Уникум - Клюева Варвара (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— И тот факт, что я пытаюсь установить истину, не служит для меня оправданием? Неужели вас не волнует, кто убил ваших знакомых?
— Волнует. Но совсем не в том смысле, в каком вы думаете. Мне важно знать убийцу, чтобы никогда не заподозрить невинного. Я безгранично уверена в своих друзьях, но мне не хочется, чтобы даже тень сомнения могла омрачить нашу дружбу. Если бы вы, дружески побеседовав со всеми нами, назвали убийцу и ушли себе с миром, я признала бы себя вашей вечной должницей. Но вы не одинокий искатель истины, вы — часть системы, олицетворяющей наказание. А я не считаю, что зло должно быть наказано. Вернее, я знаю, что оно и так будет наказано, безо всяких усилий с вашей стороны. Человек, совершивший убийство — особенно если это человек нашего круга, — никогда больше не будет счастлив. Его до конца жизни будет мучить страх перед случайным разоблачением, сомнения, совесть наконец. А в общественные наказания я не верю. Нет ничего омерзительнее машины, которой доверены функции вершителя судеб. А вы — винтик этой машины.
Некоторое время следователь Белов переваривал мою филиппику в задумчивом молчании, а потом сказал:
— Знаете, Варвара Андреевна, я, пожалуй, все-таки произнесу свою вступительную речь. Во-первых, я отрепетировал ее заранее, и будет обидно, если мои усилия пойдут прахом. Во-вторых, сегодня вы полностью подтвердили то впечатление, которое сложилось у меня о вас вчера, и мне просто не будет покоя, если я не получу ответа на один крайне важный для меня лично вопрос. Вы не возражаете?
— Нет. Честно говоря, я просто изнемогаю от любопытства.
— Я так и думал. Так вот, люди моей профессии, если они не полные профаны, рано или поздно становятся чем-то вроде ходячих детекторов лжи. Посадите перед ними любого человека — хоть народного артиста — и через некоторое время они точно определят, говорит он искренне, умалчивает о чем-то или лжет. Если бы мы еще понимали, в чем именно лжет или о чем умалчивает свидетель, нераскрытых преступлений осталось бы совсем мало. За свою жизнь я допросил, наверное, несколько тысяч свидетелей и до вчерашнего дня верил в одну непреложную истину: если свидетель не случайный прохожий, если он входит в круг лиц, приближенных к жертве, он лжет или умалчивает о чем-то всегда. Он может сколь угодно долго говорить откровенно и искренне, но рано или поздно всплывет вопрос, на который он ни за что не захочет ответить правду. Причины тут самые разные. Один выгораживает себя или близких, другой боится разоблачения каких-то мелких грешков, третий не любит милицию, четвертый — просто лгун по натуре, ну и так далее. Ведут себя люди в таких ситуациях тоже по-разному — кто-то становится не в меру болтливым, из кого-то клещами слова не вытянешь, кто-то начинает угрожать, кто-то держится вызывающе. Словом, вариантов масса, но суть одна: никому нельзя верить до конца. И вот вчера я впервые столкнулся с ситуацией, которая заставила меня усомниться в непреложности этой истины. Для меня это стало потрясением основ. Я не спрашиваю вас, Варвара Андреевна, лгали вы мне или нет, я знаю, что не лгали. Но у меня создалось такое впечатление, что вы и не будете ни лгать, ни увиливать от ответов, ни отмалчиваться. Ни при каких обстоятельствах. Мне кажется, что естественная потребность каждого человека оградить какую-то часть своей жизни и своего внутреннего мира от постороннего взгляда у вас попросту отсутствует. Вы не боитесь произвести невыгодное впечатление, не боитесь обидеть или вызвать неприязнь. Не боитесь никаких последствий своих слов и поступков. Словом, вы не даете себе труда подлаживаться под этот испорченный мир и предоставляете ему подлаживаться под вас. Скажите, я прав?
— Ничуть. Во-первых, я патологическая врунья. Я вру постоянно, причем часто без каких бы то ни было оснований и смысла. Если имеется мало-мальски заинтересованная аудитория, я тут же сплету какую-нибудь небылицу, в которой нет ни слова правды. Например, выяснив предварительно, что среди слушателей нет ни одного альпиниста, я могу долго, в красочных подробностях, описывать свое восхождение на пик Коммунизма или на гору Килиманджаро. Впрочем, совсем не обязательно это будет героический эпос. Я вполне могу выдать историю, в которой предстану перед публикой законченной идиоткой или мерзавкой. Чаще всего аудитория не верит ни единому моему слову, но мне это не важно, главное — всласть поврать. Что касается моего наплевательского отношения к миру, то здесь я ничем не отличаюсь от большинства народонаселения. По-моему, любому нормальному человеку в высшей степени наплевать, что думает о нем сосед по дому, дворник тетя Клава или управдом дядя Боря. Но у каждого из нас есть круг людей, ради доброго мнения которых мы пойдем на любые ухищрения. Я — не исключение. Так что можете быть спокойны за свои основы, Константин Олегович. Я не собираюсь их потрясать.
