Охота на медведя - Катериничев Петр Владимирович (полные книги txt) 📗
— Я не понимаю..
— Да просто все как белый день! Наш горячий литовский парень, глядя на общее быкование на бирже, не удержался и — вложил в твою «пирамиду» полтора лимона зелени. Для тебя, может, и трава, а для папы Брагиса — деньги: прижимист прибалт, как заядлый хуторянин! Гены! Женя звякнула папе, папа Брагис мне перезвонил и поручил пробить этот хитрый домик. Не из человеколюбия, понятно, а только, если ты сегодня в яму накрылся бы — пирамида бы гэкнулась и с ней — его денюжки!
А что его пробивать: давно пробито все: участок — на тетю, домик — на дядю, хозяйство как бы ничье. Я своими двумя извилинами подумал-подумал, а как твое имя с отчеством услыхал... Зная твою неуемно мечтательную натуру и склонность к спонтанным действиям, запряг я своего водилу и рванул сюда серым селезнем. Или — сизым! Ну а дальше — думать было некогда: водила мой, Вадик, охранника сердитого угомонил, я по этажам ломанулся — чисто все и тихо, как в морге! Только в этой комнатухе и обитаемо. Мне навстречу атлет кинулся, я его стрельнул, уж не знаю, насмерть или как, и — сюда. Выходит — поспел вовремя! А все-таки — что за дед? Авторитетный или как?
— Или как. Его уже с два десятка людей покойником числят.
— Ну вот. Выходит, я даже не перестарался.
— Слушай, Леший... А ты что, у князя Гедиминовича в киллерах по совместительству?
— Обидеть хочешь?
— Ловко ты с пистолетиком...
— Сука ты неблагодарная, Гринев! Повремени я с минуту — и что с пистолетиком, что без оного, тебе был бы один хрен! Ну что? По ноль два звонить будем или повременим?
— Повременим.
— То-то же. А то — моралист выискался! Деньги пополам?
Олег непроизвольно скорчил гримаску.
— Ну-ну. Всегда ты был чистоплюем. Что в Афгане, что потом. Деньги — не пахнут, понял? Или тебе не надо? Короче, чтоб совесть тебя не маяла, — вот тебе тридцать кусков, и все. Хочешь — в печке пожги, хочешь — разменяй на мелочь и нищим раздай. И не комплексуй! Тебе, как терпиле, положено. Слушай, а как ты здесь очутился, Олег?
— Как и ты — наездом.
— Что-то скверно ты свой наезд организовал.
— Скверно, — согласно кивнул Гринев.
— Чего так, Медведь? Ты же умный?
— Но — простоватый и сильно эмоциональный.
— Ого! И у великих бывает самокритика.
— Я еще не великий. Я только учусь.
— Но — выдающийся?
— Это — да.
— Хоть что-то хорошо. Валим отсюда?
— Погоди, не гони. Бумаги бы посмотреть...
— Валяй. Сейф я вскрыл — дивись. Только...
— Что — только?
— Кто сейчас что в бумагах хранит? Ненадежно.
— Ну да — а компьютер ты раздолбал.
— Ив компьютере не хранят. В голове.
— Так ты и голову Савину раздолбал.
— Это точно. — Лешаков крутнулся снова к столу, выдернул ящик, вынул матово блестевший пистолет. — И что мы имеем? Имеем пистолет Стечкина модернизированный, под натовский патрон, маломерку, но готовый к ведению огня.
Мне стоило проверить, способен ли был этот жучило выстрелить?
— Каждый человек способен на многое...
— Но не каждый знает, на что он способен. Слушай, Медведь, может, перестанем классику цитировать и рванем когти? Пятерочку я своему водиле кину, чтобы рот на замке. А Брагису скажу, что не доехал до места. Сломался. Он гордый, но спросить — спросит. Ну что, двинули? Или «пальчики» стирать возьмешься?
— Я наследить не успел.
— Я — тем более.
— Да и...
— Что?
— До «суда и следствия» еще дожить надо.
— Речь не мальчика, но мужа. Уходим.
— О чем задумался, Леший?
— О бренном. Может, подпалить эту хавиру к ежовой бабушке?
— Шуму больше будет. Кругом особняки.
— Эт-точно. Домик мы — замкнем, и все. Тут такая тишь и гладь, что, я чаю, до зеленых инопланетян никто не объявится. Исчезли?
— Исчезли.
Усталость вперемешку с тоскою навалилась как-то сразу, вдруг... Гринев послушно рулил за «мерседесом» Лешакова, а головой, едва не падал на руль.
Разъехались на подъезде к Кутузовскому. Леший велел водителю притормозить, мигнул фарами. Олег припарковался рядом. Вышли из машин.
