Отстрел - Словин Леонид Семенович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Шум взрыва в автобусе на Яффо был слышен на Агриппас в «Ирина, Хэлена-турс». Стряпчий включил радио. Ивритский диктор со скоростью автомата сообщил о несчастье.
«Снова террорист-самоубийца. Снова 18-й маршрут. Есть пострадавшие…»
Все трое выскочили на улицу. Со всех сторон уже неслись надрывные завывания сирен машин полиции и «Скорой помощи». В Израиле жизнь научила полицию и врачей принимать меры в считанные минуты. Улицы Яффо и Сарэй Исраэл перед Центральной автобусной станцией были уже перекрыты. Перекресток был одним из наиболее оживленных на этой самой напряженной иерусалимской трассе. Автобусы обычно шли тут вплотную, один за другим, в обе стороны, почти касаясь друг друга… Видимо, это учитывали люди «Хамас», организовывавшие взрывы… Как и то, что было воскресенье — первый рабочий день израильской недели. Люди ехали на работу, солдаты возвращались в военные части после субботних отпусков.
—Назад!..
К месту взрыва не пускали. От автобуса катил густой черный дым. Там уже боролись с огнем. Появившиеся неизвестно когда бородатые, в черных костюмах и шляпах, религиозные ортодоксы, харедим, первые бежали с каталками, перевозившими пострадавших к машинам «Скорой помощи» — «амбулансам», реанимационным. Страшное завывание подкатывавших и уезжавших машин продолжалось…
Куски обшивки автобуса разбросало на огромной площади вместе с кровавым веществом. Уже виднелись накрытые пленкой неподвижные тела на асфальте… Несколько десятков мальчиков религиозной ишивы на перекрестке молились вслух, истово отбивая поклоны перед собой и на стороны. Темнолицый солдат-эфиоп с карабинами плакал не стесняясь. Мелькали черные шляпы, белые сорочки, телекамеры журналистов. Люди кричали. Какая-то мать рвалась в автобус, там осталась дочь… Перекресток был усеян битым стеклом. Харедим катили и катили бегом коляски с ранеными. Их были уже десятки. Стряпчий, его помощницы не могли двинуться с места. Люди вокруг все прибывали. За спинами полицейских, не выпускавших на проезжую часть, начинался стихийный митинг. Кричали, угрожали, плакали. Уже появились транспаранты: «Сколько можно терпеть?», «Какой это мир?», «Сегодня нам покажут по телевизору, как их дети там пляшут от радости оттого, что наших детей убивают!..».
Взнузданные лошади израильских полицейских тревожно переступали у забора. Тут же, на тротуаре, лежали тяжелые сумки военных… У остова взорванного автобуса уже горели десятки поминальных свечей — в баночках с фитильками в стеарине. Тут же валялся отброшенный в сторону кусок наружной обшивки автобуса с рекламой кроссовок, каждая величиной с человеческую голову. Специальная команда религиозных людей собирала останки. С тротуаров, с листьев деревьев, со светильников. Казалось, выпали кровавые осадки… Девочка рядом со стряпчим закончила молиться, поцеловала молитвенник… Подъехала машина — кто-то из тех, кто отвечал за безопасность. Толпа засвистела, заулюлюкала; полиция кого-то оттащила…
—Наши участники, к счастью, ездят в машинах… — сказал стряпчий.
