Аз Бога Ведаю! - Алексеев Сергей Трофимович (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Детина вдруг разгневался, оторвал мать от волос своих и ровно тряпицу бросил на землю.
– Довольно терзать меня! Я волен над роком своим! Поди прочь!
Княгиня зажала руками уста свои и замерла на земле, словно забитая соколом птица.
Ибо с уст ее чуть не слетело слово, которого только и ждала вездесущая Креслава! Мысль проклятия своего материнского рока уж билась в голове и доставала сердце...
Не отрывая ладоней от уст, она медленно встала и побрела к коню своему. И то, что зрела окрест себя: леденило душу, и крик проклятия готов был сорваться и сотрясти пространство. Огонь заворожил всю русь, наемники присмирели, даже Свенальд поднял завесу бровей, и потускневшие очи его, видавшие огня, тут возгорелись. Лишь Святослав плясал возле огня, крича и ликуя, изрыгал огонь! И чудилось матери, огненный этот крик сжигает небо, и нет от него спасения.
И чтобы не крикнуть самой, княгиня встала на колени и забила свой рот землей...
Старый наемник возвратился от пепелищ Искоростеня в Киев, но не залег в своих хоромах, чтобы бражничать, как всегда бывало, да считать свое имение. Миновав двор свой, он отправился к Почайне, где было торжище и стояли корабли из разных стран. В разводьях соли на лице, в ржавых от дождей и пропыленных доспехах, с седой гривой нечесаных волос варяг этот более напоминал не витязя – изгоя.
Скрипя кольчугой и костями, Свенальд бродил среди заморских гостей и слушал разноязыкий говор, вглядывался в лица и тянул ноздрями чужестранный воздух, несомый с кораблей. Слух его оставался нем, чужие слова были незнакомы и вызывали чувств не более, чем вороний гам. Свой родной язык он не помнил, поскольку отроком еще был полонен вместе с отцом и продан в рабство на ромейские галеры. А речь рабов была срамна, убога и неказиста, однако обладала силой портить природный язык, как ложка дегтя портит бочку меда. Не минуло и трех лет, а длиннолицый раб успел забыть, кто он, чья кровь бежит по жилам и из каких земель произошел. Если уж попал под жернова неволи, не будучи зрелым мужем, вряд ли что спасет душу – скорее перемелет ее, в прах изотрет, в муку, а рабская жизнь в единый час испечет не хлебный каравай, но пресную лепешку. Кто рабства не изведал, тот может сказать: «Все можно превозмочь, была бы только вера». Кто же вкусил этого хлеба, кто мечен был каленым железом, до смерти получает печать невольника.
И потому Свенальд никогда не снимал железного шлема, абы не показывать лба своего, однако же всякий невольник – будь он греком, персом или иудеем – в один миг признавал в нем бывшего раба.
Ставший безродным, бессловесным и безымянным в неволе, он вдругорядь был захвачен в плен, на сей раз славянским народом русь. И тут ровно еще раз родился, ибо не ведали рабства русские, и всякий человек, полоненный на войне, по прошествии срока становился вольным.
Единственное, что запомнил и сохранил Свенальд, – это запах родины. Ни рабство с восьми лет, ни вековая служба в русских землях не выветрили запаха земли, неведомой и судной. В той стороне, где он на свет явился, витал сосновый дух, а вместе с ним пахло горючим камнем и овчарней. Не помнил ни отца, ни мать, но не забыл монету золотую с головою князя. И чей-то голос говорил ему:
– Се наш древний царь. Позри, каков!
И потому в Почайне он нюхал корабли, да длинный его нос, забитый гарью и пеплом пожарищ, не мог учуять этих запахов, и грезилось, что всякий заморский гость прибыл с пепелища...
Ужель весь мир горит, как Русь?
Отчаявшись по запаху найти корабль со своих неведомых берегов родных, Свенальд наугад поднялся по сходням на первый попавшийся.
– Эй, гость! Возьми меня с собой. Золотом отплачу.
Позрев на витязя-изгоя, гость призвал толмача и спросил:
– Куда ты вознамерился пойти?
– Домой, – сказал старый бездомок. – Желаю умереть на своей земле. Нельзя же пуститься в Последний Путь с чужбины, нет хода. Всю жизнь прожил между землей и небом. Хочу, чтоб душа не маялась после кончины, нашла приют.
– Где ж твой дом? В какой стороне? Если по пути – возьму.
