Приказ обсуждению не подлежит - Нестеров Михаил Петрович (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
– Эй! – Нагиб легонько пнул в дверь. И точно знал, что увидит ленивый поворот головы и холодный взгляд. Потом он погаснет за опущенными ресницами и совсем скроется за поворотом головы. Обратным поворотом. Голову бы ему свернуть. Как змее.
Нагиба частенько привлекали к допросам с пристрастием, когда нужно было проверить ребра арестованного на прочность, когда уставали оперативники, когда Мур-алай был в превосходном настроении. Громадный, под два метра, Нагиб буквально вырастал над жертвой. Намеренно долго, вгоняя объект в состояние трепета, он закатывал рукава, демонстрируя мускулистые волосатые ручищи. И не спускал глаз с жертвы, он словно гипнотизировал ее своими большими, на выкате, черными глазами. Большинство тех, над кем поработал Нагиб, не смели оторвать от него взгляд. Отчасти Мурат понимал их состояние, поскольку разок оказался как бы на их месте. Когда ему вырезали аппендикс, его непреодолимо тянуло заглянуть за ширму, установленную на груди, которой он был отгорожен от хирургов. Заглянуть, во что бы то ни стало увидеть кровь, рану, руки врача, копошащиеся в ней.
До тошноты, до рвоты необъяснимое вожделение.
– Эй!
Ленивый поворот головы, холодный взгляд… Не успеешь сказать «Чего вылупился!» – тут же отвернется. Нет, вернется в прежнее состояние ожидания.
Странное желание родилось в голове Нагиба: пойти к начальнику караула Кенану Озалу или дежурному следователю и сказать: «Арестованный из камеры 68 чего-то ждет». Вроде как предупредить, точнее, сообщить о своих наблюдениях, добавить, что на душе тревожно. Все.
Все?
Нагиб предвидел такой ответ. Даже продолжение: «Дурак, он ждет, когда его освободят».
Так здесь все ждут одного – освобождения. Некоторые смерти – физически, в душе же каждый надеется на чудо.
«Чего вылупился?!»
Не успел сказать.
Отвернулся.
Чутья у Мурата Нагиба было больше, чем у всех следователей следственного изолятора. Только он не мог четко воспроизвести свои мысли, связать их воедино. Его думы разбегались, как проворные ящерицы по песку. Но он видел их мельтешение. Как будто кино смотрел, где вырезаны все кадры, кроме каждого двадцать четвертого. Стремительный фильм. Дикая смена кадров, череда резких картинок, яростные скачки фигур, неистовая смена панорам…
У Мурата даже голова закружилась, когда он, прикрыв глаза, увидел фрагмент этого бешеного кино.
Впервые в жизни с ним такое. Оттого неуютно на душе.
И вообще Иваненко не похож на того человека, который, на взгляд Нагиба, мог взять в руки оружие и рискнуть освободить пленника. Он больше походил на шпиона, просочившегося во вражеский тыл: серый, незаметный – если не всматриваться, какой-то двухмерный, готовый сменить окрас и слиться со стеной.
Хамелеон.
Вот его товарищ ведет себя естественно. Плюс имеет габариты настоящего воина, каковым был и сам Нагиб. Он мерит камеру торопливыми шагами, нервничает, переживает, можно сказать, мечется в своей клетушке. Их командир… Про него и говорить не стоит – стоит поговорить о тех, кто его обрабатывал. Сейчас он на допросе у следователя.
Последний из этой четверки практически не отходит от окна, держась за прутья решетки. Мысленно перепиливает их. Считает собак у КПП, которые своим лаем не дают заключенным покоя. День и ночь лают, с ума можно сойти, как от храпа соседа. И привыкнуть к этому нельзя. Наоборот, с каждым часом, как с поворотом ключа, все больше лишаешься рассудка.
Нужно спуститься на первый этаж. Пролет забран крепкой решетчатой дверью, через прутья видны серый лестничный марш, небольшая площадка, скупо освещенная лампой, горящей вполнакала. Ее свет подрагивал, словно питание шло от дизельной станции или искрили провода, и разве что не было слышно характерного потрескивания.
Кроме обычного замка, открывающегося ключом, на двери был электрический. В случае бунта заключенных двери капитально блокировались с пульта на контрольно-пропускном пункте на том или ином участке.
Хранилище вещдоков находилось едва ли не под кабинетом следователя, откуда Марк совершил свой дерзкий рейд. Миновав два лестничных пролета, фактически он пойдет обратным маршрутом.
…На двери хранилища стояла стандартная пластилиновая пломба, соединенная с такой же печатью на косяке ниткой, сложенной хитрой петлей: ее не вытянешь, не нарушив пластилиновой пломбы. Сергей заглянул в скважину, прикидывая, какой ключ подойдет к замку.
Первая попытка оказалась неудачной. Длинный ключ вошел в скважину, но не проворачивался.
Второй…
Марк напрягся, услышав за спиной громкий звук, словно кто-то встал со стула, сдвинув его с места. Приготовил «добрый» нож, обоюдоострый клинок которого покрылся кровавой пленкой, и шагнул за угол.
Непредвиденная задержка. Но не такая серьезная, как если бы пришлось застрять в контрольной зоне при проникновении извне, с «улицы». Здесь, внутри следственного помещения, где караульные были разбросаны по разным местам и несли службу в спокойно-ленивой обстановке, проблемы устранялись пусть не легко, но по ходу.
Здесь не было заключенных, здесь не было чужих – только свои. Проникнуть в следственный изолятор можно только с центрального входа, который надежно охранялся – как снаружи, так и изнутри. Внутренний проход, ведущий в здание тюрьмы, также охранялся с двух сторон.
Замкнутое пространство. Нарушить покой в котором можно только извне.
Марк ждал. По времени выходило, что караул сменился полчаса назад, следующая смена через два часа.
Прошла минута. Полторы.
Сергей вернулся к двери, приготовив второй ключ.
Один оборот, второй. Один тихий щелчок, второй.
Крепкая дверь открывалась вовнутрь. Она издала легкий скрип, когда Марк толкнул ее и шагнул в темное помещение. Прежде чем закрыть дверь, через которую сочился дежурный свет, глянул вправо, влево, отыскал глазами выключатель.
Помещение оказалось большим – что-то около тридцати квадратных метров, – забитым рухлядью. Сторожат то, что дорого, и то, что даром не нужно, припомнилась Марковцеву знакомая фраза из какого-то кинофильма.
На пронумерованных полках стеллажей лежали в основном книги. Словно попал в библиотеку, сравнил Сергей. Словно арестовали подполье и конфисковали запрещенную литературу. На каждой книжке обязательная бирка.
Тут стоял специфический запах вековой пыли, отчего ноздри Сергея невольно пришли в движение. Этот запах вызвал инстинктивное желание чихнуть. А он пытался уловить другой характерный дух – оружейного масла, новой амуниции. Казалось, он даже уловил специфический запах латунных гильз и заключенного в них пороха. И шел на него.
Как в покойницкой, пришел к выводу Сергей, когда за очередным стеллажом увидел длинный стол с оцинкованной крышкой, а на нем оружие. С бирками. Пронумерованное.
Марк взял в руки пистолет, сорвав с него бирку, проверил магазин – все двенадцать патронов были на месте. Быстрыми движениями установил глушитель. Довернул его еще на четверть оборота.
Со спины Марк походил и на патологоанатома, склонившегося над столом и негромко звякавшего орудиями своего труда, и на палача, выбирающего инструмент для казни.
Униформа – это тоже своего рода оружие. Стандартная шапочка-маска – оружие. Облегченная боевая выкладка, топорщившаяся автоматными магазинами, – оружие. Босой, одетый в темно-синюю арестантскую робу и с оружием в руках, Марк выглядел вооружившимся арестантом. Но преображался на глазах, когда надевал майку, штаны, быстрыми движениями крест-накрест перебрасывал через петли-скобы шнурки на ботинках.
Зеркала не хватает, пришел к неожиданному выводу Сергей, когда облачился полностью и взял в руки оружие. Штурмовая винтовка за спиной, в руках два пистолета с глушителями, еще пара на поясном ремне и за поясом.
Сергей Иваненко неподвижно сидел на металлической скамье, заменявшей в этой длинной камере-одиночке кровать. Она стояла у самого окна – высокого, начинающегося едва ли от пола и овалом доходящего до самого потолка. За правой стеной такая же камера. Левая стена выходила в коридор, который вел в следственный изолятор.
