Преступления и призраки (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗

Я обдумал сложившуюся ситуацию и решил, что мы учли все возможные меры безопасности.

Две мили, разделявшие усадьбу Меррифильда и Педли-Вудроу, я пробежал без единой остановки. Но сперва не оказалось на месте полковника, а потом какое-то время пришлось потратить на улаживание юридических формальностей: местный судья не сразу согласился выписать ордер на арест. Когда наконец все эти проблемы были решены, выяснилось, что полицейским еще предстоит этот орден заверить. Хорошо хоть военный конвой мне могли выделить, не дожидаясь окончаний этой процедуры. Но я был слишком обеспокоен тем, что сейчас происходит в усадьбе, поэтому бросился назад сразу, едва лишь стало ясно, что конвой будет отправлен вскоре и по надлежащему адресу.

Уже наступил вечер, когда я достиг перекрестка, где дорога между Педли-Вудроу и Радчерчем пересекает скоростное шоссе, ведущее к Колчестеру. До усадьбы оставалось около полумили. Еще не окончательно стемнело, но дальше, чем на двадцать-тридцать футов, разглядеть уже было ничего невозможно.

Я миновал шоссе и сделал в направлении Радчерча всего несколько шагов, как вдруг услышал рев мотоцикла, с бешеной скоростью несущегося мне навстречу. Машина стремительно приближалась по темной дороге, фара ее не была включена. Я отпрыгнул в сторону, чтобы избежать столкновения, мотоцикл пронесся вплотную – и, как ни темно было вокруг, я сумел узнать ездока…

Это была она – женщина, которую я любил больше жизни. Она была без мотоциклетного шлема, длинные светлые волосы развевались на ветру – и при взгляде на нее сразу вспоминались древние легенды ее настоящей родины: сказания о валькириях, которые, оседлав крылатых коней, во весь опор скачут над землей сквозь ночной мрак к месту грядущей битвы.

В тот миг, когда мотоцикл молнией промчался мимо, я за одно мгновение представил, что последует дальше. Она беспрепятственно доберется до Колчестера, увидится с ожидающим ее там другим сотрудником немецкой разведки; возможно, после этого мы сумеем арестовать ее, или его, или их обоих – но почти наверняка это будет уже слишком поздно. Информация тайными каналами уйдет по нужному адресу. Победа Союзников и жизни тысяч наших солдат – все это сейчас повисло на тончайшем волоске…

Револьвер уже был у меня в руке, и я выстрелил дважды – вдогонку, едва различая цель, метя по контуру. Надежды попасть почти не было, но послышался короткий вскрик, звук падения, грохот опрокинувшегося мотоцикла…

Мне нечего больше сказать вам, господа присяжные. Все остальное вы уже знаете. Подбежав к месту падения, я нашел ее лежащей на обочине. Обе пули попали в цель, одна из них прошла сквозь мозг, так что гибель была мгновенной. Я все еще стоял над ее телом, окаменев и ничего не замечая вокруг, когда, задыхаясь от бега, подоспел Меррифильд. Он не видел, как пленница выбралась из своего заточения – но, похоже, она с величайшей отвагой и умением ухитрилась спуститься по лозам плюща, покрывавшего стену здания. Лишь когда со двора донесся звук мотоциклетного мотора, Меррифильд понял, что произошло.

Он едва успел это рассказать (удивляюсь, что я запомнил его слова – в том состоянии, в каком находился!), когда, почти одновременно, прибыли солдаты и полиция. По иронии судьбы им пришлось арестовать не сотрудницу германской разведки, а меня – человека, который ее остановил…

В суде первой инстанции причина преступления выглядела ясной: вспышка безумной ревности. Я не отрицал этого и не называл свидетелей, которые могли бы выступить в мою пользу. Это тогдашнее молчание объясняется только одним: наступление во Франции еще не началось, поэтому привести доводы в свою защиту означало раскрыть военную тайну, то есть сделать именно то, к чему стремилась германская разведка… Однако теперь печать с моих уст снята: факт наступления уже перестал быть для кого-либо секретом, оно блестяще развивается, и исход его теперь зависит от кого угодно, но только не от шпионов. Поэтому прошу заслушать мое признание.

