Удар Молнии - Алексеев Сергей Трофимович (книга жизни TXT) 📗
— Запомню, — проговорил Сыч, глядя в пол. В этот момент он не испытывал больше никаких чувств, кроме стыда, и знал, что сейчас краснеет, словно девица. И чувство это, как и высота, было для него губительным, ибо казалось непреодолимой бездонной пропастью, тупиком, откуда нет выхода. В ушах метрономом стучала кровь, и это был единственный звук, слышимый в тот момент, звук своего сердца.
В подобные мгновения жить становилось невыносимо.
Глава 6
На чердаке заброшенного колхозного коровника Глеб Головеров пролежал четверо суток. Позиция была хорошая, дорога возле фермы шла в гору и с поворотом, так что все поднимающиеся автомобили подставляли под огонь сначала лобовые стекла, затем борта и, наконец, спускаясь с горы, показывали «хвост». Отсюда можно было расстрелять небольшую колонну и успеть уйти незамеченным по дну глубокого сухого оврага.
Он позволял себе спать всего лишь два-три часа перед утром, когда движение на дороге полностью замирало, и просыпался от гула двигателя первой машины, ползущей в гору. Вода была рядом, в коровнике, где уже пахло перепрелым навозом, густо росли шампиньоны, однако при этом работали автопоилки. За все эти дни к ферме ни разу никто не приблизился, хотя бывший колхоз находился всего в километре, и по утрам и вечерам, когда становилось тихо, отчетливо доносилась гортанная чеченская речь, крик петухов и лай собак. За селом, в бывшем пионерском лагере, располагался учебный центр подготовки командного состава вооруженных сил режима, оттуда иногда слышалась стрельба из всех видов оружия.
Сюда и должен был приехать Диктатор… В руках у Глеба оказался примерный график посещения «Главкомом» всех крупных частей и отрядов своей армии. Вместе с введением военного положения после переговоров с Мерседесом он начал свои инспекторские поездки, но, вероятно, воспитанный в советской системе, он никак не укладывался в план и сильно опаздывал. А возможно, с целью безопасности, изменил маршруты, и можно было пролежать теперь на чердаке не одну неделю. Однако Глеб впервые за последнее время никуда не спешил и мог ждать хоть месяц. Диктатор же обязательно приедет сюда, если не инспектировать учебный центр, то в гости, поскольку здесь его родное село и живут люди тейпа, к которому он принадлежит. Потому он открыл тут училище, чтобы всех мужчин своего племени сделать офицерами. Это было, по расчетам Глеба, самое надежное место, а кроме всего, угадывался символ: пусть же Диктатор умрет там, где ему резали пуповину. Пусть же уйдет в свою землю джинн, выпущенный когда-то из нее неосторожной рукой природы.
Наконец-то перед ним была задача, конкретная и ясная, поставленная самому себе, и выполнение ее ни от кого не зависело, кроме него. Ну, еще от жертвы, которую он поджидал. Глеб подстегивал свое воображение внезапной смертью араба Абделя Кендира — вот как следует работать! У «Моссада» оказалась не просто длинная, но еще стремительная и жесткая рука. Там давно уже не думали о законности и благородстве и террориста расстреляли на следующий день после того, как поступила информация от российской ФСК. Акт возмездия свершился средь белого дня, у порога собственного дома. Стрелявший, естественно, скрылся, и то, что мгновение назад было террористом, наводившим ужас, как некое таинственное существо, теперь открылось взору и лежало жалким окровавленным комом на асфальте. Телесообщение длилось всего шесть секунд, в общем потоке прочих убийств, трагедий и катастроф более жутких, однако именно оно было замечено всеми российскими программами новостей, и в течение дня этот кадр не сходил с экрана. Почему смерть арабского террориста так поразила «четвертую власть», оставалось загадкой, но Глеба она толкнула к конкретным действиям.
