Левиафан - Акунин Борис (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗

Увидела знакомую широкоплечую фигуру, вытянувшуюся наискось, черноволосой головой к угловому выступу стены. Ренье лежал ничком, правая рука неестественно вывернулась.

Внутрь Рената входить не стала – и так видела достаточно. Остальные вошли, присели над телом на корточки.

Японец приподнял голову мертвеца, зачем-то потрогал пальцем окровавленный лоб. Ах да, он ведь врач.

– Oh Lord, have mercy upon this sinful creature [31], – набожно произнесла мадам Труффо.

– Аминь, – сказала Рената и отвернулась, чтобы не видеть этого тягостного зрелища.

В салон вернулись молча.

И вовремя вернулись – Бульдог закончил трапезу, вытер жирные губы салфеткой и придвинул к себе черную папку.

– Я обещал, что покажу вам показания нашего бывшего соседа по столу, – невозмутимо сказал он, кладя перед собой три сплошь исписанных листа бумаги – два целых и еще половинку. – Так вышло, что это не просто признание, а предсмертное письмо. Но сути дела это не меняет. Угодно ли послушать?

Повторять приглашение не пришлось – все собрались вокруг комиссара и затаили дыхание. Бульдог взял первый листок, отодвинул подальше от глаз и стал читать.

Я, Шарль Ренье, делаю нижеследующее признание по доброй воле и безо всякого принуждения, единственно из желания облегчить свою совесть и объяснить мотивы, побудившие меня на совершение тяжких преступлений.

Судьба всегда обходилась со мной жестоко…

– Ну, эту песню я слышал тысячу раз, – прокомментировал комиссар, прерывая чтение. – Еще ни один убийца, грабитель или там растлитель малолетних не сказал на суде, что судьба осыпала его своими дарами, а он, сукин сын, оказался их недостоин. Ладно, едем дальше.

Судьба всегда обходилась со мной жестоко, а если обласкала на заре жизни, то лишь затем, чтобы потом побольнее ужалить. Ранние мои годы прошли в неописуемой роскоши. Я был единственным сыном и наследником баснословно богатого раджи, человека очень доброго, постигшего премудрость и Востока, и Запада. До девяти лет я не знал, что такое злоба, страх, обида, неисполненное желание. Мать тосковала в чужой стране и все время проводила со мной, рассказывая мне о прекрасной Франции и веселом Париже, где она выросла. Отец впервые увидел ее в клубе «Багатель», где она была первой танцовщицей, и влюбился без ума. Франсуаза Ренье (такова девичья фамилия моей матери – я взял то же имя, когда получал французское подданство) не устояла перед соблазнами, которые сулил ей брак с восточным владыкой, и стала его женой. Но замужество не принесло ей счастья, хотя она искренне почитала моего отца и сохранила ему верность до сего дня.

Когда Индию захлестнула волна кровавого мятежа, мой отец почувствовал опасность и отправил жену и сына во Францию. Раджа знал, что англичане давно зарятся на его заветный ларец и непременно устроят какую-нибудь подлость, чтобы завладеть сокровищами Брахмапура.

Первое время мы с матерью жили в Париже очень богато – в собственном особняке, окруженные многочисленными слугами. Я учился в привилегированном лицее. вместе с детьми коронованных особ и миллионеров. Но потом все переменилось, и я сполна испил чашу нужды и унижений.

Никогда не забуду тот черный день, когда мать в слезах сообщила мне, что у меня больше нет ни отца, ни титула, ни родины. Лишь год спустя через британское посольство в Париже мне передали единственное наследство, завешанное отцом: томик Корана. К тому времени мать уже крестила меня и я ходил к мессе, однако я поклялся себе, что выучусь читать по-арабски и непременно прочту записи, сделанные на полях Священной Книги рукою отца. Много лет спустя я осуществил свое намерение, но об этом я напишу позже.

– Терпение, терпение, – сказал Гош, лукаво улыбнувшись. – До этого мы еще дойдем. Пока идет лирика.

