Не стреляйте в рекламиста - Гольман Иосиф Абрамович (е книги TXT) 📗
— Тебя отымели, — по-доброму объяснил Береславский.
— Умеешь, сволочь, утешить, — усмехнулся опер. До конца занятий он так и не вышел в зал.
А воображение Ефима навечно запечатлело этот римейк истории про Давида и Голиафа. В мечтах Береславский не раз ловко расправлялся с врагами примерно таким же образом. Но в жизни просачковал большую часть даже тех занятий, на которых присутствовал.
Кстати, из репортажа, написанного тогда после двух недель работы, в печать не пошло ничего. Куцую заметку об активном опере Ефим даже подписывать не стал. Да он и не надеялся. О чем писать? О менте, ногой открывающем двери частной квартиры? О сволочи, ушедшей от суда с помощью дяди? О том, как они бесплатно обедали в ресторане «Березка»? Ефим очень переживал, но деньги у него отказались брать просто категорически! Или о том, что печень Кунгуренко прострелили потому, что после работы положено сдавать оружие? Причем, только ментам. Блатные после работы «ствол» в оружейную не сдают. Это, конечно, не остановило отчаянного опера, но сколько можно с саблями на танки?
С Кунгуренко же Ефим общался довольно долго. И до, и после ранения. Пока не потерял интерес к тематике. Но и потом встречались, перезванивались.
Кстати, опер оказался на восемь лет старше Ефима, что сильно удивило Береславского. Значит, сейчас ему, — Ефим наморщил лоб, подсчитывая, — либо под пятьдесят, либо даже чуть за.
«Ауди» мягко подъехала к недавно построенному зданию ОВД.
— Смотри, какая ментовка шикарная! — восторгался Василий Федорович.
— А в КГБ хуже, что ли?
— В ФСБ, — поправил Ивлиев.
— Один хрен, — сделал вывод Ефим.
Старик махнул на бестолкового рукой, и они прошли к начальнику.
Располневший, но все еще крепкий Кунгуренко встретил Ефима с распростертыми объятиями.
— Сколько лет, сколько зим! Все пописываешь?
— Пописывают при простатите, — поправил Ефим. — А я пишу.
Ивлиев за спиной возмущенно крякнул: он-то знал, как мучительно полночи простоять над унитазом, так и не сумев опорожнить мочевой пузырь. И никак не мог привыкнуть к манере Ефима смеяться над всем, даже самым несмешным.
С другой стороны, именно неуважительный Ефим отвел его к «импортным» врачам, которые за полтора месяца почти вернули утраченное в этом плане. Даже желания молодые появились.
— Я б хотел поговорить со злодеем, — приступил к делу Береславский. — Тебе Иванов должен был позвонить.
Кунгуренко вопросительно посмотрел на Ивлиева.
— Мой заместитель по безопасности, Василий Федорович, — отрекомендовал Ефим. Ивлиев протянул Кунгуренко удостоверение. Если даже начальнику ОВД и не понравилось присутствие «соседа», хоть и бывшего, он этого ничем не выказал.
— Подождет ваш злодей. Сначала отметим встречу, — и широким жестом пригласил к столу.
«Действительно, куда торопиться?» — подумал Ефим. Если работа мешает выпивке, надо, как известно, бросать работу. Тем более на столе стояли: бутылка коньяка «Дербент», бутылка водки «Гжелка», половина роскошной дыни, порезанные сыр и колбаса. Ивлиев потер руки. Он любил нечаянные радости жизни, хотя никогда выпивохой не слыл.
Они уселись. Кунгуренко приказал дежурному по мелким проблемам не беспокоить.
— Ну, за успехи? — с вопросительной интонацией провозгласил бывший опер.
— Точно. И за здоровье. — Ефим поднял рюмку. Вообще-то он за рулем не пил. Но рюмка — не много, а до дома 10 минут. Опять же, если права отберут, Ивлиев принесет обратно. У нас же не Америка. Все по уму.
После первой погрузились в воспоминания. Даже Ивлиев рассказал, как в Анголе впервые оказался в небоеспособном состоянии: и враги, и друзья, на европейский взгляд Василия Федоровича, были абсолютно на одно лицо.
Потом старик отошел в туалет, и Ефим задал полковнику почему-то занимавший его вопрос:
— А помнишь, мы с тобой Зайца навещали? Там еще Ксюша была.
— Помню, — неохотно ответил Кунгуренко. Но в Ефиме уже проснулся журналистский зуд.
