Воскресшая жертва (сборник) - Каспари Вера (бесплатные книги онлайн без регистрации txt, fb2) 📗

На этом слове Марк отпрянул.

Я простодушно уставился на него:

— Саван. В те времена был такой обычай.

— Она что, была мертва? — спросил он, медленно произнося каждое слово, как будто оно источало яд.

— Я, наверно, забыл сказать, что он пошел в ученье к одному предпринимателю. Врач объявил, что она мертва, до того, как Конрада пустили в помещение, затем он…

Глаза Марка потемнели и, казалось, пылали на белом застывшем лице. Губы кривились, как будто он съел горький отравленный плод.

— Я не знаю, достоверна ли эта история, — сказал я, ощущая его беспокойство и торопясь дойти до морали, — но, раз Конрад был родом из народа, который никогда не поощрял фантазий, ему нельзя было не доверять. Он вернулся в Ливан, и люди говорили, что женщины навсегда перестали для него существовать. Если бы он познал, а затем потерял живую любовь, на него никогда бы не произвел такое впечатление этот краткий экскурс в некрофилию.

Гром загремел ближе. Небо стало желтоватого цвета. Когда мы покидали сад, я осторожно дотронулся до его рукава.

— Скажите, Макферсон, сколько вы готовы заплатить за портрет?

Он посмотрел на меня мрачно и недоброжелательно:

— А вы, Лайдекер, до убийства Лоры ходили каждый вечер мимо ее дома, или это стало вашей привычкой после ее смерти?

Над нами прогремел гром. Приближалась гроза.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА I

Когда Уолдо Лайдекер узнал, что произошло после нашего ужина в среду вечером в ресторане Монтаньино, он утратил способность писать что-либо о деле Лоры Хант. Прозаический стиль повествования был для него потерян.

Все изложенное выше он написал между десятью часами вечера в среду и четырьмя часами дня в четверг, с перерывом лишь на пятичасовой сон, кварту черного кофе и три обильных приема пищи для поддержания сил. Полагаю, он намеревался согласовать свое повествование с одним из типичных для Лайдекера последних абзацев, в которых сквозь слезы всегда светится прекрасная улыбка.

Я продолжаю историю. В моем стиле не будет гладкого профессионализма, который, как он бы сказал, отличает прозу Уолдо Лайдекера. Да поможет Бог всем нам, если мы стремимся писать, соблюдая стиль. Но раз в жизни, поскольку это при всех обстоятельствах неофициально, я намереваюсь отбросить стенографический стиль сыскного бюро и высказать несколько собственных суждений. Это мой первый опыт обращения к тем гражданам, снимки которых появляются в газетах в разделе светской хроники. Даже по профессиональным делам я никогда не бывал в ночном клубе, где кресла покрыты леопардовыми шкурами. Когда эти люди хотят нанести друг другу оскорбление, они говорят «дорогой», а когда выражают симпатию, то бросаются словами, которые никогда не употребил бы даже судебный пристав с Джефферсон-маркет по отношению к своднику. Бедняки, воспитанные в условиях, когда каждую субботу вечером они слышат сквернословие, более осторожны в выражениях, чем хорошо воспитанные хлыщи. Я знаю столько же слов, состоящих из четырех букв, как и всякий другой, и употребляю их, когда мне хочется. Но не с дамами. И не в письменной речи. Чтобы человеку научиться писать на бумаге то, что он привык писать на заборе, необходимо окончить колледж.

Я начинаю историю там, где ее закончил Уолдо… В саду у Монтаньино, после третьего бокала бренди.

Когда мы вышли из ресторана, жара навалилась на нас дыханием раскаленной печи. Ни одной фигуры на Макдуггал-стрит. В мертвом воздухе носился запах тухлых яиц. Накатывалась гроза.

— Разрешите отвезти вас домой?

— Нет, спасибо, я хотел бы пройтись.

— Я не опьянел. Могу вести машину, — сказал я.

— Разве я сказал, что вы пьяны? Пройтись пешком — моя прихоть. Сегодня я собираюсь поработать. — И он пошел, постукивая тростью по асфальту. — Спасибо за пиршество, — прокричал он, когда я отъезжал.

