Проклятье фараона - Питерс Элизабет (книга бесплатный формат .TXT) 📗
К этому времени Рамзес уже вовсю болтал. Правда, меня немного раздражала его картавость, которую я относила на счет чрезмерной зубастости, унаследованной от родителя. Из того же источника Рамзес унаследовал кое-что и похуже. Признаться, точного определения этой черты характера я, сколько ни пыталась, так и не нашла. Нет в английском языке слова, способного передать это свойство в полной мере. На ум приходит лишь сочетание «ослиное упрямство», но и оно дает весьма отдаленное представление о главном свойстве двоих Эмерсонов.
Эмерсон с самого начала угодил в плен к нашему чаду. Мои супруг пропадал с Рамзесом на прогулках, часами читал ему вслух отчеты о раскопках и собственный труд «История Древнего Египта» (детские сказочки наше существо презирало). Зрелище, как годовалый Рамзес морщит лоб над фразой вроде «Теология египтян представляет сочетание фетишизма, тотемизма и синкретизма» было столь же комичным, сколь и пугающим. Еще больше пугало и смешило, когда ребенок в ответ глубокомысленно кивал. Именовать Рамзеса «существом» я перестала очень скоро. Мужское начало в нем заявляло о себе четко и определенно.
Прошла весна, подходило к концу лето, и вот однажды в преддверии осени я отправилась в город на встречу с агентом по недвижимости, через которого мы снимали дом. Контракт продлили на год. Через неделю-другую Эмерсон объявил сногсшибательную новость: ему в очередной раз предложили место преподавателя Лондонского университета и он дал согласие.
Тема была закрыта, обсуждению не подлежала. Да и что обсуждать-то? Ясно, что тащить ребенка в археологический лагерь в Египте, с его нездоровым климатом и неведомыми опасностями, – чистейшее безумие. А расстаться с сыном Эмерсон ни за что не согласился бы. О моих чувствах не спрашивайте. Они тут ни при чем. Решение было единственно разумным, а я всегда поступаю разумно.
Итак, четыре года спустя мы по-прежнему прозябали в Кенте. Правда, дом мы выкупили. И ни разу не пожалели об этом. Очаровательный особняк в стиле времен королей Георгов всем нам пришелся по душе; поместье было обширным и ухоженным – за исключением уголков, облюбованных собаками и Рамзесом для земляных работ. Впрочем, с собаками особых хлопот не было, худо-бедно, но я справлялась с результатами их раскопок. С Рамзесом же дело обстояло куда сложнее. Одной пары рук, дарованной мне от природы, катастрофически не хватало, чтобы сажать растения быстрее, чем он их выкапывал. Все дети, как известно, обожают копаться в земле, рыть ямы, подземные ходы и строить замки, но увлечение Рамзеса дырками в земле доходило до абсурда. И виноват в этом исключительно Эмерсон! Перепутав тягу к грязи с расцветающим талантом археолога, он всячески поощрял «раскопки» сына.
Эмерсон ни разу не обмолвился о том, что тоскует по прежней жизни. О его лекциях в университете ходили легенды, научные труды с успехом печатались, но все же, все же... Читая вслух новости из «Таймс» или «Лондон ньюс» об открытиях на Среднем Востоке, я нет-нет да и ловила в его взгляде лихорадочно-завистливый блеск. Как же низко мы пали! Читаем за чаем газеты да препираемся с соседями! И это мы, неделями не вылезавшие из египетских пещер, открыватели столицы фараонов!
Однако я что-то отвлеклась. Пора бы и вернуться к тому знаменательному вечеру, судьбоносную роль которого нам еще предстояло осознать.
Я честно готовилась принести себя в жертву. Облачилась в лучшее свое шелковое платье, которое Эмерсон терпеть не может, уверяя, что я в нем выгляжу респектабельной клушей. Услышать такоеиз уст Эмерсона – брр! Большего оскорбления в его словаре, пожалуй, и не нашлось бы. Но я здраво рассудила, что леди Кэррингтон должна прийти в восторг именно от того, от чего Эмерсона тошнит.
