Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн (полные книги TXT) 📗
За его спиной находилось окно, закрытое куском холста, отрезанного точно по размерам проема, холст свисал со стержня и крепился веревками, с помощью которых его можно было поднять или опустить. Сейчас холст был поднят, открывая толстый слой промасленной бумаги — прозрачной лишь настолько, чтобы, скрывая вид, пропускать желтоватый отфильтрованный свет.
— Прошу вас, садитесь, — сказал Леонардо, а потом указал на табуретку. — Вы позволите?
Когда я кивнула, он протащил ее по каменному полу и уселся напротив.
За ним стоял мольберт с большой деревянной доской; я наклонилась вперед и краем глаза заметила кремовый лист бумаги, придавленный верхним краем доски к мольберту. Слева от мольберта горела лампа на маленьком столике, где лежали разбросанные кусочки угля и горстка пушистых куриных перьев. Рядом на полу стояла корзина яиц, бутыль с маслом и несколько скомканных грязных тряпок.
— Монна Лиза, — ласково позвал он. Строгий черный цвет одеяния подчеркивал впалость его щек. — Мы давно не виделись. — Тут он вдруг стал сдержанным и официальным, улыбка исчезла с его лица. — Прошу простить вынужденную секретность. Она защищает не только нас, но и вас. Надеюсь, Салаи не испугал вас.
«Салаи» — дьяволенок. Отличное прозвище. Я хохотнула.
— Не очень.
Он оживился, уловив мое настроение.
— Джан Джакомо — так его зовут, но это имя ему совершенно не подходит. Мальчишка неисправим. Он пришел ко мне беспризорником, за последние несколько лет я сделал все, чтобы дать ему образование. Он научился письму, хотя и плохо, и из него вышел вполне сносный ученик художника. Хотя иногда я отчаиваюсь, стараясь привить ему более цивилизованные манеры. Но он предан мне всей душой, а это очень полезно. — Его тон подобрел. — Вы хорошо выглядите, мадонна. Материнство вам к лицу. Салаи говорит, у вас чудесный сын.
— Да, Маттео. — Я зарделась.
— Хорошее имя. Малыш здоров?
— Еще бы! — с пылом воскликнула я. — Он все время ест и никак не наестся. И беспрестанно шевелится, если только не спит…
— Он похож на вас?
— Думаю, да. Сейчас глаза у него голубые, но совсем скоро, я уверена, потемнеют. И у него такие густые мягкие волосики, все в маленьких кудряшках — я иногда пальцем закручиваю у него на макушке одно большое колечко…— Я запнулась на полуслове. У Франческо глаза были светло-голубые, волосы абсолютно прямые. Я чуть не призналась, что мой сын похож на своего отца — с курчавыми волосами и темными глазами. Еще немного — и я бы описала милую ямочку у него на щечке — совсем как у Джулиано. — А вам, как видно, многое известно обо мне и моем муже, — сдержанно заметила я. — Вы вернулись во Флоренцию? А я думала, вы все еще живете при дворе Лодовико в Милане.
По его лицу ничего нельзя было прочесть.
— Так и есть. Я приехал во Флоренцию ненадолго, отдохнуть.
— И вы привезли меня сюда, со всеми этими тайными ухищрениями, для того чтобы…
Леонардо ничего не ответил, потому что в эту минуту появился Салаи, в руках у него был поднос с вином, сыром, орехами. Художник поднялся, принял у него поднос и отправил прочь, потом понес угощение к длинному узкому столу, занимавшему почти всю стену за нашими спинами. Ему с трудом удалось расчистить место для подноса.
Я обернулась, собираясь предложить ему помощь, но была так очарована увиденным, что поднялась и подошла поближе. На столе лежали широкие деревянные ножи с длинными заостренными лезвиями, ворох серо-белых шкурок горностая, испещренных дырками: шерстинки оттуда были тщательно выдраны и сложены горкой рядом с парой ножниц. Тут же лежали кучки перьев: больших и темных — грифовых, посветлее — гусиных, маленьких, тонких — голубиных, а еще полупрозрачная свиная щетина. В конце стола стояла накрытая тряпицей деревянная лохань с потеками извести, пол под ней был забрызган белыми пятнами. А рядом разложены аккуратными ровными рядами маленькие шарики краски — белой, черной, желтоватой и розовой. Они сохли на ткани возле большой ступы с пестиком, на дне которой виднелись несколько крошечных осколков блестящего малахита. Тут же я увидела большую плитку красного камня с горкой желто-коричневого порошка и жернов размером с ладонь, а еще тонкий деревянный шпатель с заостренным краем и не до конца готовые кисти: у пера грифа был отрезан кончик, а в полость ствола аккуратно вставлены свиные щетинки, прочно закрепленные вощеной нитью. Я увидела несколько очень тонких веретенообразных деревянных палочек, одна из которых была вставлена в ствол пера, с тем, чтобы тот выдержал любой нажим художника.