— Что с ними стало?
— Ксюша умерла.
— Как? — Тут только Ефим сообразил, что эта девушка, может быть, вызывала у опера не просто симпатию.
— Так. Сдал ее этот подонок компании кавказцев. Они «дурь»* возили в Москву.
Ефим вспомнил, что в те годы, когда столицу не сотрясали выстрелы, а наличие в деле автомата было сенсацией, самыми опасными при задержании считались наркодельцы.
— Их поймали?
— Да. МУР. Я отношение не имел.
— А Заяц?
— Исчез. — Глаза бывшего опера злобно сверкнули.
— Куда?
— Просто исчез.
— Искали?
— Ефим, ты все такой же. Пристал, как клещ к жопе.
— Как банный лист.
— Что?
— Если — к жопе, то как банный лист. А если как клещ, то часть тела без разницы. Это я тебе как литератор говорю.
Ефим не стал больше расспрашивать полковника. Полковник Кунгуренко не знает, куда делся Заяц. Но Береславский готов поставить свою «Ауди» против «Запорожца», что старший лейтенант Кунгуренко — знает.
Тем временем вернулся Ивлиев.
— В наше время менты так не жили. Даже рукосушки в сортире. Спонсоры, что ли, поставили?
— В наше время много чего не было, — не отвечая, согласился Кунгуренко. — Чтоб такой раздолбай, как Ефим, имел заместителя по безопасности! И кого: подполковника ГБ!
— Что вам далась эта ГБ? Что она вас так дергает? — Ивлиев после водочки подобрел и смотрел на собеседников, как на расшалившихся пацанов. — Единственная неразложившаяся сила.
— К борьбе с мировой закулисой и космополитизмом всегда готовы! — подхватил Ефим.
— Я знаю, что сделаю, — сказал Василий Федорович. — Ты ж, паразит, срочную не служил? Мы тебя на сборы оформим. А там ты сам выберешь: в минометную роту или журналистом в газету «На страже». Чтоб язык не пропадал.
Ефиму пришлось признать поражение. Он бы выбрал газету. Миномет больно тяжелый. Он часто хвастался тем, что в его материалах за двадцать лет ни разу не было прямого вранья. Но разве умолчание лучше? Или раздувание мелкой радости на фоне утаивания крупных гадостей? Не стоит кидаться камнями в стеклянном доме…
— Пошли к злодею, — закончил вечер воспоминаний Ефим.
Но все вышло иначе. На столе Кунгуренко требовательно зазвонил телефон.
— Да! — резко сказал он в трубку. — Что? Мертвый? Где нашли? Скоро буду. — И, обращаясь к гостям: — Убили Митрошкина Семена.
— Кто это?
— Мой опер. — Выражение лица Кунгуренко очень напомнило Ефиму, как тот смотрел на исчезнувшего впоследствии Зайца. — Это он поймал вашего киллера.
— Как убили?
— Пулей. Через дверной глазок. Ах, Семен! — Полковник в ярости стукнул кулаком по столу. Аж бутылки звякнули. — Азартные все больно! Пошли к ублюдку. Я уверен, Семена он вывел на убийцу.
В комнате следователей они подождали Петруччо, которого привели из помещения для задержанных. Он сел на стул, напротив — трое вошедших и конвоир. Кунгуренко отпустил сержанта.
— Куда ты послал опера? — спокойно спросил полковник.
— Какого опера? — не понял или сделал вид, что не понял, Петруччо.
— Митрошкина. Который тебя задержал.
— Я его никуда не посылал.
— Ты его на пулю послал, сука. И если сейчас до дна все не вывалишь, пеняй на себя.
Человек, способствовавший гибели милиционера, не должен ожидать ничего хорошего от их общества. И Кунгуренко давил так, как делал всегда в похожих случаях. Не может быть, чтобы убийца мента (или его пособник), попав в руки к друзьям убитого, не дрогнул.
А вот с Петруччо этого как раз и не происходило. Поняв, что сломавший его опер мертв, он буквально воспрянул духом. Мало того что исчез недомерок, внушавший ему такой страх. Ставился под сомнение сам факт страха и процесса «ломания». Ведь еще три часа назад Сеня казался ему его личным злым роком, непобедимым и неумолимым. А сейчас его тело лежит в каком-нибудь больничном морге с биркой на большом пальце. Ну, какой же он после этого злой рок? Просто на Петруччо нашло затмение, вот и все.
