Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович (лучшие книги TXT, FB2) 📗
Серый так рьяно несколько раз кивнул, что шляпа не удержалась и бухнулась прямо в лужу. Филиппов отпустил пуговицу, поднял головной убор, отряхнул, примерился было надеть на редкий зачес корреспондента, но передумал, сунул тому в руки. После чего уселся в автомобиль, Маршал плюхнулся на водительское кресло (Константин Павлович в последний год увлекся автоспортом, даже прикупил себе кожаное кепи, очки-консервы и перчатки с крагами), и «Рено», обдав журналиста душистым дымом, укатил по Можайской под аплодисменты потревоженных голубей.
Кивнуть, положим, было несложно. Как и испуг на челе изобразить – пускай себе господин Филиппов уверится, что напугал Юлия Осиповича Штайера. Серый господин – а именно он и был тем самым Штайером – выпрямился, расправил плечи, и оказалось, что совершенно он не сутул, даже напротив, абсолютно строен, будто под серым пальто имелся на нем армейский мундир. Он проводил взглядом черный автомобиль, снова извлек из кармана блокнот, послюнявил химический карандаш, немного подумал и вывел: «Чурбанчик из Обводного канала». Оценил написанное, закавычил слово «чурбанчик» и дальше застрочил, уже почти не останавливаясь.
Исписав несколько страничек подряд, лишь изредка пробегая взглядом по неровным строчкам, господин Штайер захлопнул записную книжку, спрятал вместе с карандашиком обратно в карман, закрутил головой. Шагах в пятнадцати дремал на козлах извозчик. Обрадовавшись удаче и удивившись тому, что в таком малоприличном месте оказался приличный экипаж, Юлий Осипович хлопнул по спине возницу:
– На Казанскую, дом Кохендерфера. Поживей, любезный, на чай заработаешь.
На углу Казанской площади и Казанской же улицы серый господин Штайер ловко соскочил с подножки, совершенно несолидным юношеским аллюром взбежал по парадной лестнице большого доходного дома, уверенно дернул ручку двери с табличкой «Петербургскiй листокъ». Внутри было шумно и многолюдно, словно на бирже: грохотали каретки сразу нескольких печатных машинок, трещал телеграфный аппарат в углу, перекрикивались мужчины, все, как один, без сюртуков, в одних жилетах, – и все это в густом папиросном, сигарном и трубочном дыму, отказывавшемся покидать помещение через любезно распахнутые настежь высокие окна.
Юлий Осипович так же торопливо, но сохраняя солидный сосредоточенный вид, проследовал к одному из столов, двумя пальцами ухватил за воротник выбивающего что-то двумя пальцами на новеньком «Ундервуде» юношу с еле пробивающимися над верхней губой усиками, потянул вверх:
– Боги египетские! Синявский, я же вас просил – не надо трогать мой аппарат.
Выдворив интервента, Штайер заправил новый лист в машинку, положил перед собой блокнот с записями и застрочил. Пальцы летали по клавишам как у пианиста, исполняющего какое-то дикое prestissimo. Изгнанный Синявский в восхищении от этого зрелища даже неинтеллигентно цокнул языком, за что тут же получил грозный взгляд. Заметка была перепечатана в пять минут, естественно, без помарок. Юлий Осипович выхватил листок, бросил в сторону юноши:
– Пока так же не научишься, к машинке не подходи. Не то уши оборву. – И, не дожидаясь возражений, скрылся за дверью с надписью «Главный редакторъ».
20 декабря 1912 года. Четверг
Константин Павлович Маршал закашлялся, поперхнувшись только что откушенным кусочком сдобной сайки. Причиной такого опасного нарушения хода завтрака послужил газетный заголовок – крупным шрифтом на странице с происшествиями, споря размером букв с названием статьи о шумном деле Бейлиса [22], было напечатано «„Чурбанчик“ из Обводного канала». С трудом проглотив булку, Маршал пробежал глазами по строчкам.
«Ужасную находку вчерашним утром выловила местная прачка из Обводного канала близ Можайского моста. Особо впечатлительным особам автор этой статьи даже рекомендует не продолжать чтение и в ущерб нашему почтенному изданию предлагает перейти сразу к страницам с театральными анонсами. Те же, кто крепок духом и не лишен любопытства, пусть проследуют за мной к черным тайнам самого грешного места города Святого Петра.