Я поехал медленно, потому что голова у меня все еще была тяжелой. Я проехал перекресток, где должен был свернуть к Атлетическому клубу, и вдруг понял, что не хочу домой. Мне не хотелось также играть ни в кегли, ни в пул, ум мой был недостаточно остер для покера, и я никогда не проводил время в праздности в течение двух лет, что здесь жил. Железная мебель в моей спальне напоминала зубоврачебный кабинет. В комнате не было удобного стула, если же вы лежали на кушетке, то под вами морщилось покрывало. Вот объяснения, которые я могу привести, оправдывая то, что я в этот вечер поехал на квартиру Лоры. А может быть, я был просто пьян.

Я остановился, опустил откинутый верх машины, чтобы затем закрыть стекла, и поднялся по лестнице наверх. Позднее я вспоминал, что все это я проделал, как вполне трезвый человек, хотя то, что произошло далее, могло заставить меня засомневаться, в здравом ли я уме. Ключ лежал в кармане, и я вошел так же спокойно, как если бы входил в собственное жилище. Открыв дверь, я заметил первые вспышки света от молнии, пробивавшиеся сквозь шторы. Прогремел гром. Затем наступила тишина, предшествующая сильному дождю. Я вспотел, голова болела. В кухне я налил себе воды, снял пиджак, расстегнул воротничок рубашки и растянулся в кресле. Свет бил мне в глаза, и я его выключил. Еще до того, как разразилась гроза, я заснул.

Гром гремел, подобно эскадрилье бомбардировщиков. Но молния сразу не погасла. Через несколько секунд я обнаружил, что это вовсе не свет от молнии, а свет от лампы под зеленым абажуром. Я ее не включал. Я не вставал с кресла.

Вновь прогремел гром. И вдруг я увидел ее. В одной руке она держала мокрую шляпу, в другой — перчатки. Забрызганное дождем шелковое платье плотно облегало тело. Она была ростом в пять футов семь дюймов, весила около 1,3 квинталя, глаза были слегка раскосые, волосы темные, загорелая кожа. И ноги в порядке.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

Я не мог ничего ответить.

— Что вы здесь делаете?

Я вспомнил о вине и подумал, не брежу ли я.

— Если вы сейчас же не выйдете отсюда, — сказала она дрожащим голосом, — я позвоню в полицию.

— Я сам полиция, — ответил я.

Звуки моего голоса свидетельствовали о том, что я жив. Я резким движением вскочил. Девушка отпрянула. За моей спиной висел портрет Лоры Хант.

Я наконец обрел голос и сказал со значением:

— Вы мертвы.

Мой изумленный и дикий взгляд и странное заявление убедили ее в том, что перед ней опасный сумасшедший. Она стала немного продвигаться к двери.

— Вы… — Я не мог произнести ее имя. Она разговаривала, она пришла мокрая с дождя, она была напугана и пыталась спастись бегством. Что, эти реальные свидетельства жизни были новым клубком противоречий?

Не знаю, как долго мы стояли, глядя друг на друга и ожидая объяснений. В какие-то сумасшедшие полсекунды я вспомнил вдруг, как моя бабушка обычно повторяла, что на небе мы встретимся с теми, кого потеряли на земле. Раскаты грома сотрясали дом. За окном вспыхивала молния. Казалось, под ногами дрожит земля, а над головой раскалывается небо. И все это в квартире Лоры Хант.

Я стал шарить в карманах в поисках трубки и наткнулся на купленную накануне газету. Я развернул ее и спросил:

— Вы в последнее время видели газеты? Разве вы не знаете, что произошло? — Заданные вслух вопросы привели меня в чувство.

Она отпрянула и обеими руками оперлась на стол.

— Пожалуйста, не пугайтесь, — сказал я. — Здесь должно быть объяснение. Если вы не видели газет…

— Не видела. Я была за городом. А радио сломалось. — Затем медленно, как будто составляя разрозненные фрагменты, она произнесла: — А что? Разве в газетах пишут, что я…

Я кивнул головой. Она взяла в руки газету. На первой странице не было ничего. Новая битва на Восточном фронте и речь Черчилля вытеснили Лору с первой страницы. Я показал на четвертую страницу. Там был помещен ее портрет.

Ветер завывал в узком пространстве между домами. Капли дождя били по оконному стеклу. Единственным звуком, который был слышен в квартире, было ее дыхание. Потом поверх газеты она посмотрела мне в лицо, и глаза ее наполнились слезами.