Стрела архата - Михайлов Сергей (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Остановиться может любое сердце, даже самое здоровое, но для остановки здорового сердца нужен внешний фактор. Медицинская экспертиза установила, что ни химическому, ни механическому воздействию сердце Красницкого не подвергалось. Никаких болезней, которые могли привести к внезапному летальному исходу, он тоже не имел. Значит, остается одно: стрессовая ситуация, потрясение, внезапный ужас — и все это привнесено извне. Откуда именно?
Смерть, по всей видимости, настигла профессора в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июня, когда он сидел за своим письменным столом и писал письмо в органы госбезопасности. Смерть была внезапной — это бесспорно. Но вот откуда она пришла, остается пока загадкой. Можно предположить следующее: профессор что-то увидел или услышал, и это что-то послужило причиной его внезапного испуга, вызвавшего смерть. Оно могло находиться либо в комнате, либо за ее пределами. Если оно возникло сзади, то есть проникло в комнату через дверь, то вполне вероятной реакцией профессора на это был бы его поворот навстречу опасности. Но положение тела покойного недвусмысленно говорило о том, что профессор либо не успел повернуться, либо вовсе не собирался этого делать. Если предположить последний вариант, то это нечто должно было возникнуть прямо перед ним, то есть в окне. Возможно, кто-то незаметно подкрался в темноте к окну и — умышленно или случайно — напугал профессора. Но если бы страх повсеместно вызывал исключительно только смерть, то на земле давно бы уже никого не осталось, так как это чувство знакомо каждому. Нет, не простой страх, а животный, фантастический, всепоглощающий, разрушительный, ирреальный ужас, парализовавший волю и разум, убил Красницкого. Но вот источник — источник его пока совершенно не ясен. Впрочем, это только догадки… И тем не менее необходимо осмотреть прилегающий к окну участок земли — чем черт не шутит? Вполне возможно, что на этом самом месте, где сейчас стоит Чудаков, совсем еще недавно стояло (лежало? висело? летало?) нечто , убившее профессора.
Он тщательно, с завидной скрупулезностью исследовал каждый квадратный миллиметр цветочной клумбы, но ничего такого, что могло бы заинтересовать его, не обнаружил. За эти две недели прошло уже несколько дождей, которые, даже если и были здесь какие-нибудь следы, наверняка смыли их. Теперь стена. Максим стал внимательно осматривать ее, заглядывая в каждую щелочку. Дом совсем недавно был выкрашен в приятный небесно-голубой цвет и до сих пор еще пахнул свежей краской. Ничего необычного, подозрительного…
Но что это?
Прямо над его головой, в верхней перекладине наличника, торчала стрела. Голубая стрела… Стрела… Уж не в ней ли кроется тайна смерти профессора?
Да нет, конечно, нет! Просто это детская шалость, ребячество, игра. Кто-то из детей, играя в индейцев, случайно выпустил не в ту сторону стрелу из игрушечного лука — вот и вся разгадка. Впрочем, лук действительно мог быть игрушечным, но вот стрела… И не слишком ли глубоко она впилась в дерево?
Чудаков попытался вытащить стрелу из наличника, но она настолько крепко сидела в своем гнезде, что нашему сыщику пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он добился успеха. Стрела была около метра длиной, голубого цвета и с голубым же оперением (вот почему Максим ее вначале не заметил на фоне голубого дома), в сечении имевшая квадрат со стороной миллиметров в восемь-десять. Вся она, вплоть до наконечника, была сделана из какой-то твердой породы древесины, металлический же наконечник был отшлифован до зеркального блеска. На одной из граней древка были четко выведены какие-то непонятные письмена. Нет, это не игрушка, и не детская забава. С такой силой ее могла послать рука только взрослого мужчины и только из настоящего, а не игрушечного, лука.
На древко был нацеплен аккуратно обрезанный клочок бумаги. Чудаков снял его и… Нет, это была не бумага, а что-то тонкое, белое и шуршащее, очень напоминавшее пергамент. На клочке были начертаны совершенно незнакомые символы или буквы. Почти то же самое было выведено и на древке — по крайней мере, на том же языке. Но Максим смутно, где-то в подсознании, чувствовал, что нечто похожее он уже раньше видел. Но где? Когда?.. Он не помнил.
Голубая стрела привела мысли Максима в совершеннейший беспорядок. Если раньше загадки, с которыми ему приходилось сталкиваться, были земного свойства, то есть вписывались в обычный уклад жизни окружающих его людей, то эта стрела и таинственное послание казались ему прилетевшими из глубины веков, из дикого средневековья с его колдунами, магами, чернокнижниками и инквизиторами. Что это — чья-то шутка или след истинного убийцы? Как увязать эту таинственную стрелу со смертью профессора Красницкого? Что за смысл кроется в странной клинописи на пергаменте? И действительно ли все это имеет какое-то отношение к смерти профессора?.. Вопросы… вопросы… И никакого ответа.
Незаметно, чтобы не увидела хозяйка, Максим отнес свою находку к себе в дом, а затем вернулся обратно. Остаток дня прошел без происшествий. Без каких-либо изменений пролетела и вся неделя, а за ней и следующая. И лишь в конце июля, в один из выходных дней, произошло событие, сдвинувшее наконец это загадочное дело с мертвой точки. На даче профессора Красницкого появилось новое лицо.
Это был немолодой уже человек, высокий, очень худой, с вечно смеющимися глазами и морщинистым лбом; его большие оттопыренные уши светились на солнце, словно глаза огромного хищника в темном лесу. Он казался бы смешным, если бы не его доброе, веселое, не знающее уныния лицо. Одет он был в старые, мешком сидевшие на нем, брюки и просторную клетчатую безрукавку.
В первый же день Анна Петровна познакомила Чудакова с ним, представив незнакомца как старого товарища покойного профессора и его коллегу по работе в университете. Мужчина назвался профессором Колгановым, Олегом Александровичем. На дачу Красницких, по словам Анны Петровны, он прибыл в ответ на ее настоятельную просьбу помочь ей разобраться в бумагах покойного, касающихся его научной деятельности. При первом же рукопожатии Максим почувствовал подсознательный интерес к этому человеку. Но окончательно он был заинтригован лишь тогда, когда Колганов случайно обмолвился о своем участии в экспедиции к берегам Юго-Восточной Азии. Может быть, он что-нибудь знает или, по крайней мере, прояснит ситуацию случайно оброненным словом?
В тот же вечер Максим пригласил гостя к себе на участок, чтобы показать ему свою цветочную плантацию, а заодно порасспросить его о профессоре Красницком и их совместном плавании на «Академике Булкине». Олег Александрович, весь день провозившийся с архивом своего коллеги и порядком от этого уставший, охотно принял приглашение Чудакова. Но к цветам он отнесся прохладно и без должного интереса, а пояснения хозяина слушал рассеянно и невнимательно. Подобное отношение к предмету своей страсти и увлечения немало огорчило Максима, поэтому он прервал экскурсию по своей плантации чуть ли не на середине, чего, впрочем, гость так и не заметил. То ли он был равнодушен к красоте цветов, то ли трагедия, происшедшая с его другом, тяготила его — неизвестно, но только мысли его витали где-то далеко. И лишь внезапное изменение темы разговора, наконец предпринятое Максимом, вернуло его на землю и зажгло его взгляд осмысленностью и интересом.
— Вы давно знаете профессора Красницкого? — задал вопрос Максим, приступая к самому главному.
Олег Александрович долго и пристально вглядывался в глаза Чудакова, пытаясь проникнуть в мозг собеседника и о чем-то напряженно размышляя. Наконец он произнес:
— А вы знаете, Максим Леонидович, я ведь не просто так сюда приехал. Я приехал к вам.
— Ко мне? — удивился Чудаков.
Они сидели на веранде за грубым деревянным столом и пили свежий ароматный чай, который Максим мастерски заваривал по ему одному известному рецепту. Багровое солнце висело над самым горизонтом, окутывая мир мягким предвечерним светом. Птицы умолкли, ветер стих, и лишь назойливые комары нарушали покой и тишину летнего вечера.