— Что-то ты неважно выглядишь, Медведь. И на шее синяк. Может, ко мне? — предложил Леший.
— Нет. Я в контору.
— Водолазку надень какую-нибудь. А то клиенты или сотрудники решат, что ты неудачно в петлю слазил сегодня ночью.
— Так и было.
— Да ты меланхолик, Гринев. Считаешь, остался в живых — это неудача?
— Я не достиг цели.
— Пока жив — все можно поправить.
— Ага.
— Ты зачем ездил-то?
— Узнать, кто убил отца.
— Погоди... Разве он погиб не в автокатастрофе?
— Все было подстроено.
— Во как! Ты точно знаешь?
— Точно.
— И кто подстроил? Тот старичок?
— Он утверждал, что нет. Думаю, не врал. Не было у него резона мне врать.
Списал он меня начисто. Считал трупом.
— Люди часто врут не по причине или поводу... Натуры такие. Или — издержки профессии.
— Бывает. Спасибо тебе, Леший. Я твой должник.
— Брось. Должник — если деньги. А все остальное — просто жизнь.
— Что собираешься делать?
— Напиться. Или ты думаешь, Медведь, я заматерел настолько, что кладу еженощно по паре жмуров, а утром — почитываю журналы о технических новинках шпионажа?
— Ничего я сейчас не думаю. Пусто мне.
— Может, со мной? Примем по килограмму беленькой и — спать. — Помолчал, глядя прямо перед собой остановившимся взглядом, добавил:
— А то и по два.
— Мне нужно в контору. Завершить дело.
— Что-то мрачен...
— Я — как тот судак... Из подсачника ты меня вынул, а крючки в губах — остались... И когда и кто меня выдернет — неведомо...
— Что за крючки? Может, перетрем на пару? За водочкой? А не хочешь водки — коньячком нальемся... — Леший нервно хохотнул. — Деньги теперь есть. И хотя они чуток подлые, а все их — не пропить.
— Но — не сейчас. Если меня не будет в конторе...
— Ладно. Понял. Не настаиваю. Разъехались?
— Разъехались.
— Ты мрачен, Медведь. Это потому, что не получил того, что хотел. Плюнь. И разотри.
— Я получил. — Гринев скроил улыбку, потер ладонью саднящую шею. — Меньше, чем хотел, но больше, чем рассчитывал.
Глава 84
В конторе Олег сидел за столом неподвижно, тупо глядя в компьютер. Была мысль прилечь, но он точно знал, что не уснет, даже если теперь ему предоставить покои Людовика и выставить охрану из семи колец вымуштрованных гвардейцев короля... Усталость и нервное напряжение досуха выжигали сон, но и теперешнее его бодрствование скорее походило на функционирование подключенного к ненадежному источнику компьютера: порою сознание его туманилось, делалось серым и непрозрачным, порою — сверхъяркие картинки дальнего прошлого вдруг оживали в мозгу — то ему виделось, как он брел по пересохшему ручью — за щавелем и за земляникой: говорили, что за ручьем ее видимо-невидимо, и он хотел набрать целую трехлитровую банку и — удивить маму, порадовать ее... Идти по камням-окатышам было страшно: ручей был узок, с обеих сторон нависали длинные стрелки осоки, остро пахло дурманом и бузиной, а он напряженно всматривался под ноги и замирал, когда меж камней струились тонкие змейки... Ему и вперед идти было жутко, и возвращаться он не хотел.
Полпути... Самое непонятное время и в дороге, и в жизни. Когда понимаешь, что прошлое ушло безвозвратно, ты сам стремился уйти от него, а теперь — жалеешь об оставленном и хотя ум и разумеет, что вернуться нельзя, а жалко...
Что впереди — неведомо, а перед тобой — лишь смутная дорога неизвестно куда, полная истинных и созданных твоим воображением опасностей... И по ней — нужно идти. Потому что возвращаться некуда. Потому что остаться здесь — нельзя.
Потому что впереди — что-то манящее и желанное.
...Тогда он прошел весь ручей и добрался до сосновой опушки. Земляники здесь было куда меньше, чем рассказывали, но наелся он вдоволь и засыпал донышко банки. Потом наполнил большой целлофановый' пакет листьями щавеля и двинулся в обратный путь, но — через лес. И — заплутал. К дачному поселку он так и не вышел, а вышел к дороге; автомобили неслись по шоссе, пока не притормозил старый «москвичок» и не подобрал его, усталого, исцарапанного, голодного, но абсолютно счастливого, и не отвез обратно, на дачу. Время было другое, и ребенку сесть в незнакомую машину было почти безопасно...
