Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Великий волхв Валдай в чертогах Рода, едва почуяв жар ветра, дух стран полуденных, в тот же час вздул угли жертвенника под лучезарным куполом и бросил на огонь последнюю щепоть травы Забвения.
– Владыка Род! Свершилось! Твой сын, с кем плотью поделился, рок исполняя свой, вступил со змеем в поединок и голову одну отсек! Свободен Птичий Путь!
Дым Вечности втянулся в небо и растаял.
– Добро, наместник... Сей поединок зрел и сыном погордился. Да жаль, он смертен. Я буду тосковать...
– Его погибель ждет? – Валдай чуть веки приподнял – не Свет увидел горний, лишь его отблеск, едва не ослеп: пятно в очах застыло...
– Всех смертных ждет погибель, – багровый луч упал на жертвенник. – Кто ступит на тропу Траяна? Мне тяжко бодрствовать, волхв... Я быстро постарею. Пошли же внука, пусть принесет травы Забвения.
– И сам бы тронулся в дорогу, но змей еще свиреп, две головы имеет и не уполз из устья Ра.
– Что сын мой медлит? – Свет возмутился. – Одну отсек, и эти пусть отнимет! А труп бездыханный утопит в море!
– Не гневайся, Даждьбог! Ты создал сына человеком, и то, что по плечу в единый час свершить богам – ему потребуется время. Князь прикоснулся к Тьме, ему след дух перевести, насытить душу светом, прежде чем сделать новый шаг. Что для тебя пылинка света – для человека подвиг.
Род заворчал – Перун свой крест на небесах поставил и громом окатил, того и не позрев, что ныне студень.
И наконец промолвил:
– А кем бы я его создал? Богоподобным? Творящим чудеса, а значит, суть неправду?.. Нет, быть сыну человеком, ибо дела земные – воля ваша, внуки. Надейтесь на меня, но не плошайте... Да так и быть, я помогу ему. Свой луч подам, суть длань... Ты же, наместник, ступай и принеси травы! Пора мне Время коротать...
И горний свет угас, лишь тонкий отраженный луч застыл на угольке, храня огонь небесный...
Княгиня же тем часом, заслыша шелест лебединых крыльев, на миг тоской объялась: ей посох вспомнился – суть путь в чертоги Рода – и крик младенческий. И будто бы на миг дряхлеющая плоть наполнилась вином – взыграла кровь, не знавшие кормленья перси, давно обвисшие, в морщинах, вдруг всколыхнулись, и сосцы заныли, как будто подкатило молоко, откликнувшись на крик дитяти. Дух защемило, пред очами – исток Великой Светоносной Ра и банька, где царица вод вкупе с кикиморой ей возвратили младость...
– О боже мой! – воскликнула она, встряхнувшись. – Прости меня, грешна...
За дверью княжеских покоев не тиун стоял – чернец, ей данный в услуженье самим царем, но не слуга, а боле надзиратель. Он бдил и на всякий шорох немедля нос в дверную щель совал.
– Звала меня, княгиня?
– Я бога позвала! – притопнула она. – Вон с глаз моих!..
Чернец исчез, а Ольга, ныне же Елена, окно открыла: клик лебединый вновь всколыхнул ее, заставил душу сжаться. Она предстала пред иконой, дарованной царем – Христос был грозен и назывался Спас Ярое Око.
– Помилуй мя и не строжись. Что взять с рабы? Слепа, глупа и гнева недостойна... Ну будет, не сердись. Мне птицы не дают покоя, душа стремится ввысь... А ведаешь ли ты, что се за знак, когда в суровый студень сады цветут и лебеди летят? К добру ли, к худу?.. Ну что молчишь?
Господь не отвечал, и лишь почудилось, взор подобрел – знать, снизошел, простил...
– Услышь меня! И чудо сотвори: пошли мне весть от сына. Отрезанный ломоть, да ведь болит душа... Где ныне пребывает? И жив ли? Мне мыслится, недобрый знак... Утешь рабу?
Раба, раба... Когда-то сей удел и слово низкое ей слух вспороло, ровно засапожник, но мудрый Константин, трясясь от немочи и страсти, поведал ей:
– Ты господу раба – не человеку. Сие за честь почти. Я император всемогущий, я – византийский властелин и господин всего живого, что есть в империи. Но тоже раб пред богом. Покорность и могущество – вот жив чем просвещенный разум. Оставь свой варварский обычай повелевать, не преклонив колена даже перед богом. Смири свой дикий нрав...