Да, я виновен и вина моя тяжка. Но, признавая это, не могу счесть себя виновным в том убийстве женщины, за которое вы сейчас меня судите. Моя вина в другом: я, пускай косвенным образом и по неведению, мог стать виновником убийства тысяч своих соотечественников – и действительно стал бы им, если бы не те два выстрела, которые ведь могли и не попасть в цель.

Я изложил все факты, господа. Вручаю свою судьбу в ваши руки. Если вы освободите меня – надеюсь, мне будет даровано право послужить своей стране на фронте, чтобы с оружием в руках смыть со своей чести пятно, которое оставил тот миг неуместной откровенности. Если признаете виновным – приму свою участь безропотно.

В любом случае ваше решение позволит избавиться от тех ужасных воспоминаний, которые до сих пор не отпускают меня.

По крайней мере, надеюсь на это…

Задворки Бейкер-стрит

Прискорбный случай

– Ах, милочка, вы только посмотрите, какой лиф! Совершенно очаровательный, не правда ли? Я имею в виду вот этот, в стиле Луи ХV [44], с жилетом из белого шифона de soie [45].

– О, безусловно! Но меня, признаюсь, еще больше восхищает шелковая юбка в стиле ретро, а-ля маркиза Помпадур – вон та, видите? Такая розовенькая, отороченная парчой, с оборочками, ленточками и шнурочками!

– Нет, Алиса, не могу с вами согласиться. Вы же знаете, какой стиль я предпочитаю. Так что для меня лучшее из них – вот это: какая прелесть, правда?

– Какое?

– Ну вот же, с атласным отливом, дымчатый фуляр [46], присобранное в шее, со шнуровочкой. Прекрасная работа и в точности мой размер…

– О, и мой тоже! Совершенно согласна с вами! Восхитительно, восхитительно, шедевр!

– Вот так бы прямо вошла и купила его! Не задумываясь!

– Так за чем же дело стало?

– За ценой, моя дорогая! Вы не поверите – оно стоит целых пятнадцать гиней! О, это ужасно, ужасно, просто ужасно! Если бы хотя бы десять… Это тоже ужасно, однако тут я, наверно, рискнула бы на такую трату – может быть; конечно, тоже разорение, но…

Этот разговор вели друг с другом две хорошо одетые дамы, стоящие перед одной из самых роскошных витрин самого роскошного магазина на Бонд-стрит [47]. Они с неописуемой страстью рассматривали то, что при иных обстоятельствах могло быть принято за музей жертв якобинского террора: выстроившиеся за стеклом изящные безголовые силуэты в дорогих платьях. Чего там только не было: и сделанные на заказ костюмы – чопорные, строгих очертаний, и вечерние наряды темных, светлых, ярких, неброских цветов, и классический покрой, и то, что в среде модниц именуется «последний крик сезона»…

Дамы были до такой степени увлечены предметом своего разговора, что все окружающее для них словно бы не существовало. Они бурно жестикулировали, в пылу дискуссии порой даже хватали друг друга за руки (о, конечно, их движения при этом сохраняли благовоспитанность, так что это даже отдаленно не напоминало перепалку женщин из низших слоев общества – но некий напор чувств все же ощущался), а обмениваясь мнениями о выставленных перед ними сокровищах, от волнения забывали про необходимость понижать голос – так что вскоре вся Бонд-стрит была в курсе их секретов. И уж конечно они стали известны стоявшей неподалеку просто одетой женщине средних лет с грустным увядшим лицом, на котором отразились все невзгоды прошедшей жизни. Cразу было видно: если на ее долю и выпадали счастливые дни, то разве что в давно миновавшем детстве. Наряды за стеклом витрины она осматривала совсем иначе, чем две явно обеспеченные собеседницы – но и не с жадностью неимущей, которая может только любоваться дорогими одеяниями, не надеясь когда-либо их надеть. Во взгляде этой женщины угадывался профессиональный интерес, на шедевры модельерного искусства она смотрела примерно так же, как архитектор смотрит на блистающий роскошью свежевозведенный особняк – и по лицу ее гораздо чаще пробегало выражение иронии, чем восторга.