Что сказал покойник - Хмелевская Иоанна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
— Послушай! — заорала я, как только он появился. — Я надумала!
— Ну, наконец-то! — радостно отозвался он. — Говори!
— Шиш тебе! Сам знаешь, что я тебе не верю. Ты обещал улучшить мои бытовые условия?
— Получишь все, чего только не пожелаешь. Говори же!
— Я скажу тебе первое слово. Что я получу за первое слово?
— А что бы ты хотела?
— Брезент! Иначе я тут заработаю ревматизм. Если за первое слово я получу брезент, то подумаю, может, и второе скажу. Сначала посмотрю, как поживется тут с брезентом.
— Ладно! — проревел он, подумав немного. — Говори первое слово!
— Сначала брезент.
— Нет, сначала скажи!
— Как бы не так! Или брезент, или катись к черту. Мне уже все равно!
Я настояла на своём. Поздно вечером через отверстие в потолке мне сбросили требуемый брезент, а чтобы быть точной — прорезиненное полотнище из искусственного волокна. Чуть светильник не погасили.
— Ну, теперь говори. Я слушаю!
— Ту-у-у… — диким голосом завыла я.
Вверху оторопело молчали. Потом раздалось недовольное:
— Ты на каком языке говоришь?
Он был прав. Это «ту» в зависимости от языка могло означать совершенно равные вещи. По-английски это могло быть «two», то есть «два», или «to» — предлог. С известной натяжкой могло ещё означать и «также». По-датски тоже было бы «два», по-польски «здесь», а по-французски — всевозможные производные от слова «весь». Именно это последнее значение я имела в виду, завывая «ту-у-у», так как именно с этого слова начиналась фраза, произнесённая покойником. Как видите, я поступила честно. Раз обещала сказать первое слово — пожалуйста, вот оно, первое слово. Шефу оно ничего практически не говорит, а моя совесть чиста.
— По-французски, — заорала я в ответ.
— И что это мне даёт, черти бы тебя побрали? — в ярости заорал он.
— Покойник сказал целую фразу! — вежливо объяснила я. — Целую нормальную длинную фразу. Я передаю тебе её с самого начала. И ты ещё недоволен?!
— А, чтоб тебя! — он был в бешенстве, но все-таки, пользуясь несколькими языками, убедился, что имеется в виду действительно «все».
— Надеюсь, что эта тряпка быстро сгниёт и тебе понадобится следующая! — крикнул он на прощанье и удалился.
«Скорей я тут сгнию», — мрачно подумала я и принялась за работу.
Полотнище было слишком большим. Надо было разрезать его пополам, но чем? Я попробовала зубами, а потом сообразила, что лучше воспользоваться огнём. Я сложила полотнище пополам и осторожно поднесла к огню коптилки, внимательно следя за тем, чтобы эта искусственная ткань не вспыхнула. Операция заняла много времени, зато прожглось по сгибу неплохо, и у меня оказалось два почти одинаковых куска. Затем я прожгла дыры по углам одного из них, продела в них верёвку, сплетённую из остатков акрила, и этим решила транспортную проблему. Можно было продолжать земляные работы.
Я глубоко убеждена, что рабы, возводившие пирамиду Хеопса, не мучились так, как я. Глиняным черепком я скребла землю и насыпала её на полотнище, затем с трудом протискивалась через насыпанный курган и волокла полотнище с землёй в камеру. При этом приходилось и светильник все время переносить, чтобы не ползти в темноте. В камере я высыпала землю у противоположной стены и тщательно её утрамбовывала, так как все ещё боялась, что она может не поместиться в камере.
Кротовый ход понемногу удлинялся. Теперь я уже не сомневалась, что выйду на свободу, и стала думать над тем, что сделаю потом. В Данию не вернусь, это ясно. Не вызывало сомнения, что меня давно уволили с работы: бросить незаконченные рисунки и исчезнуть — такое поведение нигде не приветствуется, а тем более в этой стране скрупулёзно добросовестных и аккуратных работников. Об оставленном там моем имуществе можно не беспокоиться, им займётся Алиция. Надо будет связаться с нею.
