Крах - Шевцов Иван (читать книги полностью .TXT) 📗
— Я, Танюша, не атеист. Но с некоторых пор во мне появились сомнения в святости служителей культа. Сейчас в православие пошли иудеи, активно пошли. И многие дослужились до высокого сана. В чем тут причина или секрет? Да очень просто: когда демократам через телевидение и прочие СМИ удалось подорвать духовные устои общества, нравственно растлить молодежь, церковь попыталась поставить заслон всей этой похабщине, взяла на себя роль духовного воспитателя. Сионистам это не понравилось, и они решили разрушить православную церковь изнутри, как разрушили Советский Союз. И вот тебе наглядный пример — поп-расстрига Глеб Якунин — личность, прямо скажем, омерзительная и, кажется, всеми презираемая, или здешний поп Александр Мень.
— Которого убили? — уточнила Таня.
— Да, тот самый. Один мой товарищ, отставной полковник из бывшего КГБ рассказал мне, что этот самый Мень был агентом сразу трех разведок: ЦРУ, израильского «Моссада» и КГБ. Сионисты же делают его святым. На днях я ходил в совхоз «Конкурсный» и видел, как на месте убийства сооружается кирпичная часовня, то есть памятник попу-шпиону. А между прочим, этот святоша дома в своем кабинете пользовался пепельницей из человеческого черепа. Просто натуральный череп использовал, как пепельницу. Когда ему мой знакомый заметил: «Отец Александр, а вам не кажется, что это святотатство», он и глазом не моргнул, ответил: «А что ж тут такого непристойного? Просто даже оригинально». Вот такие «святые» и проникают в православие чтоб разрушать его, пакостить, компрометировать. Так что ты уж уволь меня, в Лавру я не пойду. А ты как хочешь, так и поступай. А между прочим, книжонка этого «святоши» по истории религии рекомендована как школьный учебник. Так что эти Якунины, Мени и им подобные ныне в большой чести у власть имущих. Хозяева России, победители. А победителей не судят, как говорится. Нет, будет суд, справедливый и жестокий. Придет время, поднимется Россия и народ поименно назовет своих мучителей и растлителей душ. Душегубов.
Рассказ отца огорчил Таню — в Лавру она не поехала, но спросила:
— А все же, кто убил Меня и за что?
— Версии есть разные. Когда шпион работает на две или на три разведки, кой-кому это не нравится. Руководитель службы контрразведки Степашин объявил по телевидению, что убийца арестован и имя его будет обнародовано еще в этом году. Так что подождем. Вера, Танюша, дело благое и серьезное. Она требует самоотрешения. Помнишь, в Сталинграде есть дом Павлова?
— Слышала, — тихо подтвердила Таня, с большим интересом слушая отца. Для нее он был авторитет.
— Сержант Павлов со своими товарищами геройски оборонял этот дом. Немцам так и не удалось взять его. Бои были ожесточенные, силы неравные. Павлов, наверно, был верующий человек, и он там, в этом смертельном бою, дал себе клятву: если останусь жив, пойду в монастырь. И он исполнил свою клятву. Он пришел к Богу по велению сердца своего, по зову совести. По убеждению. Но этому способствовала, послужила толчком, как теперь говорят, экстремальная обстановка: жизнь или смерть — так стоял вопрос. Он был храбрый человек, не боялся смерти, но и любил жизнь.
— Ты говоришь «был». Он что, умер?
— Нет, он здравствует, но под другим, монашеским именем. Ему, надо полагать, уже далеко за семьдесят.
— Экстремальная обстановка, толчок, — вслух рассуждала Таня. — Я получила не толчок, а такой удар, что и врагу не пожелаешь. И что? Разуверилась в добре, в человеке и вообще потеряла всякую веру, интерес к жизни. Меня ничто не интересует, потому что я не могу ни на что влиять, от меня в этой жизни ничто не зависит.
— Да что ты говоришь, как это от тебя не зависит? — дружески удивился Василий Иванович, вздернув крутые брови. Лицо его выражало несокрушимое упорство, глаза неподвижно глядели на дочь. — А судьба больных, их жизнь разве не от тебя зависит?
— То другое дело, это моя работа, обязанность, долг.
— Так ведь это и есть смысл жизни — любимая работа, обязанности, честно исполненный долг.
— Все верно, папа. Но я о другом: во мне образовалась какая-то внутренняя пустота, как будто из души что-то испарилось, что-то очень дорогое и прекрасное… Я не могу тебе толком объяснить, да и сама не понимаю.
— И не нужно никаких объяснений. Оно само придет и заполнит пустоту. Только не надо преднамеренно подавлять в себе все естественные человеческие инстинкты, чувства, не надо чураться людей. Не застегивай душу на все пуговицы, открой ее, и к тебе вернется дорогое и прекрасное в новом варианте, быть может, еще лучшем. Веру нельзя терять — вот главное. Веру и цель жизни, ее смысл.
Таня понимала, что имеет в виду отец, и готова была согласиться с ним. Конечно же, это не дело — подавлять чувства, умерщвлять душу. Разговор этот состоялся на даче Василия Ивановича, и теперь, будучи в Москве, она вспомнила справедливые слова отца, собираясь после работы пойти на часок в парк. Около месяца она здесь не появлялась, проводя выходные дни на даче, в будни после работы убивала время за вязанием. Вязала совершенно ненужные ей перчатки, лишь бы занять себя. Это занятие не то чтоб успокаивало, но приглушало, а, возможно, и притупляло мысль, погружая ее в душевное одиночество. Перчатки, конечно, можно кому-то подарить, тому же отцу или… И тут она вспомнила судью Силина, мысль о котором весь этот последний месяц с упрямством гнала прочь. И она пошла по знакомой аллее, на которой состоялась их первая встреча. Может быть, он опять вывел на прогулку своего Амура? Ну если не он, то хотя бы его дочь, вызвавшая у Тани особую симпатию. В парке было немного посетителей. Пригретые последним летним солнцем все еще зеленые деревья стояли погруженными в безмолвную дрему, своим величием навевая покой и умиротворение. Таня шла медленно, всматриваясь по сторонам, но тайно желанного человека нигде не было. «Да что ж это я, — подумала она, — не поинтересовалась его состоянием? Ну, хотя бы позвонила. Нехорошо, неэтично, доктор Соколова». Правда, тут же нашлось оправдание: взрыв на квартире Андреевой, гибель Евгения и Любы. Он, наверно, об этом не знает. Надо бы позвонить, она же обещала.
