Когда ангел играет на арфе… (Из цикла «Рассказы старого антиквара») - Кларов Юрий Михайлович (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Затем маркиза посещала птичник. Здесь тоже всё радовало глаз. Овальный голубой пруд с руанскими утками и тулузскими гусями, усаженный аккуратно подстриженными кустами двор, фарфоровые клетки, где томились сонной одурью раскормленные кохинхинки.
Смотритель птичьего двора церемонно подносил мадам серебряное блюдо с катышками замешанного на молоке теста.
Это был завтрак сидящих в клетках каплунов, которые предназначались для королевского стола.
«Христианнейший король» был совсем не дурак поесть. Аппетит вместе с Францией достался ему по наследству. Дедушка покровителя маркизы — Король-солнце съедал за один присест четыре полные тарелки супа, целого фазана, фаршированного грибами, жирную куропатку, солидную порцию салата, несколько ломтей ветчины и, ощущая лёгкий голод, заедал всё это овощами и вареньем.
Продолжая семейные традиции, Людовик XV отдавал должное жареным каплунам, которых специально для него откармливала маркиза, и «королевскому бульону». На приготовление трёх чашек такого бульона требовалось 60 фунтов отборного мяса.
Таким образом, добрый король не только думал за своих подданных, но и со свойственным королям великодушием ел за них, не жалея желудка.
Накормив каплунов, мадам с помощью смотрителя птичника добавляла в корм курам-несушкам имбирь, кайенский перец, горчицу и вымоченный в вине хлеб. Теперь она могла быть спокойна: её куры будут нестись с королевской щедростью.
Затем она небрежно прощалась с воинственным и глупым петухом Фрицем, названным так в честь прусского короля Фридриха (Помпадур не забыла эпиграмму, которую посвятил ей этот мальчишка), и, пробегая мимо коровника, приветствовала волоокую Марию-Терезию (чем не австрийская императрица? Разве что немного изящней…)
Затем она сбрасывала с ног деревянные башмаки, а вместе с ними и все заботы по хозяйству.
Доярка и птичница вновь превращалась в первую даму во Французском королевстве и великом царстве Косметики.
Коров, фазанов, цесарок, уток, петухов и кур сменяли флаконы, кисточки, щётки, баночки, коробки, зеркала, гребенки. С их помощью маркиза могла воскресить натурщицу Праксителя и Апеллеса прекрасную Фрину, бесподобную Аспазию, чей салон так любил посещать Сократ и из-за которой, по преданию, разгорелась Пелопоннесская война, или восхитительную Лаису, которую фессалийские женщины убили из зависти к её красоте в храме Афродиты. Всё зависело лишь от платья, косметики и каприза мадам.
В то утро Помпадур вспомнила о великом Рубенсе и его жене Елене Фурман. Рубенс считал, что «туловище женщины не должно быть ни слишком худым и тонким, ни слишком полным и жирным, а только умеренно полным, подобно античным образцам». Что же касается цвета, то художник отстаивал белый, слегка окрашенный в розоватый тон — «смесь лилии с розой». «Одним словом, — заключал влюблённый в очаровательную жену живописец, — в женской фигуре следует обращать внимание на то, чтобы черты, контуры, мускулы, манера ходить, стоять, садиться, все движения, все позы, все действия были бы так изображены, так переданы, чтобы ничто в ней не напоминало мужчину. Она должна быть круглая, нежная и гибкая и представлять совершенный контраст с мужеством и силой мужской фигуры».
Живописец предусмотрел всё, кроме духов: запах духов, видно, нельзя передать кистью. Но если бы Рубенс был знаком с шедеврами Лоренцо Менотти, он бы, наверное, всё-таки дополнил свой трактат несколькими фразами о духах. На этом бы настояла Елена Фурман, которая, насколько было известно маркизе, не чуждалась косметики и парфюмерии.
Преображаясь в идеал Рубенса, то есть в Елену Фурман, маркиза одновременно внимательно слушала стоявшего за её спиной маленького хлипкого человечка с перебитым носом (утверждали, что нос ему прищемили дверью, когда он его совал куда не положено).
