Сладость на корочке пирога - Брэдли Алан (бесплатные книги онлайн без регистрации .txt) 📗

На каждом снимке было видно, что черты лица Харриет сочетали в себе перемешанные черты Фели, Даффи и меня, — везде улыбающееся, уверенное, но при этом располагающе застенчивое лицо искательницы приключений.

Пока я смотрела на ее лицо, пытаясь увидеть сквозь фотографию душу Харриет, в дверь осторожно постучали.

Пауза — и снова стук. И дверь начала открываться.

Это был Доггер. Он медленно сунул голову в комнату.

— Полковник де Люс? — позвал он. — Вы здесь?

Я застыла, не осмеливаясь даже дышать. Доггер не двигал ни единым мускулом, но смотрел прямо вперед, как вышколенный слуга, знающий свое место и полагающийся на свой слух, который подскажет ему, если он не вовремя.

Но что он задумал? Разве он не сказал мне только что, что отца увезла полиция? Почему, черт возьми, он рассчитывает найти его в кабинете? Он совсем с ума сошел? Или следовал за мной по пятам?

Я приоткрыла губы и медленно втянула воздух ртом, чтобы меня не выдал неконтролируемый свист носом, и одновременно молилась, чтобы не чихнуть.

Доггер стоял целую вечность, словно живая статуя. Я видела в библиотеке гравюры, изображающие это древнее развлечение, когда актеры покрывали себя известкой и пудрой и принимали неподвижные позы, часто не особенно приличные, как считалось, изображая сцены из жизни богов.

Через некоторое время, когда я начала понимать, как чувствует себя застывший перед удавом кролик, Доггер медленно убрал голову из проема, и дверь бесшумно закрылась.

Он меня видел? И если да, притворился ли, что не видит?

Я ждала, прислушиваясь, но из соседней комнаты не доносилось ни звука. Я знала, что Доггер не будет долго задерживаться, и, когда я решила, что прошло достаточно времени, я открыла дверь и выглянула наружу.

Отцовская комната была в том же состоянии, в котором я ее оставила, двое часов тикали, но теперь, по причине моего испуга, мне казалось, что громче, чем прежде. Понимая, что такая возможность может больше никогда не представиться, я принялась за поиски в той же манере, в какой осматривала отцовский кабинет, но, поскольку обстановка здесь была спартанской, как, должно быть, палатка царя Леонида, обыск не отнял много времени.

Единственной книгой в спальне оказался каталог от Стэнли Гиббонса, касавшийся аукциона марок, который должен был пройти через три месяца. Я открыла его и жадно пролистала, но ни на что не наткнулась.

В гардеробной отца было на удивление мало вещей: пара старых твидовых пиджаков с кожаными заплатками на локтях (карманы были пусты), два шерстяных свитера и несколько рубашек. Я покопалась в его туфлях и в древних полковых полувеллингтонах, но ничего не нашла.

С приступом угрызений совести я осознала, что лучшей одеждой отца был воскресный костюм, в котором его увез инспектор Хьюитт. (Я не позволяла себе произнести слово «арестовал».)

Возможно, он спрятал проколотую «Пенни Блэк» где-то в другом месте — в бардачке «роллс-ройса» Харриет, например. Насколько я знала, он мог уже уничтожить ее. Теперь, когда я остановилась обдумать эту мысль, она показалась мне весьма разумной. Марка уже была повреждена и поэтому утратила ценность. Хотя что-то в ней расстроило отца, и было логично, что, как только он ушел в свою комнату в пятницу, он поднес к ней спичку.

Это, конечно, должно было оставить следы: пепел от бумаги в пепельнице и сгоревшая спичка в мусорной корзине. Это было легко проверить, поскольку то и другое находилось прямо передо мной и было пустым.

Может быть, он утопил улику в туалете.

Я знала, что цепляюсь за соломинку.

Отступись, подумала я, оставь это дело полиции. Возвращайся в свою уютную лабораторию и займись делом своей жизни.

Я подумала — но лишь на миг и с легкой дрожью, — что смертельные капли могли быть дистиллированы из участников весенней цветочной ярмарки: какой дивный яд можно извлечь из жонкили и какой смертоносный напиток сделать из нарцисса! Даже обычный тис в церковном дворе, так любимый поэтами и влюбленными парочками, содержит в семенах и листьях достаточно токсина, чтобы отравить половину Англии.