Поножовщина, разврат, неуемное пьянство – далеко не полный перечень того, чем живет часть Петербурга, которую чистый город отгородил от себя Обводным каналом. Сюда после наступления темноты отказываются ехать извозчики, случайного припозднившегося прохожего здесь непременно оберут до нитки, а ежели тот решится возразить, то еще и поколотят, а то и ткнут финским ножом в бок. Но вчера даже привычные к каждодневным ужасам обитатели этой городской клоаки были поражены увиденным, чему прямым свидетелем стал ваш покорный слуга. Очевидцы, вспомнив, что они христиане, шептали молитвы и осеняли себя знамением, глядя на жуткий дар, что выбросила на берег вода. Человеческое тело мужеского полу, лишенное злодейским умыслом рук, ног и самой головы! Уверен, что, только лишь читая эти строки, вы содрогнулись от ужаса и негодования, а теперь вообразите, каково было вашему покорному слуге, имевшему неудовольствие лицезреть это самолично.
Поистине, это леденящее кровь преступление являет собой настоящую пощечину цивилизованному обществу нашей столицы и невиданный доселе вызов для ее сыскной полиции. По уверениям начальника петербургского сыска, господина В. Г. Филиппова, на расследование злодеяния будут брошены все лучшие силы, имеющиеся в наличии. Существует небезосновательное подозрение, что безымянный „чурбанчик“ (а именовать эти останки человеком не берется мое перо) – дело рук тайной иноверческой или вовсе оккультистской секты, ибо трудно представить, с чем согласна и полиция, чтобы человек христианской веры, хоть бы и опустившийся на самое дно жизни, смог сотворить подобное с ближним своим. Здесь же наличествуют все признаки ужасного ритуального преступления, присущие темным идолопоклонникам с их кровожадными богами, требующими страшных жертв.
Примите уверения, наши верные читатели, что „Петербургский листок“ и я, Юлий Штайер, не оставят это дело и будут непременно и безотлагательно извещать уважаемую публику обо всех подвижках в оном, всеми силами помогая нашей доблестной полиции».
– Помощнички чертовы, – прошипел Маршал, отбрасывая газету, и тут же получил укоризненное «Константин» от Зины. – Прости. Просто опять эти газетчики собираются изображать нас болванами. Да еще, не дай бог, спровоцируют погромы своими предположениями. Мало нам юдофобства. Полюбуйся сама. – Он протянул Зине газету.
Та пару раз охнула, но дочитала до конца, отложила в сторону.
– Ты не веришь, что это какие-то сумасшедшие мистики? Очень уж похоже на ритуальное убийство.
– И ты туда же. Это все твое увлечение Блэквудом [23]. – Константин Павлович смял салфетку, встал, зашагал по комнате, как делал всегда, когда размышлял или пребывал в раздраженном состоянии. – Если бы это была жертва каких-нибудь поклонников забытых или вновь выдуманных богов, то мы бы и останков не сыскали. Если только они не поклоняются сливным водам местных фабрик и мануфактур и потому и бросили жертву в канал. А про еврейский след даже и говорить всерьез не хочу.
Зина с улыбкой наблюдала за мужем. Она любила, когда он делился с ней деталями своих расследований, своими профессиональными рассуждениями, но случалось это очень нечасто, потому как Константин Павлович берег душевное здоровье супруги, время от времени развлекая ее лишь забавными историями о мошенниках и мелких жуликах.
– Но для чего же тогда все эти изуверства? Будто коровью тушу разделали.
– Тут как раз все просто. – Маршал снова сел, закурил. – Убийца – или убийцы – не хотел, чтобы труп опознали. Значит, преступник был с жертвой близко знаком. Обычный уличный бандит просто пырнул бы несчастного ножом и оставил тело на улице. Так что как только узнаем, кем был этот покойник, так определим и круг подозреваемых. Вот только как установить личность без головы? Пока лишь ясно из заключения доктора, что это мужчина до сорока, физически крепкий, из отклонений лишь увеличенная печень. Что совершенно не удивительно, если он с Лиговки. Вода ледяная, так что точно определить, сколько он там плавал, не представляется возможным. Но точно не больше недели. Никаких особых примет – ни шрамов, ни родимых пятен. Поэтому сегодня у нас опять облавы. Будем составлять списки всех, кто пропал за последние десять-двенадцать дней. Но даже сейчас могу сказать, что списки эти окажутся длинные: там каждый день кто-то пропадает. Да еще и вокзал рядом. – Константин Павлович потушил папиросу, поднялся, натянул пиджак. – Так что сегодня снова не жди, ложись без меня.