Все мои мысли о будущем кончались одним — сладостной картиной возвращения на родину. Мысль о Польше, как путеводная звезда, светила мне в конце чёрного тоннеля. Там был мой дом, моя _с_у_х_а_я_ постель, моя ванна с горячей водой, там была дорогая, ненаглядная и родная польская милиция, все мои родные, и, наконец, там меня ждал Дьявол…
Подумав о своей родной польской полиции, я вспомнила, что оказалась в этих краях с одним паспортом, да и тот шеф у меня отобрал. Во что бы то ни стало надо постараться заполучить его обратно. Не хватает ещё по возвращении на родину угодить в тюрьму — пусть даже и польскую.
При мысли о Дьяволе я и вовсе пала духом. Не такие это были мысли, чтобы допускать их в мрачном подземелье, где и без того невыносимо. Уже давно что-то в наших отношениях испортилось, и, говоря честно, моя поездка за границу вызвана была прежде всего желанием уехать от этого человека. А что там в Варшаве сейчас? Его редкие и странные письма ещё более усиливали мои сомнения вместо того, чтобы их рассеять. Да, очень изменился этот человек, я совсем перестала его понимать. То мне казалось, что я ещё ему дорога, то он делал все, чтобы я окончательно разочаровалась в нем. Странные вещи делал.. Порой мне казалось, что то чувство, которое мы испытываем друг к другу, больше всего напоминает ненависть. Я старалась убедить себя, что ошибаюсь, что он меня по-своему любит, что я напридумывала себе, что незачем придавать значение мелочам. А ведь из мелочей уже можно было сложить огромную пирамиду… В голову лезли подозрения, которые я упорно отбрасывала, уж слишком ужасны они были. Как всякая женщина, в глубине сердца я ещё питала надежду. Как бы мне хотелось, чтобы эти подозрения оказались лишь плодом моего воображения! Особенно хотелось этого сейчас, когда все мои душевные и телесные силы были на исходе. Сейчас мне просто необходима была уверенность, что дома меня ждёт не враг, не равнодушный человек, а любящий и любимый, самый близкий человек, которому я выплачу в жилетку все, что пришлось пережить. А если предположить, что такого человека нет… Нет, при одной мысли об этом у меня опускались руки. Итак, никаких сомнений, никаких подозрений!
Я все больше и больше слабела физически, но бушевавшая во мне ярость не ослабевала. Ярость скребла влажную землю холма и волокла нагруженное полотнище. Ярость разбрасывала вынутую землю по камере и тщательно утрамбовывала её.
Тоннель все удлинялся, а пол в камере поднялся почтя на метр. У двери выросла громадная куча камней, засыпанных землёй, и такие же кучи появились у остальных двух стен. Ещё немного, и я поднимусь вместе с полом к самому отверстию в потолке!
Общение со сторожем я свела к минимуму. Хотя я и научилась уже ползать ловко и быстро, но все-таки этот способ передвижения оставался достаточно неприятным, чтобы лишний раз прибегать к нему, вот я и приучила сторожа, что разговариваю с ним сначала через день, потом через два дня. Приучила и к тому, чтобы он сам вытряхивал из корзинки полагающиеся мне припасы. Объяснила я это тем, что устала и не желаю двинуться с места. И не очень врала. Сначала он не соглашался, потом был вынужден привязать вторую верёвку за дно корзинки, чтобы самому переворачивать её вверх дном и вытряхивать хлеб, бутылку и сигареты. У него, наверное, много было пластмассовых бутылок, так как он разрешал возвращать их оптом.
От сторожа я вытягивала нужные мне сведения о шефе. Он очень часто уезжал, то на один день, а то и надолго. Сторож как-то обронил, что такое длительное пребывание начальства в замке тесно связано со мною, а вот раньше он подолгу здесь не засиживался.
Осколки кувшина совершенно искрошились, и мне пришлось подумать о новом орудии труда. Следовало это так провернуть, чтобы не возникло ни малейших подозрений. Я опять потребовала шефа.
— Ну, что? Соскучилась? — поинтересовался шеф, с трудом докричавшись до меня.
— Хочешь второе слово? — крякнула я в ответ.
— Хочу! А что тебе надо?
— Блюдо из королевского фарфора. Только датское!
— Ты там не спятила?
— Сам спятил! Надоело мне есть на полу, желаю королевскую сервировку! Даёшь блюдо — и все тут!