Человечек возглавлял тайную полицию маркизы. Это был всезнающий и всеведущий проныра, от которого ничто не могло укрыться. Его утренний доклад занимал не более получаса. Но за эти полчаса маркиза обогащалась самыми разнообразными сведениями. Она узнавала раньше короля о волнениях черни в Париже, об интригах Англии, о фасонах тех пятидесяти платьев, которые тайно заказала во Франции русская императрица Елизавета Петровна, о воинственных намерениях Фридриха II и о модах во Флоренции…
— Мосье Менотти уже прибыл в Бельвю? — спросила Помпадур, закончив накладывать китайскую тушь на ресницы (чем не Елена Фурман?).
Человечек с перебитым носом замялся: он любил сообщать только приятные новости.
— Я очень сожалею, мадам…
Помпадур, а теперь уже почти Елена Фурман резко повернулась, сбросив со столика баночку румян «смесь лилии с розой».
— Что-нибудь случилось?
— Увы, мадам. Мосье Менотти уже больше никогда не сможет делать вам свои благоухающие сюрпризы. Его душа уже предстала перед престолом всевышнего. Нам остается лишь скорбеть и молиться.
Маркиза вскочила с кресла.
— Говорите толком, болван! — крикнула она, сразу же превратившись в дочь лакея, которая не привыкла стесняться в выражениях. — Не забывайте, что я оплачиваю каждое ваше слово!
— Вы очень щедры, мадам, — смиренно поклонился человечек. — Но дело в том, что обстоятельства смерти метра ещё не совсем выяснены. На его теле нет ран, но, как известно, яд следов не оставляет…
— Его отравили?
— Не знаю.
— А что вы знаете, чёрт вас побери?!
— Только то, — невозмутимо продолжал человечек, — что полицейский чиновник, который осматривал дом мосье Менотти, считает, что там ночью кто-то побывал. Он утверждает, что в комнатах всё перевёрнуто вверх дном, а окно из лаборатории в сад распахнуто настежь. Он допрашивал слугу покойного, и тот сказал, что под утро слышал какой-то шум. Гастон — так зовут слугу — считает, что…
— Духи! — взвизгнула Помпадур и запустила пудреницей в голову человечка. — Где новые духи Менотти?!
— Здесь. Все пять флаконов уже привезены в Бельвю, — успокоил свою повелительницу человечек с перебитым носом и поднял с ковра пудреницу.
— «Весенний луг»?
— Разумеется, — подтвердил человечек, понимая, что гроза пронеслась. — Я осмелился вынуть на мгновение пробку из одного флакона… У меня не хватает слов, мадам, чтобы передать свои ощущения. Это запах рая. Метр был великим парфюмером.
— Да, у него не было соперников, — скорбно согласилась маркиза и посмотрела на себя в зеркало: конечно же, Елена Фурман…
Помпадур хотелось плакать. Покойный метр был достоин того, чтобы его кончину оплакала первая дама Франции. И маркиза наверняка бы заплакала, если бы вовремя не вспомнила про тушь на ресницах. Китайская тушь совсем не выносила влаги. То ли китаянки никогда не плакали, то ли не красили ресниц — это для маркизы было загадкой.
Помпадур раскрыла несессер, где в гнездах лежали пять хрустальных флаконов с остроконечными пробками и музицирующими ангелами.
Как жаль, что она не может заплакать!
— Осмелюсь вас предостеречь, мадам, — сказал человечек с перебитым носом.
Маркиза подняла на него глаза.
— Пока полиция не арестовала людей, которые ночью пробрались в дом метра, видимо, следует соблюдать некоторые меры предосторожности. Я думаю, они искали духи.
— Думаете?
— Я в этом уверен.
— Приятно, что вы хоть в чем-то уверены. Но что из этого следует?
Человечек развел руками.
— Вы опасаетесь, что преступники могут проникнуть в Бельвю? — расхохоталась Помпадур. — Я была бы рада: ведь для них это самая короткая дорога в Бастилию. Боюсь лишь, что они не так глупы, как вы, мосье. Нет, здесь они, к сожалению, не появятся.
— Все во власти бога… и дьявола, мадам. Стоит ли искушать судьбу?
— Ну что ж, чтобы доставить вам удовольствие, я постараюсь ни на минуту не расставаться с этими флаконами, — согласилась Помпадур.
— Благодарю вас, мадам, — поклонился человечек и стал задом пятиться к двери — так по придворному этикету полагалось покидать королевские апартаменты. Правда, Помпадур не была королевой, но почему бы и не польстить фаворитке? Лесть — единственное блюдо, которое все любят: и короли и башмачники. Оно не приедается и от него никогда не бывает изжоги или несварения желудка.