Первое покушение на Диктатора осталось только попыткой. Тогда была выбрана неплохая позиция, на чердаке многоэтажного дома, откуда в оптику хорошо просматривался вход в президентский дворец. Правда, пути отхода не очень-то нравились Глебу, после теракта уйти бесшумно, пожалуй, не удалось бы, пришлось бы прорываться из города сквозь заслоны и патрули, наводнившие Грозный. Здесь он пролежал три дня, на голодном пайке и почти без воды. Диктатор не входил и не выходил из здания, скорее всего, при военном положении в городе пользовался специально отрытыми подземными ходами, охраняемыми снаружи, потому что по ночам в бывшем кабинете первого секретаря обкома, где теперь заседал президент, сквозь светомаскировку иногда пробивался луч: черные занавесы всхлопывали, когда открывали дверь. Глеб все равно дождался бы своего момента, бдительность Диктатора и его охраны скоро притупилась бы, возникла бы привычка к новому положению, ощущение безопасности и однажды в спешке он подъехал бы напрямую к центральному входу, как делал всегда… На случилось то, чего и опасался Головеров: люди из госбезопасности режима начали проверку всех домов, откуда просматривался дворец. Это могло означать, что проводятся плановые мероприятия, однако Глеб сразу же подумал о Кастрате. Этому новому агенту нельзя было доверять с самого начала, даже когда он прибежал на встречу с выпученными глазами, услышав сообщение об убийстве Абделя Кендира. На его мерзкой роже было написано, что он станет вертеться между двух огней, работать на два фронта, и неизвестно, в чью пользу потом сведется счет. Он относился к той породе людей, которые даже на плахе станут уговаривать палача не, рубить ему головы, и самое главное, что уговорят и сойдут с помоста невредимыми. Собственно, из-за него и начался весь сыр-бор с дедом Мазаем…
Генерал напрочь отвергал все доводы Глеба и как-то по-стариковски радовался, что с таким блеском завербовал, подцепил на крюк скользкого депутата Госдумы. Головерова начала раздражать эта самоуверенность, а особенно надежды деда через агента влияния, каковым Теперь являлся Кастрат, спасти положение, воздействовать на политическую ситуацию в Чечне, скомпрометировать Диктатора в глазах собственной команды и тем самым лишить его поддержки среди народа. А его мечты взрастить оппозицию, способную свергнуть режим и взять власть, казались Глебу бессмысленным фантазерством. Это привело бы лишь к смене одного режима другим, возможно, более жестоким по отношению к России. Да и сплотить оппозицию в один кулак никогда не удастся, в первую очередь из-за национального характера, из-за разрозненности по тейпам, каждый из которых мнит себя главенствующим, каждый втайне стремится заручиться поддержкой российской власти…
Головеров пока молчал, не противился своему командиру, скрывал недовольство; а критическая масса его медленно накапливалась и делала собственную жизнь бесполезной.
Служба безопасности режима чистила дома от подвала до чердака, постепенно приближаясь к тому, где находился Глеб. Всех русских выселяли насильно, без вещей — доносился крик, плач, забористый мат, а иногда и выстрелы. Люди уходили от своих домов пешими, с легкими чемоданами и сумками, с детьми и стариками. Несколько раз Глеб выцеливал из «винтореза» фигуры бойцов национальной гвардии с зелеными повязками на головах и давил не спуск, а свое желание выстрелить. К вечеру третьего дня они вошли в подъезды дома, предварительно оцепив его со всех сторон, и начали сортировать население. Головеров укрылся за кирпичной трубой вентиляции, чтобы сохранить возможность передвигаться. Через несколько минут на чердак поднялись двое с фонарями и начали тщательно проверять все углы и ниши, ворошили мусор, разгребали старые подшивки газет, исследовали пространство за стропилами; по их поведению становилось понятно, что они не просто обыскивают, а ищут что-то конкретно. Это было лишним подтверждением, что Кастрат работал на двух хозяев. Решившись на террор, Глеб выдавил из личного друга Диктатора все сведения относительно передвижений президента. Кастрат кое-что рассказал, и его информация подтверждалась радиоперехватом, но наверняка одновременно намекнул Диктатору, что на него готовится покушение. Он был не так глуп, чтобы не понять, для чего Интерполу нужны маршруты движения и манеры поведения друга. Впрямую он предупредить не мог, иначе бы выдал себя, а вот насторожить, застраховаться от случая — вполне.
