Мальтийский жезл [Александрийская гемма] - Парнов Еремей Иудович (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
В печати об исчезновении незадачливого вояжера сообщили как-то вскользь. Хоть и прошел слух о том, что автор «Люциферова двора Европы» сидит в концлагере, немцам, а французам тем паче, было не до него. Надвигались куда более значительные события: аншлюс Австрии, Судеты, мюнхенская капитуляция.
Уже после войны некто Сен-Лоу, написавший брошюру «Новые катары Монсегюра», справился начет Рана у властей ФРГ и получил любопытный ответ:
— Согласно документации СС, Ран покончил жизнь самоубийством, приняв соединение циана на горе Куфштейн.
— Причина? — спросил Сен-Лоу.
— «На политико-мистической почве», — процитировал эсэсовский диагноз чиновник юстиции.
История монсегюрских спекуляций в третьем рейхе, однако, с исчезновением Рана не закончилась.
В июне 1943 года, когда, казалось бы, «нибелунгам» следовало думать совсем о других вещах, в Монсегюр прибыла комплексная научная экспедиция, в которую входили известные немецкие историки, этнологи, геологи, специалисты по исследованию пещер.
Под охраной подобострастной вишийской милиции «союзники» разбили палаточный лагерь и приступили к раскопкам. Работы продолжались вплоть до весны 1944 года, когда пришлось спешно уносить ноги. Но в самом рейхе разговоры об «арийском граале» не утихали вплоть до окончательной развязки. Так, уже в марте 1945 года Розенберг, разъяснив гросс-адмиралу Деницу значение катарских сокровищ для национал-социализма, заикнулся о какой-то секретной экспедиции и просил выделить для этой цели специальную подводную лодку.
Одним словом, ошарашивающая своей шизоидной настырностью возня нацистов продолжалась вплоть до последнего часа, пока Красная Армия не отняла у них саму возможность решать что бы то ни было, пусть даже на бумаге.
Глава тридцать четвертая
ТАЙНАЯ СИЛА
Удостоверенный должным образом факт смерти Георгия Мартыновича Солитова привел в действие неторопливый юридический механизм, как бы стоящий своей веками выверенной четкостью над бренностью представителей рода людского.
Вопреки предусмотрительным советам сослуживцев и кое-каким собственным горестным наблюдениям, Люсин решил во что бы то ни стало разыскать Аглаю Степановну, с которой виделся последний раз на поминках. Насколько он мог понять, жизнь ее на шатурских болотах не сладилась и она собиралась перебраться в другое место.
Человека, если он, конечно, не прячет следы, найти не трудно. После нескольких телефонных звонков Владимир Константинович удостоверился, не без легкого удивления, что гражданка Солдатенкова проживает ныне в том самом городке, который чуть было не спутал ему все карты.
Сначала Владимир Константинович собрался поехать туда вместе с Наташей, но в последний момент передумал, побоявшись что-то нарушить в их отношениях, где все еще было столь ненадежно и хрупко. Так в одно прекрасное утро — оно действительно было прекрасным из-за свежевыпавшего снега — он оказался в Волжанске, где московский поезд стоит всего лишь какую-нибудь минуту.
Возле дома, где Аглае Степановне выделили комнатку, рдели гроздья рябины, сочные, пронзительно яркие и опушенные снежком. «Рябина, она оберег, — вспомнились поучения старой ведуньи. — Если посадить у самого порога, ничье зло тебя не коснется, никакая темная сила».
— Вот, значит, где ты теперь живешь? — принужденно улыбнулся Владимир Константинович, озирая ее аскетическую жилплощадь.
Он опустил на белый, больничного вида табурет туго набитые сетки с апельсинами и длинными парниковыми огурцами, затем, найдя на двери подходящий гвоздь, повесил тяжелое кожаное пальто.
— Чего приехал-то? — растроганно заворчала она. — Али делать нечего?
— Вот именно, Степановна, нечего… Кто же это тебе апартаменты такие выделил барские? — Люсин глянул на высокий лепной потолок, так не соответствовавший сиротской стерильности свежепобеленных стен.
— Известно: больница.
— Работаешь?
— А то…
— Медсестрой?
— Санитаркой.
— Это при твоем-то опыте? Да будь моя воля, я бы тебя в главврачи определил.
