Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн (полные книги TXT) 📗

— Да. — Я не могла отвечать громко, потому прошептала: — И поэтому она часто бывала во дворце Медичи?

Он медленно кивнул.

— Лоренцо был увлечен ею — по-дружески. Разумеется, он демонстрировал ей свою коллекцию. Для него было очень важно ее мнение. Она была родом из семьи, которая всегда дружила с Торнабуони — родственниками Лоренцо по материнской линии, — именно потому они и познакомились. А благодаря Лоренцо она познакомилась с Джулиано.

Она… Наверное, всем было известно, что у нее с ним роман?

Леонардо потупился.

— Нет, мадонна, ваша матушка была женщиной величайшей добродетели. Я искренне полагаю, что они с Джулиано… — Он замолчал и, к моему удивлению, раскраснелся.

— Вы не верите, что они были… вместе… пока не… — подсказала я, вовсе не желая смущать его, просто я слишком много лет ждала, чтобы узнать правду о жизни мамы.

Он поднял глаза, но по-прежнему не смотрел мне в лицо.

— Ночью накануне убийства Джулиано я видел ее на виа де Гори, прямо перед дворцом Медичи. Она собиралась встретиться с любимым и вся сияла от счастья. Свет тогда был… очень слабым и нежным. Она вышла из сумеречной тени, и я… — Голос его осекся, он не знал, как передать то, что тогда увидел — нечто мимолетное и непостижимое. — Все казалось расплывчатым, черты лица сливались с воздухом, не было четких линий. Она вышла из темноты, но все же не отделилась от нее, не отделилась от неба, от улицы, от домов. Мне показалось тогда, будто… она существует вне времени. Это было поразительное мгновение. Она стала тогда не просто женщиной, а святой, ангелом. И свет был… удивительный. — Он замолчал и тут же заговорил по-деловому: — Вы должны простить меня за этот глупый бред.

— Вовсе это не бред. Это похоже на поэзию.

— Вы помните, как она была красива.

— Да.

— Представьте ее в сто раз краше. Представьте ее освещенной внутренним светом. Мне очень хотелось нарисовать ее портрет, но… Сначала убили Джулиано. А потом Анна Лукреция заболела.

— Она не заболела, — возразила я. — Ее муж не мог стать отцом. Узнав, что она беременна, он ударил ее. — Мне показалось странным, что я способна так отстраненно и холодно отзываться об отце, ведь я любила его, несмотря на все им совершенное.

В глазах Леонардо вспыхнули гнев и боль, словно он сам получил удар.

— Вот как. Выходит, он все знал.

— Да, он все знал.

Художнику понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Мне жаль. Той ночью я решил написать портрет Лукреции. Мне хотелось уловить суть ее красоты, изобразить ее радостной, взволнованной. Именно той, какой она была, идя на свидание к Джулиано. А не той, какой потом стала. В ней присутствовало какое-то природное сияние. Вы, монна Лиза, его тоже унаследовали. Я смотрю на вас, а вижу ее. Если бы мне только было позволено запечатлеть…— Он запнулся. — Я понимаю, ужасно неловко просить вас теперь позировать для портрета, но я давно убедился, насколько капризна, бывает судьба. Той ночью Анна Лукреция была с Джулиано, она была счастлива, а на следующий день его не стало. Кто знает, где вы или я окажемся завтра?

Он хотел сказать что-то еще, привести другие аргументы, но я опустила ладонь на его локоть, тем самым, заставив умолкнуть.

— Где мне сесть? — поинтересовалась я.

Для начала он позволил мне взглянуть на прикрепленный к мольберту этюд углем, или картон, как он его называл. Этюд был выполнен по рисунку, сделанному в саду Санто-Спирито на следующий день после похорон Лоренцо. Я больше не смотрела на художника через плечо, намеченное лишь несколькими штрихами, как на том рисунке серебряным карандашом; теперь я сидела, полностью развернувшись к зрителям, только плечи и тело были слегка повернуты. Художник изобразил не только голову, с легким намеком на плечи и головной убор — здесь мои длинные волосы были распущены, как у молодой девочки. Платье с вырезом на груди могло бы вызвать гнев воинствующих приверженцев Савонаролы.