Последнее, что увидел Туркмения за окном, было название магазина по-русски — «Золотая карета». Книжный магазин». Он внезапно почувствовал, как автобус подняло на воздух. И сразу же мгновение это разорвало, растянуло на целую жизнь… Солдатка с молитвенником и карабином, сидевшая напротив, долго падала ему на грудь, теплая и мягкая, как матрас. Под мышку ткнулась валившаяся вперед, на него, молодая, с необыкновенно красивыми ногами марокканка. В последнее мгновение Туркмения закрыл собою обеих, одновременно потянув вниз грудастую «KAMIKADSE». Все три женщины отделались ранениями средней тяжести… В вое машин «Скорой помощи» — «амбулансов» — ничего нельзя было разобрать. На короткий срок Туркмения словно выпал из времени… Минут двадцать им занимались на месте взрыва, прежде чем решились везти. У Туркмении было три ранения — по одному в бедра и одно в спине. Сердце выбрасывало кровь сквозь рану, стремясь выбросить всю… Каталку с Туркменией катили бегом несколько человек. Последним бежал немолодой ортодокс в черном — одышливый человек хасидской внешности с бородкой, с закрученными пейсами, с бахромой на поясе. Туркмения этого не видел, не чувствовал. Они были уже в больнице, на всем ходу приближались к операционной. И все это время не менее дюжины врачей и сестер уже делали все для его спасения. Все здешние методики были приспособлены для боевых условий с узкой специализацией. Санитар, бежавший рядом, сильным движением рук сдавливал грудь. Внутривенно уже вводили физиологический раствор, в легкие по трубке поступал воздух. А специалист по экстренной медицинской помощи зондировала бедро в поисках сосуда, в который можно было начать вливать физиологический раствор. Туркмения больше всего нуждался в жидкости, которую могло бы перекачивать сердце. Кровь была бы предпочтительнее, но то, что перекачивало сердце, тут же выливалось на пол… Уже вводили в бедро катетер, а два врача вскрыли грудную полость, для быстроты даже не протирая кожу антисептиком. Энергично — от грудины до подмышечной ямы, отслаивая кожу и жир, рассекая межреберную мышцу. Нескольких секунд хватило на то, чтобы вставить между ребрами расширитель. Раздвинуть. Начать прямой массаж сердца. Осколок разорвал вену и правый легочный ствол. В сердце Туркмении вонзилась игла шприца, наполненного адреналином. Однако мощный стимулятор не подействовал. Сердце даже не вздрогнуло. Израильский хирург погрузил руки в кровь, на ощупь нашел аорту и пережал ее. Он надеялся сохранить циркуляцию крови в головном мозге. Сердце по-прежнему не реагировало.
Во всех операционных вокруг шли операции, а раненых из автобуса подвозили и подвозили. Привыкшие к своему уделу, израильтяне сразу развертывали цепь госпиталей. Еще машины направлялись в другие больницы, в Медицинский центр Кирьят-Хадассу, Эйн-Керем.
Сердце Туркмении не вздрогнуло. Еще одна энергичная инъекция… Хирург продолжал быстро зашивать рану, но все было бесполезно. Туркмения жил уже не в этой жизни. Из той — другой — он слышал, как медсестра спросила хирурга по-русски:
—Поужинаем вместе? Я не могу после этого ужаса остаться одна сегодня…
И он по-русски тоже ответил ей:
—Обязательно. Прекращаем. Все напрасно…
Израильская полиция вошла в номер Неерии в отеле сразу после выстрела. Дюжина нижних чинов во главе с офицером. С Неерией и Игумновым разговаривали одновременно. Переводчиком выступил глава сыскного агентства «Смуя». Голан примчал в «Кидрон», получив из Намангана факсом бумаги в отношении Арабовых. Из обвиняемого на суде российских законников в Иерусалиме Неерия превращался в главного свидетеля против московских авторитетов, пренебрегших воровским законом. Полиция Неерию сразу отпустила — у него было приглашение и надежные гаранты — израильтяне. Он переходил под охрану Голана — и секьюрити «Лайнса» ему больше не был нужен.
Игумнова увели с собой. Весь день его продержали в министерстве полиции на улице Шейх Джарах, вели бесконечные переговоры с Москвой. К вечеру перевезли в аэропорт Бен-Гурион. Немолодой полицейский, похожий на эрдельтерьера, поджарый, с жилистым тощим задом, на ходу раскачивался в бедрах. Кобура у него висела слева. Он сразу пристегнул Игумнова к себе наручником. Несколько его коллег-полицейских, следовавших поодаль, что-то увлеченно обсуждали. На несколько минут вошли в зал отлета. Полицейские кого-то ждали. У Игумнова было время осмотреться. Молодые контрразведчики, или кто они — Моссад, Шабак, Шинбет, — как маятники, по кругу проходили свои маршруты в поисках подозрительных предметов, — от урны к урне, по всем углам зала, — бросающиеся в глаза, в грубых ботинках, в незаправленных в брюки рубахах. Окружающие все как один находились под впечатлением утреннего взрыва в автобусе. Это было написано на лицах. Неожиданно Игумнов увидел Туманова. Вместо черного костюма ортодокса на воре была одежда охранника. Куртка, рубашка, джинсы. Проходя, кивнул на туалет. Игумнов жестом показал своему конвоиру требуемое. Полицейский отстегнул наручник. Туалет имел один выход, в нем не было окон. Миха ждал его в кабине. Коротко переговорили. Шуки, помощник Жида, подзалетел на грабеже в отделении банка «Дисконт», там, где Игумнов видел его в последний раз.