— Так это студия, — восторженно сказала я, ни к кому не обращаясь.
Леонардо поставил поднос, посмотрел на меня с удивлением и налил вина в бокал.
— Некоторым образом. Я здесь обосновался временно. В Милане у меня все устроено гораздо лучше. Не стесняйтесь, осмотритесь хорошенько, потрогайте что хотите, прошу вас.
Я, затаив дыхание, потянулась к наполовину законченной кисти, у которой не хватало ручки. Ее сделали из общипанного голубиного пера, мастер аккуратно вставил белые ворсинки горностая в срезанный ствол и подстриг их, добившись необычайно тонкого кончика. Я дотронулась до шелковистого острия пальцем и улыбнулась. Таким инструментом можно было нарисовать мельчайшую деталь — один волосок или ресничку.
Я присела и указала на шарики краски, поразительно однородные.
— А как это делается? И как используется? Художник отставил бокал и начал наполнять второй. Мои расспросы ему понравились.
— Видите охру на порфире? — Он указал на горстку порошка на плитке красного камня. — Лучшую охру можно найти в горах. А эту я отыскал в лесах недалеко от Милана. Там, если покопать, можно обнаружить жилы белого пигмента, охры обыкновенной и красной охры всех оттенков, от совсем темной до коричневато-красноватой. Минерал много раз промывают, затем тщательно размалывают, пока не получают блестящий чистый цвет. Затем подмешивают льняное масло или воду и высушивают. Вот этот черный цвет — вовсе не охра, а жженые скорлупки миндаля, из которых получается вполне приличная краска.
— А это что, тоже красная охра? — Я показала на розовый шарик.
— Да, такой цвет получается из смеси белой извести и самого бледного оттенка красной охры. Такой краской рисуют человеческую плоть. Когда мне нужно, я смешиваю сухой кусочек с льняным маслом. — Он помолчал и как-то странно взглянул на меня — с любопытством и робостью. — Я знаю, у нас есть что обсудить, мадонна. Но я надеялся…
Он протянул мне бокал вина. Я слишком нервничала, чтобы угощаться, но все равно приняла бокал из вежливости и даже сделала глоток, чтобы художник чувствовал себя свободно и тоже выпил. Леонардо символически пригубил вино из своего бокала и присел.
— Я надеялся, что мы немного расслабимся, прежде чем коснемся серьезных тем. А еще я надеялся, что вы согласитесь попозировать мне хотя бы чуть-чуть для первого раза.
— Попозировать?
— Для вашего портрета.
Я недоверчиво расхохоталась.
— Какой в этом смысл? Лоренцо мертв, а Джулиано… — Я не договорила.
— И все же я хотел бы закончить работу.
— Наверняка у вас есть какая-то другая причина, помимо чувства долга перед умершими.
Он не сразу ответил. Повернулся к слепому окну, окрасившему черты его лица и волосы желтоватым светом. Глаза у него были прозрачные, как стекло, почти бесцветные, наполненные лишь светом.
— Я видел мадонну Лукрецию, — произнес он так тихо, что я не была уверена, правильно ли расслышала.
— Что это значит? Вы знали мою маму?
— Я был с ней знаком. В то время она и ваш… ее муж, мессер Антонио, были частыми гостями во дворце Медичи. До того, как она занемогла. Мессеру Антонио меня так и не представили — он человек стеснительный, почти всегда оставался в саду или на конюшне, где разговаривал с конюхами. Но на банкетах мне дважды выпадало сидеть рядом с вашей матушкой. И я беседовал с ней во время карнавальных праздников. Она, как и вы, умела верно судить об искусстве, понимала его, разбиралась в тонкостях.