Я стояла рядом с Леонардо и не могла отвести взгляда от рисунка на мольберте, а художник посмотрел на меня и с недовольным возгласом тут же взял со столика куриное перо и легким движением провел им по бумаге. Перо потемнело, а угольный штрих исчез.

— Присядьте, — рассеянно велел Леонардо. — Подбородок. Я должен все исправить.

Я отошла в сторону и села. Леонардо, по-прежнему держа в руке перо, последовал за мной и с мелочной дотошностью усадил меня как надо: подбородок я держала идеально прямо, не выпячивая и не наклоняя вниз голову, а лишь повернув под определенным углом к телу. В эту минуту его не волновало, как сложены мои руки. Более того, он сунул мне бокал с вином и настоятельно потребовал, чтобы я выпила, прежде чем он начнет.

Я сидела в тишине, пока он заканчивал стирать ошибку, после чего взял уголек, прикрепленный к деревянной палочке, и точными мелкими движениями исправил рисунок. Затем принялся внимательно меня разглядывать. Он смотрел и сверял с рисунком мой нос, правый глаз, левый, каждую бровь, лоб. Я устала и принялась озираться вокруг: мой взгляд задержался на ближайшей к мольберту стене — небольшая деревянная доска была покрыта штукатуркой и теперь подсыхала. Рядом с доской лежал острый деревянный нож, которым, очевидно, скребли поверхность доски, доводя ее до гладкости.

— Вы на этом будете рисовать портрет? — поинтересовалась я.

Он нахмурился, слегка раздраженный тем, что приходится отвлекаться.

— Да. Нужно несколько дней, чтобы она просохла.

— А поверхность покрывается обыкновенной штукатуркой?

— Не совсем, — ответил он. — Это очень тонкий слой гипса с моими собственными добавками. Сначала берется доска из белого тополя. Затем к ней приклеивается кусок хорошего льна в качестве основы для гипса. Потом поверхность сглаживают, чтобы она была как слоновая кость. После просушки я перенесу на нее этот этюд.

— Перерисуете?

— Для этого я слишком ленив. Обычно я прокалываю картон, прикрепляю его к загипсованной панели и сверху высыпаю угольный порошок. Так получается очень быстро. Потом мы начнем писать портрет. Это мы сделаем в следующий раз, когда встретимся, если позволит судьба. — Он тихо вздохнул. — Прошу вас, выпейте еще вина, мадонна.

— Вы пытаетесь меня напоить, — сказала я в шутку, но, поймав его взгляд, убедилась, что он не улыбнулся.

— Нам предстоит трудный разговор. Вы не согласны?

Вместо ответа я сделала большой глоток вина. Оно оказалось дешевым, слегка кисловатым.

— Почему бы тогда нам не начать? — Мне надоело казаться благодушной и всем довольной. — Я уставилась прямо ему в глаза. — Вы ведь привели меня сюда не просто для того, чтобы рисовать мой портрет или вспоминать счастливые времена.

Леонардо помрачнел.

— Ладно. Скажите мне правду, мадонна. Я… видел вас с Франческо Джоконде.

Он собирался сказать больше, но я прервала его.

— Когда?

— На крещении вашего ребенка.

Вот, значит, как. Он наблюдал за мной, когда я получала переданную его помощником записку.

— Вы любите его? — с горечью спросил Леонардо. Щеки у меня зарделись, и я уставилась в каменный пол.

Он едва слышно вздохнул, но потом смягчился.

— Я ошибаюсь или отношения между вами натянутые — по крайней мере, с вашей стороны?

Я подняла голову.

— Откуда вы знаете?

Мой ответ, видимо, пришелся ему по вкусу.

— Благодаря наблюдательности. Очень трудно полностью скрыть свои чувства. И я не заметил большой любви в вашем взгляде. Уже не впервые я правильно определяю такой… разлад между мужем и женой.

— Я…— Меня пронзило острое чувство вины. Я припомнила те ужасные дни, когда жертвовала собой ради Маттео, когда позволяла называть себя шлюхой. — Отца арестовали. Франческо предложил спасти его, если…

Я не могла договорить. Он кивнул, показывая, что этого и не нужно.

— Тогда я должен спросить у вас, сохраняете ли вы верность Джулиано, всем Медичи.

Внезапно я все поняла. Он никак не мог знать, что я была вынуждена стать женой Франческо; он никак не мог знать, посвящена ли я в политические интриги своего мужа, одобряю я их или нет.