Она почти смирила, однако клик лебединых стай и голос их высокий не токмо пробудил весну до срока, но и память. Теперь она тянула в путь, искушала греховным помыслом! Не прогонять бы монаха, к себе покликать и исповедаться, принять и понести покорно наказание – епитимью, и душа б, смущенная нечистой силой, утешилась в молитвах и поклонах. Княгиня же, напротив, закрылась на засов, икону убрала в киот и, крадучись, как тать, на гульбище пошла: там, в потаенном месте, был идол сбережен, бог – покровитель княжеский, Перун. Под шорох птичьих крыльев она извлекла болвана, смахнула пыль.
– Ну, здравствуй, громовержец... Почто так зришь? Княгини не признал?
Перун молчал и, очи вперив в дряхлый лик старухи, налился гневом – еще чуть-чуть, и молнией сверкнет. Как будто сговорились с Христом и теперь ярили свои очи...
– Ну, будет, не сердись. Пристало ль старому?.. Спас – бог юный, ему простить не грех, когда он грозно смотрит. А ты-то что взъярился? Да, приняла Христа, сменила имя, но ведь не первый раз. Была Дариной, Ольгой, ныне же – Елена... Рок изменила свой? Но ты же знаешь, я теперь старуха и давно вдова. Сей рок до смерти даден...
Перун не внял словам и ус свой вислый, золоченый, плотнее закусил. И словно в рот воды набрал.
– Зрю, ты тоже не утешишь... О, боги, боги! И с вами тяжко, и без вас нельзя...
Отправив покровителя на место, княгиня внука вспомнила – вот кто тоску изгонит и отвлечет от дум! Привычным ходом тайным она проникла в мужскую половину и склонилась над ложем Игоря. Владимир спал, но беспокойно: десницей рыскал окрест себя, шептал:
– Меч... Где меч мой?.. Я зарублю тебя!
Или внезапно открывал глаза, тянулся к собственному горлу:
– Душат! Они душат!.. Престол пришли отнять?!
Не игры снились, не забавы, в коих сей отрок день проводил – сны мужа грезились... Она хотела уж неслышно удалиться, но княжич вскинулся, привстал:
– Ты кто? Ты кто, старуха? Зачем пришла?.. – Рукою заслонился. – Нет, не хочу! Изыди! Я мал еще!.. Нет! Не мой черед, бери по лествице!
– Се я, неужто не признал? – Намеревалась дланью огладить волосы, да отрок отскочил, зажался в угол.
– Признал... Признал! Ты смерть! Но почему за мной? Поди же к Ярополку! Или к Олегу! Небось, престол – так старшим достается! А смерть – так мне?!
– Проснись, внучок! – княгиня испугалась. – Я бабка суть! Княгиня Ольга! Отверзни очи и позри!
И осветила себя свечою. Владимир же напрягся, замер и вмиг испариной покрывшись, свял.
– Теперь признал...
– И слава богу! Ночь душная, шальная, кругом нечистый дух – дурное снится...
– Мне не снилось... То братья приходили, то смерть пришла, и все смеялись...
– Се сон! – Корявою рукой она достала внука, приласкала. – Привиделось тебе! А братья-то далече, со Святославом ездят, и вести никакой...
– Да нет, княгиня! – княжич оживился. – Вот здесь стояли... Так был Олег, так Ярополк, и надо мной смеялись – рабичич... – И злобой налился. – Запомни, бабка: придет мой срок, я их убью!
– Опомнись, внук! Не захворал ли часом?.. Они же братья! В вас кровь едина!
– И все равно сгублю. Они кичатся благородством!.. В наследство им престол и власть, а мне?!
– Да полно же, Владимир! – Княгиня засмеялась, однако ей было страшно. – Достанется тебе и власти, и престола. Поносишь еще бремя, насидишься, покняжишь... И имя-то тебе – Владимир! Дай срок, и повладеешь миром. Покуда ж отрок, живи бездумно, наиграйся всласть.
– А чем я отличаюсь? – Ей княжич не внимал, в очах блистала лихорадка. – Почто отец ко старшим благоволит, коль кровь едина?.. Нет, знаю, презирает! Я сын рабыни!.. Но в чем я виноват?!
– Какие мысли тебя гложат! Отринь их!.. Так угодно богу, что ты родился от ключницы. Без воли господа ничто не сотворится... Ведь ты же Святославич! А презирал бы тебя князь, давно б из Киева отправил, вкупе с Малушей, а он вас держит рядом, под кровом теремным. Когда как матери иные в Родне.
Владимир встал, объятый думою глубокой, измерил отроческим шагом покои деда, меча его коснулся, шелом потрогал, однако же изрек, как муж бывалый:
