Неестественные причины - Джеймс Филлис Дороти (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗
Сидя теперь перед погасшим камином, она отчетливо вспомнила ту минуту, когда ей вдруг все стало ясно, и залилась жаркой краской. Он неожиданно заплакал, беспомощно, как ребенок. Тогда она оставила все свои расчеты и, испытывая одну только жалость, опустилась рядом на колени, обхватила его голову, забормотала что-то утешительное, любовное. Вот тут-то это и произошло. Он выпрямился, отпрянул. Взглянул на нее, передернулся. И она все прочла по его лицу: сожаление, неловкость, даже чуть-чуть страх и, что особенно трудно принять, физическое отвращение. В один горький миг полнейшей ясности она вдруг увидела себя его глазами. Он оплакивал молодую женщину, гибкую, трепетную, красивую; и именно эту минуту выбрала пожилая уродина, чтобы броситься ему на шею. Он, конечно, тут же опомнился. Между ними не было сказано ни слова. Даже его отчаянные рыдания разом пресеклись, словно плачущему ребенку вдруг дали конфетку. Селия с горечью подумала, что ничто так не помогает от душевной муки, как опасность. Она отползла с горящим лицом, грузно упала в кресло. Он еще побыл у нее, сколько требовала вежливость, она наливала ему вина, слушала его сентиментальные воспоминания о жене – Господи, неужели этот глупец уже ничего не помнит? – и притворялась заинтересованной его планами длительной поездки за границу, «чтобы все забыть». Но прошло полгода, прежде чем он в одиночку отважился снова посетить «Дом с розмарином», и еще значительно больше, прежде чем он сделал попытку проверить, примет ли она приглашение, если ему понадобится дама для выезда в свет. Перед отбытием в заграничную поездку он написал ей, что включил ее имя в свое завещание «в знак признательности за ваше сочувствие в связи с кончиной моей дорогой супруги». Ей, конечно, все было ясно. Именно в такой грубой, бесчувственной форме он только и способен был принести ей свои извинения. Но первой ее реакцией оказалась не обида и не досада, а просто мысль: интересно, сколько? С тех пор она все чаще к ней возвращалась; а теперь вопрос обрел соблазнительную актуальность. Может быть, конечно, это всего какая-нибудь сотня. Но, может быть, и несколько тысяч. И даже целое богатство. В конце концов про Дороти все говорили, что у нее крупное состояние, а Морису больше некому его оставить. К своему единокровному братцу он всегда относился прохладно, а в последнее время они вовсе разошлись. И потом, разве он ничего ей не должен?
Из двери в коридор на ковер упала полоса света. Молча вошла Элизабет. Босиком, в красном халатике, рдеющем в полутьме. Села в кресло напротив тетки, потянулась ногами к остывающему камину, лицо в тени. Сказала:
– Я вроде слышу, ты вернулась. Приготовить тебе чего-нибудь? Молока горячего? «Овалтина»?
Не слишком, конечно, вежливо выражено, без изящества, но мисс Кэлтроп не привыкла к заботе и была тронута.
– Спасибо, дорогая, не надо. Ступай ложись в постель, а то простудишься. Я сама приготовлю питье, тебе тоже, и поднимусь наверх.
Девушка не шевельнулась. Мисс Кэлтроп снова вступила в сражение с угасшим огнем и на этот раз добилась того, что над углями зашипел язычок пламени. Лицо и ладони ощутили первое дыхание тепла. Она выпрямилась и спросила:
– Ты благополучно отвезла домой Сильвию? Как она?
– На вид неважно. Но она всегда такая.
– Я уже потом подумала, надо было настоять, чтобы она переночевала у нас. У нее действительно вид совсем больной, опасно оставлять ее одну в таком состоянии.
Элизабет пожала плечами:
– Я вообще-то сказала ей, что у нас есть свободная комната и она может там разместиться до приезда девушки, которая будет у тебя жить au pair (фр. – без жалованья, выполняя домашнюю работу за стол и квартиру). Но она и слушать не захотела. А когда я взялась было уговаривать, то занервничала. Ну я и отстала. В конце концов не ребенок. Ей ведь уже тридцать? Насильно не переселишь.
– Да, конечно. – Селия Кэлтроп подозревала, что ее племяннице вовсе и не хотелось переселить к себе Сильвию Кедж. Женщины вообще относились к бедняжке не так сердечно, как мужчины, она это давно заметила, и Элизабет не скрывала своей антипатии.
