Мальтийский жезл [Александрийская гемма] - Парнов Еремей Иудович (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗

Глава двадцать вторая

СВЯТЕЙШИЙ ПИРАТ

Авентира IV

Над Италией благоухала весна, насыщенная неотвязным ароматом глициний. Ствол и ветки иудина дерева в епископском саду усыпали фиолетовые и пурпурные наросты. Словно вся кровь мира выступила из недр окаменевшей земли.

— Жестокое, проклятое время, чреватое беспросветным отчаянием, — пробормотал мессер Мельхиор, узнав о появлении еще одного лжепапы. — И подлое, — добавил он, отгораживаясь книжным пюпитром от манящего сияния за окном.

Бесцельно скорбеть о людских пороках, бессилен и плач о несовершенстве мирском. В мире, где безраздельно правит смерть, немыслима подлинная справедливость. Скелет с пустым черепом да с острой косой — вот единственный победитель. Так есть, и так было, и так пребудет во все времена.

Доброго католика Мельхиора фон Блаузее привело в Италию пламенное желание постичь истинное предназначение рода человеческого, ввергнутого с рождения в круговорот скорбей.

В пятнадцать лет, получив благословение батюшки и рекомендательное письмо местного священника, он покинул старинный городок на западной границе Богемского королевства и пешком отправился в Париж. Привлеченный славой Сорбонны, Мельхиор намеревался в кратчайший срок одолеть премудрости семи свободных искусств и подготовиться к сдаче магистерского экзамена. Однако ему не суждено было получить украшенный тяжелыми печатями свиток. Сожжение ведьм, которым встретила философа гостеприимная столица Франции, произвело на его нежную чувствительную душу столь тягостное впечатление, что он поспешил примкнуть к процессии богомольцев, направлявшихся в Рим.

Диплом magistre des sciences et docteur en theologie [121] потерял в его глазах всякую ценность. Хотя нравы на далекой родине были ничуть не мягче, Мельхиора потрясло лицезрение объятых пламенем женщин. Среди тридцати шести преданных казни колдуний было несколько совсем еще юных, почти девочек. Созданное всевышним промыслом здание мира мыслилось совершенным, а принесенная на Голгофе искупительная жертва наполняла все сиянием вечной жизни, сообщая пифагорийской гармонии сверхчувственный всепоглощающий смысл. В поющих сферах не было места столь вопиющей жестокости. Она пятнала белоснежные одежды матери церкви, обратив в разъедающий яд даже кристальную влагу схоластических истин. Чтобы жить дальше, следовало поскорее забыть о зверствах.

Посетив святыни Вечного города, неутомимый искатель перекочевал в Болонью, где и обрел временное успокоение в стенах древнейшего университета Европы. Это были самые счастливые годы для молодого чужеземца. Проявленное им прилежание, равно как и глубокий критический ум, счастливо соединенный с благочестием, не остались без внимания. Тем более что Мельхиор, обнаружив редкие способности к языкам, снискал известность утонченного знатока древних манускриптов, считавшихся еретическими и именно поэтому вызывавших жгучий интерес. Расшифровав несколько темных, нарочито запутанных сочинений, приписываемых Гермесу Трисмегисту, он удостоился аудиенции сангроского кардинала, который без долгих разговоров пригласил его к себе на службу. Этой встрече суждено было сыграть в судьбе Мельхиора фон Блаузее поистине роковую роль.

Прослышав, что где-то в Ночере хранится список с секретного спагерического сочинения, кардинал, будучи охоч до всего запретного и таинственного, спешно снарядил своего нового секретаря в поездку. Вместе с инструкциями ему вручили туго набитый золотыми флоринами кошель и длинное послание к епископу Ночеры. Несмотря на то что даже папы не брезговали алхимическими изысканиями, дело это было чрезвычайно тонкое и даже рискованное. Мельхиор однако чувствовал себя на седьмом небе. Впервые в жизни ему предоставлялась возможность попутешествовать в крытом возке, запряженном мулами.

Епископ встретил посланца как родного. Поселил у себя во дворце, приставил расторопных слуг и вообще окружил заботой и лаской. Вскоре искомый список был обнаружен, и Мельхиор незамедлительно приступил к его расшифровке. Работал он со вкусом, не торопясь, потому что путь предстоял и долгий, и трудный. Следовало соблюдать осмотрительность, ведь бредущего в алхимических потемках на каждом шагу подстерегают ловушки. Вначале Мельхиор попытался овладеть условными значками алхимиков, выражавшими подчас самые разнообразные понятия. Трудность состояла не только в том, что одним и тем же символом обозначались, допустим, Солнце и золото, железо и Марс. Это-то лежало на поверхности. Любой школяр знал о сродстве семи планет и семи металлов. Поднаторев в расшифровке, здесь можно было не бояться ошибки. Само собой становилось понятно, когда речь шла о меди, а когда о Венере, приуроченной к опыту. Куда труднее оказалось постичь другие сопоставления. Так, например, одинаковыми рогатыми и перечеркнутыми кружками изображались каменная соль и созвездие Тельца, дух и спирт. Как тут разобраться, что к чему? С другой стороны, сублиматум — возгонка ртути — представлялась сразу в двух вариантах:

и

Пришлось потратить, не жалея свечей, не одну ночь, прежде чем начали понемногу спадать покровы с таинств. После многомесячного бдения Мельхиор знал спагерическую знаковую систему почти наизусть, словно нотную грамоту. Но он понимал, что одного этого еще недостаточно. Требовалось большее: научиться мыслить спагерическими иероглифами, чтобы высвободилась в сознании волшебная суть, запечатленная в них, как в герметических сосудах. Даже гуляя с вощеной табличкой по саду, он совершенствовал память, чертя и стирая чернокнижные письмена:

(кипячение),

(возгонка),

(очищение). А там и обозначение сроков постиг, без чего нельзя было повторить ни единого опыта:

(годичный),

(дневной),

(ночной).

Уже после всего раскрылась тайна слегка подчеркнутых в тексте букв. Литера «В» означала баню, «Е» — квинтэссенцию, «N» — замазывание, «Н» — сгущение и слой на слое — троекратная «S». Окончание же великого деяния олицетворяла магическая гексаграмма, живописующая единение огня и воды.

В совершенстве овладев словарем и грамматикой языка-шифра, Мельхиор фон Блаузее принялся за чтение рукописи, озаглавленной «Дорога дорог», в которой содержался верный рецепт изготовления философского камня. Она была составлена в виде письма Арнольда из Виллановы папе Бенедикту Одиннадцатому [122], домогавшемуся под угрозой костра разоблачения секрета.

«Почтенный отец! — обращался к своему тюремщику брошенный в тесную одиночку ученый. — Приблизь с благоговением ухо и знай: ртуть есть семянная жидкость всех металлов… И вот доказательство. Всякое вещество состоит из элементов, на которые его можно разложить. Возьму неопровержимый и легко понимаемый пример. С помощью теплоты лед легко расплывается в воду, значит, он из воды. И вот все металлы растворяются в ртути, значит, ртуть есть первичный материал всех металлов…»