Представьте, я даже позволила горничной сделать мне прическу! Эта чудачка Смайз вечно квохтала надо мной, пытаясь прилизать, пригладить – словом, привести мою внешность в божеский вид, а если точнее, то сделать из меня ту самую респектабельную клушу. Обычно я не подпускаю эту странную девицу к своей персоне, опасаясь, что живой от нее не уйду. Но наступил праздник и на улице нашей Смайз. В тот день она надо мной вволю поиздевалась. Не запасись я заранее выпуском «Таймс», с ума бы сошла, пока она таскала меня за волосы и втыкала в голову шпильки.
Но Смайз все равно осталась недовольна. Неблагодарное создание! Вместо того чтобы восхититься моей жертвенностью, она буркнула:
– Мадам, если вы не прекратите размахивать газетой, мне вряд ли удастся сделать все как надо. Не будете ли вы так любезны ее убрать?
Еще чего! Я отродясь не была любезна! Однако времени оставалось в обрез, да и статья в «Таймс» – о которой речь еще впереди – лишь подливала масла в огонь моего отвращения к предстоящему мероприятию. Словом, отложила я газету и уставилась в зеркало, решив пройти все муки ада.
Когда пытке пришел конец, наши лица отражали обуревавшие каждую чувства: круглая как луна физиономия Смайз сияла восторгом триумфатора, моя же кислая мина говорила о полном смирении с неизбежным.
Корсет был жестоко стянут, новые туфли жали немилосердно. Кряхтя и постанывая, я проковыляла вниз по лестнице – бросить последний хозяйский взгляд на гостиную.
Там меня поджидал новый удар. В гостиной царили чистота и омерзительный порядок. Газеты, журналы и книги, валявшиеся там и сям, как корова языком слизнула. Доисторическая утварь, красовавшаяся на камине и еще бог весть где (археологические трофеи Эмерсона), тоже исчезла. На сервировочном столике вместо игрушек Рамзеса злорадно поблескивал надраенный серебряный чайный сервиз. Пылающий в камине огонь успешно рассеивал тоскливую серость от непогоды за окном, но не в его силах было справиться с потемками в моей душе. Как человек разумный, я не склонна без толку сетовать на судьбу-злодейку, но даже человек разумный временами сражается с собственными воспоминаниями. Вот и мне тем вечером пришли на память иные декабри... когда в безоблачном синем небе у нас над головой сияло золотое солнце Египта...
Пока я стояла посреди гостиной, с горечью созерцая руины нашего веселого семейного хаоса и вспоминая лучшие времена, снаружи донеслись голоса. Подобрав свои вериги – проще говоря, шелестящие шелком юбки, – я нарисовала на губах фальшивую улыбку.
Описывать чаепитие нет никакого смысла. Воспоминания не из тех, что греют душу, к тому же, как выяснилось впоследствии, моя жертва оказалась напрасной. В жизни мне встречались личности и поглупее леди Кэррингтон (ее супруг, например, – законченный дурак), зато уж такого гармоничного сочетания злобы и глупости, каким может похвастать эта дама, в целом мире не сыскать.
Первые минуты прошли под аккомпанемент замечаний, высказанных ее приторно-ехидным голоском:
– Ах, моя дорога-ая! Что за прелесть это пла-атье! Помнится, года два назад, когда такой стиль вошел в моду, я тоже была от него без ума-а!
Ну и так далее. Подобные шпильки я пропускаю мимо ушей – с детства не реагирую на оскорбления. Но кое-что меня все же проняло. Леди Кэррингтон, видите ли, возомнила, будто это приглашение – полная и безоговорочная капитуляция, извинения жены за проступок мужа. Ее оплывшее жиром лицо так и лучилось самодовольством, а тон был полон царственной снисходительности.
Боже! Кажется, меня снова разбирает злость! Глупо и бездарно. Больше ни слова не скажу. Позволю себе только признаться в том величайшем удовлетворении, которое мне доставила зависть леди Кэррингтон. Мадам, разумеется, пыталась скрыть недостойное чувство за любезностью, но ей это плохо удавалось. Ну еще бы не позавидовать – в роскошной гостиной чистота и порядок, угощение превосходное, прислуга вышколенная. Роза – просто образец горничной, но в присутствии леди Кэррингтон она превзошла самое себя. Белоснежный передничек прямо-таки хрустел от крахмала, а завязки чепца при ходьбе даже не колыхались. В округе ходили слухи о несусветном скряжничестве леди Кэррингтон и ее злющем языке, из-за чего слуги в доме не задерживались. Младшая сестра нашей Розы тоже как-то нанялась к Кэррингтонам... терпения ей хватило на неделю.