Из глубины кресла Элизабет спросила:
– А что еще было, когда мы уехали?
– Почти ничего. Джейн Далглиш думает, что он был, возможно, убит ее топором. У нее уже больше месяца, как топор пропал.
– Разве инспектор Р.еклесс сказал, что его убили топором?
– Нет, но ведь очевидно…
– Значит, мы пока не знаем, как он умер. Мало ли каким способом его могли убить. А руки отрубить уже после. Вернее всего, что так. У живого человека, в сознании, не так-то просто оттяпать обе кисти. Инспектор Реклесс, конечно, знает точно. Хотя бы по количеству вытекшей крови. И время наступления смерти с точностью до часа ему, я думаю, известно без медэкспертизы.
– Но ведь смерть наступила во вторник вечером, это же ясно. Во вторник у него что-то стряслось, Морис не такой человек, чтобы, никому словом не обмолвившись, уйти из клуба и провести ночь невесть где. Он умер вечером во вторник, когда мы с Сильвией сидели в кино.
Она твердила это самоуверенно и настойчиво. Так ей хочется, и, значит, так и было. Морис умер во вторник вечером, и у нее железное алиби. Она добавила:
– Как неудачно для Джастина и Оливера, что они в этот вечер оба оказались в городе. Правда, и у того и у другого есть кое-какое алиби, но все-таки получилось неудачно.
– Я тоже во вторник вечером была в Лондоне, – тихо сказала Элизабет. И поспешила добавить, опередив тетю: – Знаю, знаю, что ты скажешь. Предполагалось, что я лежу в Кембридже больная. Но на самом деле мне разрешили встать раньше. И утром во вторник я первым скорым поездом доехала до Ливерпул-стрит. У меня там в ресторане была назначена встреча с одним человеком. Из Кембриджа один, ты не знаешь. Выпускник. В. общем, он не явился. Меня, конечно, ждала записка, очень вежливая, с глубочайшими сожалениями. Но не надо было назначать встречу в таком месте, где нас обоих знают. Мало приятного, когда мэтр смотрит на тебя с сочувствием. Я вообще-то не удивилась. И это все неважно. Но я просто не хотела, чтобы Оливер с Джастином чесали языки насчет меня. И Реклессу тоже, я считаю, я не обязана исповедоваться. Пусть сам докапывается, если ему нужно.
«Но мне ты рассказала!» – мысленно воскликнула Селия и так, вся вспыхнула от удовольствия, что порадовалась полутьме в комнате. Девочка впервые поделилась с ней своими переживаниями. Ей захотелось утешить и расспросить племянницу, но она мудро воздержалась и только сказала:
– Все же, дорогая, боюсь, неразумно было с твоей стороны на целый день уехать в город. Ты ведь еще слаба. Слава Богу, тебе это как будто бы не повредило. Ты пообедала, а дальше что?
– Да так, до вечера прозанималась в Лондонской библиотеке. Потом сходила в кино на «Новости дня». Спохватилась уже поздновато и решила заночевать в гостинице. У нас ведь с тобой не было точно договорено, когда я приеду. Поужинала в «Лайонзе» на Ковентри-стрит и по телефону сняла номер в Блумсбери в отеле «Вальтер Скотт». Прослонялась по улицам почти весь вечер, ключ взяла, по-моему, уже около одиннадцати. И легла спать.
– Вот и прекрасно! – обрадовалась мисс Кэлтроп. – Дежурная сможет это засвидетельствовать. И в «Лайонзе», должно быть, кто-нибудь найдется, кто тебя запомнил. По-моему, ты абсолютно права, что пока не стала об этом распространяться. Кому какое дело? Подождем, пока объявят время смерти. Тогда можно будет все пересмотреть.
Она старалась, чтобы голос у нее не звенел от удовольствия. Вот оно – то, к чему она всегда стремилась. Сидеть вместе, разговаривать, строить планы. Племянница, пусть косвенно, пусть нехотя, но попросила у нее поддержки и совета. И надо же, потребовалась смерть Мориса, чтобы их сблизить. Она продолжала рассуждать:
– Я рада, что ты не расстроилась из-за этого несостоявшегося свидания. Теперешние мужчины абсолютно не умеют себя вести. Если он, предположим, не смог до тебя заблаговременно дозвониться, по меньшей мере за сутки, правила хорошего тона требуют, чтобы он появился лично во что бы то ни стало. Но зато ты хотя бы знаешь, на каком ты свете.