Из особняка мы съехали сразу же после получения горестного известия. Сначала в дорогой отель, потом в гостиницу попроще, потом в меблированные комнаты. Слуг становилось все меньше, и в конце концов мы остались вдвоем. Мать никогда не была практичной – нив годы своей бурной юности, ни позднее. Драгоценностей, которые она захватила с собой в Европу, хватило на два-три года, после чего мы впали в настоящую нужду. Я ходил в обычную школу, где меня били и звали «черномазым». Такая жизнь научила меня скрытности и злопамятности. Я вел тайный дневник, в который записывал имена своих обидчиков, чтобы отомстить каждому из них, когда подвернется удобный случай. И рано или поздно случай непременно подворачивался. Одного из врагов своего несчастного отрочества я повстречал в Нью-Йорке много лет спустя. Он не узнал меня – к тому времени я сменил фамилию и стал совсем непохож на тощего затравленного «индюшку», как дразнили меня в школе. Я подстерег старого знакомца вечером, когда он пьяный возвращался из кабака. Я представился ему своим прежним именем и оборвал его удивленный возглас ударом складного ножа в правый глаз – этому приему я научился в притонах Александрии. Признаюсь в этом убийстве, потому что оно вряд ли отяготит мою участь еще более.

– Это уж точно, – подтвердил Бульдог. – Тут уж все равно – трупом больше, трупом меньше.

Когда мне было тринадцать лет, мы переехали из Парижа в Марсель, потому что там дешевле жить и потому что у матери там были родственники. Шестнадцати лет, совершив проступок, о котором мне не хочется вспоминать, я сбежал из дому и завербовался юнгой на шхуну. Два года плавал по Средиземноморью. Это был тяжелый, но полезный опыт. Я стал сильным, безжалостным и гибким. Впоследствии это позволило мне стать первым из курсантов марсельской Эколь Маритим. Я окончил училище с медалью и с тех пор плавал на самых лучших кораблях французского торгового флота. Когда в конце прошлого года был объявлен конкурс на должность первого лейтенанта суперпарохода «Левиафан», мой послужной список и отличные рекомендации обеспечили мне победу. Но к тому времени у меня уже появилась Цель.

Гош взял второй лист и предупредил:

– Вот оно начинается, самое интересное.

В детстве меня учили арабскому, но учителя были слишком снисходительны к наследному принцу и научился я немногому. Позднее, когда мы с матерью оказались во Франции, уроки вовсе прекратились, и я быстро забыл то немногое, что знал. Долгие годы Коран с отцовскими пометками казался мне волшебной книгой, в магической вязи которой простому смертному ни за что не разобраться. Как потом благодарил я судьбу за то, что не попросил какого-нибудь знатока арабского прочесть письмена на полях!

Нет, я во что бы то ни стало должен был проникнуть в эту тайну сам. Я вновь занялся арабским, когда плавал в Магриб и Левант. Понемногу Коран начинал разговаривать со мной голосом моего отца. Но прошли долгие годы, прежде чем рукописные заметки – цветистые изречения мудрецов, обрывки стихов и житейские советы любящего отца сыну – намекнули мне, что заключают в себе некий шифр. Если прочесть записи в определенной последовательности, они обретали смысл точной и подробной инструкции, но понять это мог только тот, кто изучил пометки наизусть, много думал над ними и запечатлел их в памяти своего сердца. Дольше всего бился я над строчкой из неведомого мне стихотворения:

Лишь год назад, читая мемуары одного английского генерала, похвалявшегося своими «подвигами» во время Великого восстания (мой интерес к этой теме вполне понятен), я прочел о предсмертном даре брахмапурского раджи своему маленькому сыну. Оказывается, Коран был завернут в платок! У меня словно пелена упала с глаз. Несколько месяцев спустя лорд Литтлби выставил свою коллекцию в Лувре. Я был самым прилежным из посетителей этой выставки. Когда я, наконец, увидел платок моего отца, мне открылось значение строчек: