Ниязбек - Латынина Юлия Леонидовна (мир книг txt) 📗
Сегодня ночью он получил ответ.
Панков валился с ног от усталости. Он приказал дозвониться в Кремль и снова услышал, что президент занят. Человек, разговаривавший с ним, тактично намекнул, что всю ответственность за преодоление кризиса несет Панков и что ему гораздо лучше будет позвонить президенту после того, как кризис будет разрешен. С положительными новостями.
Он снова приказал разыскать президента Асланова и на этот раз получил уже ни с чем не сообразный ответ, что президент Асланов улетел в Иран. Что Иран? Какой Иран, когда твои сыновья валяются, спеленутые скотчем, на полу твоего же кабинета? Почему Иран? Почему не Буркина-Фасо?
Панков дико устал. Он не спал всю ночь и каждый час выпивал по чашке черного кофе. Панков спросил у Сергея еще кофе, а потом вдруг обнаружил, что сидит на корточках перед холодильником в комнате отдыха и жадно жрет сыр, а офицер спецсвязи кричит из кабинета, что на проводе Кремль. Панков выпустил сыр, как ворона в известной басне, и побежал к трубке.
– Владислав, – это был голос замглавы Администрации президента, – я видел тебя по CNN. Что ты нес?
Панков стиснул зубы.
– Иван Витальевич, – сказал Панков, – эти люди не хотят отделяться от России. Пока не хотят. Их требования не выходят за рамки разумного. У нас есть единственный выход – отправить в отставку президента Асланова. Он наверняка согласится.
– Почему это он согласится?
– Потому что иначе Ниязбек Маликов убьет его сыновей.
– Ниязбек Маликов – бандит и террорист, – заявил собеседник на том конце провода, – он бросил вызов России, и, если он в ближайшее время не покинет Дом правительства, ему придется отвечать по всей строгости закона.
– Единственная вина Ниязбека Маликова, – сказал Панков, – заключается в том, что однажды он освободил из чеченского плена сыновей президента. А так как они попали туда по своей жадности и наглости, то, когда Асланов стал президентом, они решили убить спасителя. Вместо того чтобы отблагодарить его.
– Единственная? – спросил человек, назначивший Панкова на его нынешнюю должность. – А как ты думаешь, сколько людей убил Ниязбек? Сколько крови пролили его люди и сколько должностей он для них купил?
Панков промолчал. Возразить ему было нечего. То есть он мог бы возразить, что он не знает в республике ни одного человека, который пользовался бы весом и не убивал при этом людей, но это было никуда не годное возражение.
– Никто не смеет диктовать президенту России, – сказал кремлевский собеседник, – кому править, а кому не править на Кавказе. Каждый, кто пытается навязать свою волю России, – террорист и сепаратист. Ты можешь вести переговоры с террористами. Ты можешь усыплять их бдительность. Но Россия никогда не пойдет на поводу у кучки бандитов, служащих своим западным хозяевам!
– Я хочу говорить с президентом, – сказал Панков.
– Это – мнение президента. И любую попытку связаться с ним поверх моей головы я буду рассматривать как свидетельство твоей нелояльности.
Было десять утра, когда Ниязбек Маликов вышел к толпе на площади. За час она выросла до десяти тысяч. Толпа заняла всю лестницу, сползла по ней к набережной, окончательно вытеснив оцепление, и теперь подбиралась все ближе и ближе к тройному кольцу вокруг здания ФСБ. С другой стороны толпа упиралась в парк, и кое-кто уже разбил под деревьями палатки. С Ниязбеком был мэр Торби-калы и председатель парламента, и, когда толпа их увидела, она стала кричать и стрелять в воздух.
– Ниязбек! Ниязбек! – скандировала толпа.
Любому журналисту CNN, снимавшему толпу из-за плеча вооруженных охранников Ниязбека, она показалась бы неотличимой от той, что брала Бастилию в 1789 году или Зимний в 1917-м. На самом деле отличие было, и оно заключалось в том, что Бастилию брали отдельные люди. Они могли быть объединены общей идеей или общим безумием, их могли привести с собой друзья или даже отцы, но в обычной жизни каждый из людей, бравших Бастилию, был обыкновенным сапожником, шорником или чернорабочим, и в своей жизни он руководствовался теми правилами, которые диктовал для себя он сам, Всевышний и закон.
В этой толпе мельчайшей единицей был не человек, а род, и каждый человек делал не то, во что он верил, а то, что приказывали ему старшие. Люди, пришедшие на площадь, были родственники и односельчане тех, кто сидел сейчас в Доме на Холме. Ниязбек хорошо знал, что немногим из стоящих под ним людей было дело до свободы или Аллаха. Насчет свободы или Аллаха решал за них тот человек, который своим предыдущим поведением доказал, что он достоин решать, и Ниязбеку это казалось гораздо более разумным установлением, чем всякие глупости вроде западной демократии.
Как Ниязбек мог считать себя равным с каким-нибудь, скажем, сержантом ГАИ, если Ниязбек был аварцем, а сержант – ногайцем? Как они могли быть равны, если Ниязбек платил ему деньги, а сержант – с поклоном принимал? Как они могли быть равны, если Ниязбек не задумался бы ни секунды убить его, если тот оскорбит его честь, а сержант, если его оскорбить, только утерся, пошел бы домой да там побил жену?
Так почему ж Ниязбек и сержант не были ни в чем равны, кроме дурацкого права голосовать одним голосом за одного человека?
Новые автобусы все подъезжали и подъезжали по набережной. Ниязбек видел, как приехал автобус из его родного села, и он видел, что не меньше трети толпы пришли от мэра Торби-калы.
Это было неизбежно. У Ниязбека было немало денег. Но чем хуже у тебя отношения с президентом, тем дальше ты от бюджетной кормушки, и поэтому денег у Ниязбека было меньше, чем у Атаева. А во всех обществах, даже родовых, действует очень странный закон. Чем больше у тебя денег, тем больше у тебя родственников.
Ниязбек поднял руку, и толпа заворчала, как будто лидер мятежников приподнял крышку котла, в котором кипел человеческий суп.
Потом Ниязбек спрыгнул со ступеней и пошел через толпу. Сначала никто не понял, куда он направляется, но вскоре люди увидели, что он идет к бронзовой статуе Ахмеднаби Асланова, которая, как уже было сказано, сменила на площади перед Домом правительства бронзового же Владимира Ильича. Из парка, заурчав, выехал БТР. Впоследствии оказалось, что БТР принадлежал ментам оцепления и был арендован у них за двести долларов.
Ниязбек подпрыгнул, ухватился за гранитный цоколь и, как рысь, взлетел на двухметровую высоту. Из БТРа высунулся Джаватхан и бросил ему стальной трос. Ниязбек уже хотел накинуть трос на статую, когда ему в голову внезапно пришла другая мысль. Ниязбек крикнул, и его охранники снизу подали лом. Ниязбек несколько раз ударил ломом, целясь между сапогами бронзового президента и цоколем. Потом отбросил лом, зашел статуе за спину и молча обхватил ее поперек талии.
Толпа замерла. Оператор CNN, ведший репортаж в прямом эфире, даже оторвал глаз от экрана, чтобы убедиться, что его аппаратура не врет.
На каменном цоколе, на двухметровой высоте, в поединке сошлись двое: высокий, метр девяносто пять, черноволосый человек в камуфляже и бронзовая статуя ростом два метра шестьдесят сантиметров. Несколько секунд казалось, что ничего не произойдет. Слишком неравны были силы. Потом громко хрустнул цоколь, Ниязбек пошатнулся, половчее перехватил своего противника – и президент рухнул с двухметровой высоты, задрав бронзовые ноги с налипшими на них комьями цемента.
Толпа взревела. Ниязбек поднял руки вверх, как на ринге, и кто-то бросил ему «Калашников».
Фотография человека, стоящего на гранитном пьедестале над поверженным бронзовым противником, с «Калашниковым» в руке, на фоне зеленых флагов, полощущихся в окнах Дома правительства, обошла в этот день все новостные агентства мира.
Было два часа дня, когда машины Панкова подъехали к Дому на Холме. Толпа затопила все прилегающие улицы. Поверженного президента Асланова давно расколупали на кусочки. Возле опустевшего гранитного цоколя старейшины в бараньих шапках делали зикр.