По лицу шпиона Белова было видно, что я его не убедила.
— И все-таки даже то, что вы сейчас сказали, подтверждает мою правоту.
— Какой-то у вас парадокс получается, Константин Олегович. Если вы считаете меня такой уж правдолюбивой, какие у вас основания мне не верить? Говорю же вам: я врунья, значит, так оно и есть.
Белов попытался отыскать изъян в моей безупречной логике, но, естественно, потерпел фиаско, а потому перевел разговор на другую тему:
— Ну хорошо, Варвара Андреевна. Будем считать, что неофициальная часть нашей беседы окончена. А теперь я хотел бы попросить вас охарактеризовать своих друзей. Я нисколько не сомневаюсь, что вы о них самого лучшего мнения, поэтому вас не должны мучить сомнения, не помогаете ли вы мне их уличить. В конце концов, мне же нужны какие-то сведения, чтобы отвести подозрения от невиновных.
— Уговорили, Константин Олегович. Только предупреждаю вас: о своих друзьях я готова рассказывать бесконечно. Не могли бы вы как-то очертить круг вопросов, которые вас интересуют?
— Вы давно их знаете?
— Сто лет. Точнее, с восемьдесят первого года. Причем на протяжении всех этих лет общались мы с не правдоподобной интенсивностью, так что историй из их жизни я могу порассказать на «Британскую энциклопедию».
— Понятно. Тогда давайте сделаем так. Вот вы только что очень образно рассказали мне о своих взаимоотношениях с истиной. Не могли бы вы столь же емко и точно описать личности ваших друзей с этой стороны?
— Пожалуйста. Вам все равно, в каком порядке?
Следователь кивнул.
— Тогда начну с Генриха. Генрих в этом отношении чем-то похож на меня. Тоже обожает рассказывать байки, причем рассказчик он великолепный. Но в отличие от меня Генрих всегда использует для своих историй реальную основу, а небольшие порции вранья призваны лишь украшать его рассказ. Он умудряется сотворить байку из любого, самого обыденного происшествия, вроде похода за хлебом или разговора с начальником, но любая его история — настоящий шедевр устного творчества. Я просто не знаю людей, которые не слушали бы его самозабвенно, открыв рот. В обыденной жизни Генрих старается не врать. Если вопрос для него уж очень неприятный, он лучше улизнет от ответа или постарается отделаться шуткой. Вы удовлетворены моей характеристикой, Константин Олегович?
— Да, вполне. А какие черты его характера вы отметили бы в первую очередь?
— Безмерная доброта и рассеянность, — ни на секунду не задумавшись, ответила я. — Перейдем к Прошке… то есть к Прохорову Андрею. Вы уж не обессудьте, Константин Олегович, но я не буду называть его Андреем — язык не поворачивается. Так вот, Прошка утверждает, что никогда не врет, и это в каком-то смысле соответствует действительности. Просто у него свой способ говорить правду. Даже два способа, один — для малознакомых людей и не слишком близких приятелей, второй — для своих. Определить эти способы я затрудняюсь, лучше приведу пример. Допустим, какая-то из малознакомых Прошке дам сделала себе безобразную стрижку и интересуется его мнением по этому поводу. Прошка не станет вежливо уверять ее, что стрижка хороша и даме идет. Собственно говоря, о стрижке он вообще не скажет ни слова. Вместо этого он пустится в пространные рассуждения о том, насколько женщине необходимы небольшие, но частые жизненные перемены, как замечательно они сказываются на женском настроении и творческих успехах. Он наговорит даме кучу комплиментов по поводу ее тяги к новизне и отсутствия в ее характере косности и консерватизма. В итоге дама уйдет в полной уверенности, что Прошка от ее стрижки в восторге. Если же на месте дамы окажется кто-то из Прошкиных друзей, то на вопрос о стрижке он ответит примерно так: «Н-да-а! Ну, ничего, ничего, ты мне и такая (такой) нравишься». Я понятно объяснила?
