Пелагия и белый бульдог - Акунин Борис (читать книги онлайн бесплатно полные версии .txt) 📗
Похоже, Наина Георгиевна была в Дроздовке на особом положении – невнятная фраза, оброненная ею, повлекла за собой несколько напряженное молчание, словно все ждали, не добавит ли она чего-то еще.
И Наина Георгиевна добавила, но следуя какой-то своей внутренней мысли, так что понятней не стало:
– Любовь – всегда злодейство, даже если она счастливая, потому что это счастье обязательно построено на чьих-то костях.
Ширяев дернул головой, словно от удара, да и Поджио улыбнулся как-то вымученно, а богач Сытников, напирая на «о», спросил:
– Это в каком же смысле, позвольте узнать? – И обхватил рыжеватую, с проседью бороду в горсть крепкими короткими пальцами.
– Любовь не бывает без предательства, – продолжила Наина Георгиевна, глядя прямо перед собой широко раскрытыми черными глазами. – Потому что любящий предает родителей, предает друзей, предает весь мир ради кого-то одного, кто этой любви, может быть, и недостоин. Да, любовь – тоже преступление, это совершенно очевидно…
– И в каком смысле «тоже»? – пожал плечами Сытников. – Что у вас за привычка говорить недомолвками?
– Это она интересничает, – фыркнул брат. – Прочла где-то, что в столицах современные барышни непременно изъясняются загадками, вот и упражняется на нас.
В этот момент к Петру Георгиевичу подошла Таня подлить чаю в чашку, и Пелагия заметила, как молодой человек на миг стиснул пальцами ее руку.
– Благодарю вас, Татьяна Зотовна, – нежно сказал он, и горничная вспыхнула, метнув взгляд украдкой на Марью Афанасьевну. – А что вы думаете про любовь?
– Нам думать не положено, – пролепетала Таня. – Для того образованные люди есть.
– Однако у нашей инокини отменный аппетитец, – заметил Краснов, показав на пустое блюдо, с которого Пелагия только что взяла последний ломоть ветчины. – Ничего, сестрица, что скоромное?
– Ничего, – застеснялась Пелагия. – При некрепком здоровье устав позволяет.
И сделала вид, что подносит ветчину ко рту. Закидай тут же возмущенно ткнул ее мордой в коленку – мол, не забывайся. Пелагия незаметно опустила руку, запихнула ветчину вымогателю в пасть и слегка толкнула ладонью в мокрый холодный нос: всё, больше нету. Закидая тут же как ветром сдуло.
– За что люблю предписания нашей православной церкви, – сказал Краснов, – так это за продуманность диетических установлений. Вся сложная система постов и разговений, если оценивать ее с медицинской точки зрения, идеальным образом упорядочивает работу желудка и кишечника. Нет, право, что вы смеетесь, я серьезно! Осенний и зимний мясоеды призваны поддержать рацион питания в холодное время года, а великий пост прекрасно обеспечивает очищение кишечника перед весенне-летним травоядением. Своевременное опорожнение кишечника – краеугольный камень интеллектуальной и духовной жизни! Я, например, компенсирую несоблюдение постов ежевечерними клистирами из настоя ромашки и всем рекомендую делать то же самое. Я на эту тему даже катрен сложил:
– Да ну вас совсем, Кирилл Нифонтович, – махнула рукой Марья Афанасьевна, отсмеявшись. – Вы, матушка, его не слушайте, он у нас сторонник прогресса. На велосипеде по лугу ездит, коров пугает. И в гости к нему без предупреждения заявиться не вздумайте, он частенько на крыше голышом сидит – солнечные ванны принимает. Тьфу, срам! А видите, у него вкруг плеши щетина ежом? Это он в начале лета всякий раз волоса начисто сбривает, у него, видите ли, макушка дышит. Имение недавно перезаложил, чтобы из Заволжска к себе домой телеграфный провод протянуть. А зачем, знаете? Чтоб с почтмейстером по телеграфу в шашки играть. И добро бы еще играл хорошо, а то все время проигрывает.
– И что с того? – ничуть не обиделся Кирилл Нифонтович. – Я же не для самолюбия играю, а в назидание нашим заволжским дикарям. Пусть знают, что такое прогресс. Ведь в Европе что ни день новые открытия и изобретения, в Америке нынче строят такие дома, что до облаков достают, а наши двоеперстцы долгополые от паровоза шарахаются, на газовый фонарь жмурятся, чтоб сатанинским пламенем не опоганиться.