Но этим удовольствиям придется подождать. Мой долг — помочь отцу, и он пал на мои плечи, особенно потому, что он теперь сам не может помочь себе. Я должна отправиться к нему, где бы он ни находился, и возложить свой меч к его ногам, как средневековый сквайр, клянущийся служить своему рыцарю. Даже если бы я не могла помочь, я могла хотя бы побыть с ним рядом, и с внезапной мучительной болью я осознала, что ужасно по нему скучаю.

Неожиданно меня захватила идея: сколько миль до Хинли? Могу ли я успеть туда до темноты? И если да, позволят ли мне увидеться с ним?

Мое сердце заколотилось, как будто кто-то подлил мне в чай наперстянку.

Время идти. Я провела тут уже много времени. Я глянула на прикроватные часы — они показывали 3:40. Каминные часы торжественно тикали, устремив стрелки на 3:37.

Отец, видимо, был слишком расстроен, чтобы заметить это, предположила я, поскольку обычно, когда дело касалось времени суток, он был приверженцем строгой дисциплины. Я вспомнила, как он отдает приказы Доггеру (хоть не нам) — в военной манере:

«Отнеси гладиолусы викарию в тринадцать часов ноль минут, Доггер, — говорил он. — Он будет тебя ждать. Возвращайся в тринадцать часов сорок пять минут, и мы решим, что делать с ряской».

Я уставилась на часы, надеясь, что меня озарит. Отец однажды нам сказал в редком для него приступе откровенности, что он полюбил Харриет за ее способность размышлять. «Замечательное свойство для женщины, на самом деле, когда задумываешься об этом», — сказал тогда он.

И тут до меня дошло. Одни часы были остановлены — остановлены ровно на три минуты. Часы на камине.

Я медленно придвинулась к ним, словно подкрадываясь к птице. Их темный похоронный корпус делал их похожими на викторианский катафалк с лошадиной упряжкой: сплошные ручки, стекло и черный шеллак. [39]

Я наблюдала, как моя рука протягивается — маленькая и белая в затененной комнате; почувствовала, как пальцы касаются холодной поверхности; ощутила, как большой палец открывает серебряную защелку. Теперь медный маятник оказался прямо на кончиках пальцев, покачиваясь взад-вперед, взад-вперед и неприятно тикая. Я почти боялась прикасаться к этой штуке. Я глубоко вдохнула и схватила пульсирующий маятник. По инерции он продолжал еще какое-то время тяжело подергиваться в руке, словно пойманная золотая рыбка, как предательское сердце, перед тем как остановиться.

Я ощупала заднюю сторону тяжелой бронзы. Там что-то было прикреплено, что-то приклеено — крошечный конвертик. Я потянула за него, почувствовала, что он отклеился и упал мне в ладонь. Уже вынимая пальцы из нутра часов, я не была уверена, что увижу… Но я оказалась права. В моей ладони лежал маленький полупрозрачный конвертик, внутри которого, четко видимая, находилась почтовая марка «Пенни Блэк». «Пенни Блэк» с отверстием посередине, проколотым клювом бекаса. Что в ней такого, что так испугало отца?

Я выудила марку из конвертика, чтобы рассмотреть получше. Для начала, там была королева Виктория с дыркой в голове. Непатриотично, возможно, но вряд ли достаточно, чтобы потрясти взрослого человека до глубины души. Нет, должно быть что-то еще.

Что в этой марке такого, что отличает ее от других таких же? В конце концов, разве они не печатались десятками миллионов совершенно одинаковые? Или нет?

Я подумала о том разе, когда отец — в целях расширения нашего кругозора — неожиданно объявил, что отныне вечера по средам будут отводиться для серии обязательных лекций (читать которые будет он) о различных аспектах британского правительства. «Серию А», как он ее назвал, предполагалось, вполне предсказуемо, посвятить теме «История “Пенни Блэк”».

Даффи, Фели и я приносили с собой в гостиную записные книжки и делали вид, что записываем, в то время как на самом деле обменивались записками, нацарапанными на клочках бумаги в духе «Долой лекции!» и «Одолеем скуку!».