— Эка хватил! — Степановна польщенно порозовела и принялась вытирать клеенку на раздвижном столе.
— Ты не хлопочи, мать, я ненадолго.
— Торопишься все. Как же тебя занесло в нашу-то глухомань?
— Самым обыкновенным манером: по железной дороге. Тобой, Степановна, нотариусы интересуются. Когда сможешь приехать?
— Это какие такие нотариусы? — спросила она, недовольно фыркнув, хотя вполне понимала, о чем идет речь.
— С наследством вопрос решать надо, — терпеливо объяснил Люсин. — Мы ведь уже имели с тобой беседу по этому поводу. Или забыла? Теперь самая пора и приспела. Если хочешь, можем вместе поехать.
— Как в тот раз, так и теперь скажу одно: не желаю, — она обиженно поджала губы. — Не терзай мне душу, Константиныч, не рви. На том и кончим с тобой.
— Как знаешь, мать, — вздохнул Люсин, предвидя такую ее реакцию. — Зарабатываешь-то хоть прилично?
— Так я чего в санитарки-то пошла? Полное жалованье положили, да еще полставки какие-то, да мой пенсион при мне. Чем не жизнь? Мне так хватает и про черный день остается.
— Это хорошо, но квартирку получше бы надо тебе выхлопотать. Я помогу.
— И в голове не держи! — с непонятной для Люсина веселостью запротестовала она. — На кой мне твои хоромы? Все, чего надо, есть: газовая плитка, батарея теплая, свет. У меня тут соседка добрая. Люсей зовут. Заботится обо мне, помогает. Студентка-заочница. Ты не думай, я славно живу. Да и сколько там мне осталось?
— Травками больше не пользуешь? — Люсин принюхался, но не смог поймать той щемящей бальзамической сладости, которая временами грустно вспоминалась ему. — Зарыла талант в землю?
— Иде они, те травы?
— Весна не за горами, Степановна. Небось опять подашься в родные края? Да и тут, я слыхал, окрестности не бедные. Одно загляденье.
— Много ты понимаешь. Нет, голубь, чего было, то безвозвратно утекло. Уж как-нибудь обойдусь. Буду свой век доживать.
— Зачем же так? Людям помогать надо, Степановна. Ты это лучше меня понимаешь. Опыт передавать опять же. Неужто хочешь с собой унести? Ты хоть бабу Грушу свою вспомни. Может, то, что ты в себе хоронишь, так и исчезнет с тобой. Допустимо ли? Ведь и без того сколько забылось, растратилось, быльем поросло…
— Скажешь тоже.
— И скажу! Да ради одной памяти Георгия Мартыновича ты обязана жить полнокровной жизнью. И знание свое передать в надежные руки. Оно не только тебе принадлежит. Это, если хочешь, всенародное достояние.
— Блаженный ты какой-то, Константиныч, ей-богу! —
Степановна устало провела рукой по лицу. — Кому я теперь нужна? Ну, подумай сам, если чего есть в лобе?
— Во лбу, — зачем-то поправил Люсин. — Во лбу, Степановна… А насчет «нужна — не нужна» ты зубы не заговаривай. Сделают так, что всем и каждому окажется до тебя интерес. Думаешь, если Георгия Мартыновича нет, то и делу его сразу конец? — Он невольно подстраивался под строй ее речи. — Ничего подобного!
— Так разорили, сказывают, лабораторию.
— Еще не вечер, Степановна. Слыхала, поди, такое выражение? Кстати, у меня вопросик к тебе, — Люсин вспомнил настоятельную просьбу Березовского. — Как ты отнесешься к такому рецепту? — он показал ей вывезенную из Теплы пропись.
— Ну-ка, — она степенно надела очки. — Может, оно кому и на пользу, понимаешь, только ядовито больно, ненароком и отравиться можно, — вынесла после долгого размышления свой вердикт. — Откуда это у тебя? Или кто прописал? Так ты не пей.
— Помнишь, когда Георгий Мартынович ездил последний раз в Карловы Вары?
— Болел он после той поездки. Сначала ему полегчало, а после опять прихватило от ихних солей. Уж я отпаивала его, отпаивала…
— Я про другое толкую. Этот рецепт или примерно такой он привез из Чехословакии. В старинных книгах нашел. Ты по этому поводу ничего не слыхала? Может, опыты ставил какие?..
