем месте, Шварц клялся и божился, что никакой слежки за собой не заметил. Он, конечно, не специалист, но ведь и те, что пытались Смолина обчистить, – не профессионалы сыска, скорее уж наоборот, так что Шварцу можно поверить. В конце-то концов, Татарин не такой дурак, чтобы и далее за Смолиным охотиться. Умные люди в подобной ситуации, коли уж сорвалось, отваливают в сторонку и занимаются чем-нибудь другим, более надежным…
Но краевед, краевед… Что же он все-таки откопал, пенек старый? Что-то должно быть!
Смолин взял с сиденья простенький прозрачный файлик и вытряхнул из него забранные поутру у Степы Лухманова те самые испорченные ксерокопии, и в самом деле не годившиеся в качестве иллюстраций к книге, но рассмотреть, что на них изображено, все же можно…
Действительно, судя по всему, семь акварельных рисунков. И каждый – понимающему человеку ясно – представляет собой эскиз классического пасхального яйца. Первоначальный набросок без четко прорисованных деталей – но все равно можно с уверенностью сказать, что эти яйца антикварному миру решительно не известны…
Действительно, на каждом листе – типографский штамп – К. Фаберже, Санкт-Петербург. И выведенное выцветшими чернилами, «нерусскими буквами» имя, всякий раз одно и то же.
Имечко это он прекрасно знал – Альма Пил, шведка, говоря современным языком, дизайнер Фаберже. Сначала она рисовала для каталогов готовые изделия, а потом поднялась гораздо выше, стала разрабатывать дизайн будущих шедевров ювелирного искусства. Как раз Альма и придумала знаменитый узор «снежинка», впоследствии использовавшийся мастерами Фаберже очень часто. По легенде, эта идея ей пришла в голову, когда она любовалась морозными узорами на окне мастерской своего дяди Альберта Хольмстрема (еще одного знаменитого Фаберовского мастера). Может, это и сказка – зато доподлинно известно, что Альма придумала знаменитое Зимнее яйцо, которое в тринадцатом году Николай Второй преподнес матери, вдовствующей императрице. Красота неописуемая: вырезано из горного хрусталя, украшено разнообразными цветочками, тоже резными, а внутри сюрприз – корзина подснежников. И это не единственный широко известный шедевр, в создании которого Альма участвовала. Если это – семь пасхальных яиц семнадцатого года, то логично будет предположить, что и их Альма разрабатывала. Другого объяснения попросту нет. Семь исчезнувших яиц…