– Это верно, что наши староверы к новому недоверчивы, да не все же, – вступился за своих Сытников. – Молодые подрастут, и у нас тут всё переменится. Вот днями заезжал ко мне сюда один купец из беспоповцев, Аввакум Силыч Вонифатьев, рядился лес продавать. Да вы, поди, помните – я, перед тем как его идти встречать, рассказывал тут за чаем, как его в пятнадцать лет за тридцатитрехлетнюю невесту выдавали. Вас, Петр Георгиевич, не было, вы в Заволжск ездили.
Степан Трофимович кивнул:
– Как же, история колоритная, в духе местных обычаев. Бубенцов еще сказал, что власть потому и хочет ваше дикое раскольничество искоренить, чтобы избавиться от этакого варварства. А вы, Донат Абрамыч, с ним поругались.
– Вот-вот, тот самый Вонифатьев.
– И что, продал он вам лес? – спросил Ширяев. – Какой? Сколько десятин?
– Хороший, чистая сосна. Без малого три тысячи десятин, только далеконько, в верховьях Ветлуги. Немалые деньги содрал, тридцать пять тысяч. Ну да ничего, я тому лесу дам лет пять-десять подрасти, туда как раз и узкоколейку протянут, а потом возьму на нем верных тысяч триста. Но не о том речь. С Вонифатьевым сынок был, занятный мальчуган. Пока мы с его папенькой, как у нас заведено, сходились, расходились, плевали, снова сходились, прежде чем по рукам ударить, я мальчонку этого, чтоб не скучал, в библиотеку посадил с яблоками и пряниками. Заглядываю, не уснул ли – а он мой учебник по электромоторам читает (я из Москвы недавно выписал, интересуюсь). Удивился, спрашиваю – тебе зачем? А он мне: вырасту, дяденька, и через лес дорогу электрическую пущу. Просеку рубить и рельсы класть – это долго и дорого. Я, говорит, столбы крепкие поставлю и по ним подвесные вагонетки погоню. Дешевле выйдет, быстрей и удобней. А вы с Бубенцовым говорите – дикари…
– Закидай! – вскинулась вдруг Марья Афанасьевна, заполошно всплеснув руками. – Закидаюшка! Где Закидай? Что-то я его давно не вижу!
Все заозирались по сторонам, а сестра Пелагия заглянула и под стол. Бульдога на террасе не было. Маленький Закусай, раскинув лапы, мирно сопел подле пустой миски, а вот его родитель куда-то запропастился.
– В сад сбежал, – констатировала мисс Ригли. – Нехорошо. Опять какой-нибудь дряни нажрется.
Генеральша схватилась за сердце.
– Ой, что же это… Господи… – И истошно закричала: – Закидаюшка! Где ты!?
Пелагия с изумлением увидела, что из глаз Татищевой катятся крупные истеричные слезы. Хозяйка Дроздовки попыталась подняться, да не смогла – мешком осела в соломенное кресло.
– Милые, хорошие… – забормотала она. – Идите, бегите… Сыщите его. Герасим! Ах, ну скорей же! Уйди ты, Таня, со своими каплями. Беги со всеми, ищи. Капли мне вон матушка даст, она все равно парка не знает… Найдите мне его!
Вмиг терраса опустела – все, даже строптивая мисс Ригли и своенравная Наина Георгиевна, бросились разыскивать беглеца. Остались лишь всхлипывающая Марья Афанасьевна да сестра Пелагия.
– Двадцать мало, лейте тридцать…
Трясущейся рукой Татищева взяла стакан с сердечными каплями, выпила.
– Дайте мне Закусая! – потребовала она и, приняв щенка, прижала к груди теплое сонное тельце.
Закусай приоткрыл было глазки, тоненько тявкнул, но просыпаться передумал. Немного побарахтался, забираясь генеральше поглубже под увесистый бюст, и затих.
Из-за деревьев доносились голоса и смех перекликающихся между собой искателей, которые разбрелись по обширному парку, а несчастная Марья Афанасьевна сидела ни жива ни мертва и все говорила, говорила, словно пыталась отогнать словами тревогу.
– …Ах, матушка, вы не смотрите, что у меня тут полон дом народу, я ведь, в сущности, страшно одинока, меня по-настоящему и не любит никто, кроме моих деточек.