Свенальд нахмурился, сказал со вздохом:
– Не ведаю, купец. Но мыслю – где-то есть.
– Как твое имя?
– Именем Свенальд. Да не от рода мое имя... Звали иначе, а как теперь уж и не помню... Кто новое давал, должно, знал старое, да нет его в живых...
Заморский гость, шевеля устами, произносил его имя – мял языком, пробовал на зуб, как пробуют монету, и наконец спросил:
– Быть может, ты язык свой помнишь?
– Знал я один язык, кроме русского. Да и того почти не помню. Когда греб на ромейской галере, кормчий иногда кричал: «Гур, белай, хож!» Я понимал его... А на каком наречии говорил он – не знаю.
– Сними порты! – потребовал гость. – И я скажу тебе, откуда ты.
– Зачем? – напрягся, ожидая насмешки, старый наемник.
– Сдается мне, ты иудей. На таком наречии говорят рабы.
– Нет, я был Гой! – заверил Свенальд. – И плоть мою не обрезали!
– Тогда ступай туда! – махнул рукой толмач. – Там люди от варяг пришли. Среди них есть имена, похожие на твое.
Старый наемник вдруг обрел призрачную надежду и поспешил на судно, пропахшее тяжелым духом человеческой плоти, мочи и солонины. И закричал:
– Я именем Свенальд! Мне любо прибиться к родной земле!
Северный гость был немногословен, хотя по-русски говорил добро.
– В какой стране ты жил, витязь?
– Не ведаю, в какой....Смолой сосновой пахло, горючим камнем и овчарней.
– По берегам студеным везде так пахнет, – сказал гость. – А знаешь ли своих богов? Коли ты из северной страны, знать, твой бог – Один.
– Не помню, гость, – загоревал Свенальд. – В неволе будучи, я кланялся Христу и крест носил на вые, в Руси же мои боги – Перун да старый Род. А иногда и солнцу поклонюсь... Но Одина не ведал. А коли надобно, так и ему поклонюсь.
– Так кто ты есть? По облику – как будто варяг заморский, по речи – русский, но бога не знаешь ничьего. Так кто ты, человече?
– Бездомок я! – признался старый наемник. – А добро бы к смерти обрести покой на родной земле. Устал служить и воевать устал. Смеются надо мной!
– Земли своей не ведаешь, а плыть собрался...
– Но можно поискать земли! – безнадежно предложил воевода. – Есть золото. Будет мало – еще принесу.
– Мне недосуг искать, – посетовал суровый мореход. – Да и отыщешь ли, коли не знал родной страны?
– Постой же, гость! А ну-ка покажи монеты!
– Зачем? Не хочешь ли отнять?
– Да я бы дал своих... На тех монетах, кои ходили в стороне моей, есть голова царя!
– Таких полно везде! На всех цари! На то и злато!
– Я б своего признал!
Мореход кошель достал из-под рубахи, монету вынул:
– На, позри. Да токмо не замай...
Свенальд позрел, вернул со вздохом:
– Се царь не мой...
– Ну так иди, ищи. Авось найдешь.
– Продай мне свой корабль, – вдруг попросил Свенальд. – Я щедро заплачу, хоть серебром, хоть златом, хоть драгоценным камнем. Сего добра скопил довольно...
– Ты старый витязь, – укорил гость. – Продавши свой меч, кто бы ты стал? Я старый мореход, корабль мне свят. И лишь товар продажен. Купи товар! Сукна добротного или вот кожи. А есть и камень, суть янтарь...
Седые брови утаили очи Свенальда.
– Где же мне искать свою землю? Где взять корабль?
– Тебе же свычней мечом искать земли. Зачем корабль?
В тяжкой кручине умолк Свенальд, и угасла его мимолетная радость. Тем часом на корабле северного гостя вздулись ветрила и ударило медное било – миг отплытия настал. И лишь тогда спохватился старый наемник, стряхнул каменную пыль с лица и подал мореходу кожаный мешок с золотом.
– Как его имя? Один?.. Ему никогда не воздавал треб. Так возьми вот и воздай. Коль он мой бог – знать, он то помнит обо мне. Пусть призовет Меня, когда пробьет последний час, и пусть дозволит хоть одним оком позреть на отчий край. Всю жизнь ратился я за злато, а ныне любо мне уразуметь, достойно постоять мечом за землю отчую? Достойно ли за нее смерть принять? И стоит ли злата? А может, выше? Может, нет цены?
