Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич (книги онлайн полные версии TXT) 📗
Неожиданно изловчившись, она укусила отца за волосатый палец — тот взвыл от боли и возмущения и со всей силы ударил ее кулаком в скулу: этого оказалось достаточно, чтобы дочь поняла всю бесперспективность сопротивления и объявила полную капитуляцию.
— Папа, папочка, не надо, я больше не буду! — юлила она. — Папочка, не надо, не бей меня, честное пионерское, я не буду больше!
— Да я тебя сейчас… — Лицо Игнатова было искажено страшной гримасой.
— А-а-а-а!.. — орала дочь. — Помогите! Он маньяк, он меня хочет… убить… Ментовская рожа! «Мусор» поганый! Козел воню…
Звонкий шлепок, пришедшийся по груди третьего размера, заставил малолетнюю развратницу на какое-то время замолчать.
— Сука, — сплюнув на пол, выдавил из себя Игнатов, — мразина…
Наконец, когда Василиса, окончательно поняв преимущество домостроевского метода воспитания перед современным, европейским, забилась в угол и принялась тихонько скулить, папа сменил гнев на милость; к тому же, гоняя дочь, он очень устал.
— А теперь приготовь мне пожрать. — Гнев по поводу необъективности хабаровского начальства понемногу прошел. — Убери в хате, помой полы, постирай мне носки и… — Отерев со лба крупную каплю соленого пота, запыхавшийся отец довершил: — Покажи свой дневник… Что-то я там давно не расписывался…
— А-гы… гы… — тоненько всхлипывала Василиса. — По… кажу…
— То-то, — многозначительно хмыкнул Игнатов, полностью удовлетворенный воспитательным процессом. — Теперь будешь знать…
Спустя полчаса в доме царили понимание и семейная идиллия: полы были помыты, «мусор» — выброшен на улицу (конечно, не сам хозяин дома, а содержимое помойного ведра), рубашки и носки постираны.
Отец, любовно поглаживая выпиравшее из-под лоснящегося кителя брюхо, удовлетворенно рассматривал бутылку «Хабаровской» водки — Василиса, хранившая заначку на Новый год, выставила ее на стол, чтобы задобрить сурового воспитателя.
— Ты, это… того… доченька, соображаешь. — Майор скусил латунную пробку и выплюнул ее под стол. — Я ведь тебе добра желаю, я тебя не потому бил, что мне это нравится, а потому, что хочу из тебя человека вырастить… — Говоривший старался не встречаться с дочерью взглядом, чтобы не вспоминать неприличное слово, начинавшееся на «импо». — Может быть, в техникум какой поступишь или в институт, на заочное…
— Да ладно тебе, папа, — Василиса, трогая фиолетовый рубец на мятой щеке, налила и себе, и воспитателю, — я еще маленькая… Про учебу еще всегда успеется подумать.
— М-да, маленькая, сиськи небось четвертого размера? — осведомился любящий папа.
— Третьего, — скромно возразила дочь и опустила глаза, показывая, что у нее еще все впереди. — Я ведь акселератка. Теперь все такие, и мальчики тоже. Ладно, давай выпьем, что ли…
Лишь после третьей рюмки майор вспомнил то, что мешало ему жить уже третьи сутки.
— Ты своего Ваню не видала?
— Какого?
— А у тебя их что — много? — вопросом на вопрос ответил майор.
— Ну, как сказать… — Дочь стыдливо потупила взор.
— Ну, Петренко, старшину. — На этот раз майор благоразумно решил не увязать в подробностях относительно всех Вань Февральска.
— Он не мой, а твой, — вполне резонно возразила дочь. — Он ведь не мне подчиняется… Нет, папа, давно уже не видела.
— А где он может быть? — осторожно поинтересовался начальник поселковой милиции. — Совсем оборзел молодой, никакой дисциплины… А все из-за тебя, все из-за тебя…
— Почему же из-за меня?
— Да уж из-за тебя… Так где он?
— А хрен его знает, — равнодушно ответствовала Василиса. — Может быть, загулял где, а может, в Хабару на праздники рванул…
— В Хабару, в Хабару… — задумчиво повторил Игнатов, почесав подбородок.
— Он мне сам как-то на прошлой неделе сказал, что надоело ему тут все, бабы уже приелись, мол, вот бы до Хабаровска дорваться, он бы показал… — вспомнила дочь последнюю ночь с Ваней.
— А у меня уже разрешения не надо спрашивать, да? — резонно возмутился начальник февральской милиции. — Совсем уже распоясались все!.. И почему он в одних трусах да в тулупе на голое тело ушел? Нарушение формы одежды! — Отдышавшись, он опрокинул в горло стакан водяры и, занюхав рукавом, поинтересовался: — Ты что… может быть, обидела его чем-то?
— Да перестань ты, па, — махнула рукой дочь, — давай лучше еще хряпнем.
И вновь налила отцу полный стакан.
— …да ты только не обижайся, — бубнил отец.
— …да ладно тебе, па… — привычно отмахивалась дочь.
Так, в нехитрой застольной беседе прошло еще полчаса, пока Василиса, почувствовав мощные позывы к мочеиспусканию, не поднялась из-за стола.
Тулупа на гвозде не было — Василисе пришлось накинуть на плечи отцовскую шинель.
Путаясь в полах, она вышла в холодные сени и с трудом приоткрыла дверь: снегу намело столько, что та поддалась с трудом.
Девушка скромная и к тому же склонная к гигиене жилища, майорская дочь, как прежде ее любовник, не решилась мочиться прямо на обледеневшем крыльце. Она взяла широкую фанерную лопату и размашистыми движениями принялась расчищать путь к чернеющему недалеко сараю, в семье Игнатовых — обычное место для исправления естественных надобностей.
Снег был свежий, мягкий, недавно выпавший, и потому минуты за три Василиса, раскрасневшись от труда и мороза, была почти у цели.
Неожиданно лопата, подозрительно хрустнув, уперлась во что-то твердое, и это не могло не заинтересовать любознательную девочку. Воткнув лопату в сугроб, она наклонилась…
Взгляд Василисы остановился, зрачки расширились от ужаса: замерзшие остекленевшие глаза оторванной головы смотрели на нее невидяще, немигающе; иней застыл на густых длинных ресницах; снег набился в узкую черную щель рта; оборванные сухожилия и артерии замерзшими буроватыми потеками тянулись в сугроб.
— А-а-а-а!.. — дико закричала Василиса. — Помогите! А-а-а…
Крик был настолько страшен, что майор, бросив все, тут же выбежал во двор.
— Что?.. Что?..
Василиса не могла говорить — речь ее была полностью парализована.
— Что?..
Игнатову трясло, колотило крупной дрожью, как в лихорадке, но она нашла в себе силы кивнуть в сторону страшной находки.
— Папа… Там…
Когда начальник милиции Февральска медленно приблизился, то едва не лишился чувств: откусанная замороженная голова принадлежала никому иному, как пропавшему без вести старшине Ивану Петренко…
После разгрома пограничной заставы Чалый будто бы с цепи сорвался: таким могущественным и страшным казался он сам себе.
— Да я… Сейчас бы на Хабаровск — представляешь, какой был бы козырный шухер? — не оборачиваясь в сторону Малины, мечтал он вслух. — Подлетаем, бля, и к самому зданию краевой «мусорни». Сажусь на крышу — тихо, чтобы меня никто не видел. Затем поднимаюсь, примериваюсь, и — хлоп на них бомбу! Они, значит, врассыпную, а я из пулеметов их всех: тра-та-та-та-та!
Астафьев изобразил пулеметную очередь столь громко и натурально, что Малинин даже вздрогнул.
"Шифер совсем осыпался, — подумалось ему, — вконец озверел…"
А тот продолжал:
— А потом — на Москву, прикидываешь? Подлетаю, значит, к Министерству внутренних дел, смотрю — самый главный «мусор», видит меня, значит, полные штаны наложил… А я его ракетой "воздух — «мусор» — и в жопу ему бабах! А потом, значит, на Кремль… Приземляюсь я на Красной площади — грохот, дым, корреспонденты эти, значит, понабегут, — замечтался Чалый. — Девка или петух какой с хлебом-солью выходят, в костюмчике, а лучше — не с хлебом-солью, а со стаканом и косяком, чистяком «чуйкой» забитым… Ну, я их, в натуре, трахаю, косяком пыхчу, все такое… А потом наш президент подходит и спрашивает: кто тебя, дорогой, обижает и, вообще, чего тебе, пацан, надо? А я… А я… Слышь, Малина, а че тебе для полного счастья надо? — неожиданно поинтересовался взбудораженный собственными фантазиями Астафьев.
