Соколиная охота - Александрова Наталья Николаевна (книга жизни .txt) 📗
– На чужих очень лает, – пояснила она, – за это и прозвали Хаттабом. Впрочем, дальше лая дело не идет.
Поднявшись на крыльцо, Татьяна распахнула дверь и крикнула:
– Павлуша, это я! Я не одна, у нас гость!
Миновав чистые сени, Надежда следом за хозяйкой вошла в большую комнату. По стенам стояло несколько стеллажей с книгами, висели фотографии самолетов в деревянных рамках, в каких обычно вешают фотографии родни.
В глубине комнаты стоял большой письменный стол, на нем светился голубой экран монитора. Около стола, полуобернувшись к двери, в большом инвалидном кресле на колесах сидел Павел Грибов.
Увидев его, Надежда Николаевна поняла, что Павел – один из тех людей, встречу с которыми запоминаешь на долгие годы, людей, оставляющих в душе глубокий след.
Выразительные карие глаза на усталом удлиненном лице, глубоко прорезанном морщинами, светились умом и добротой. И еще на его лице отражалось перенесенное страдание, ставшее для Павла испытанием и давшее ему горький опыт и новые силы. Надежда вспомнила услышанную где-то фразу: «Если несчастье не убивает нас, оно делает нас сильнее».
– Это Надежда Николаевна, – представила Татьяна гостью.
Павел улыбнулся, сделавшись сразу моложе, и подъехал к Надежде, протягивая руку.
– Сейчас гости стали у нас редкими – благодаря вот этому ужасному детищу прогресса, – сказал он, показывая на компьютер.
– Почему? – не поняла Надежда.
– Да очень просто: раньше сослуживцы приезжали ко мне, чтобы обсудить ход работы, привозили свои расчеты, чертежи. А теперь – одна секунда, и прошел обмен электронными письмами, отправлены все файлы, и ехать ко мне незачем. А ехать-то – не ближний свет… Танюша, сообрази-ка нам чайку! – повернулся Павел к жене. – Я знаю, там у тебя были свежие ромовые бабы…
Надежда перехватила ласковый взгляд, каким обменялись Грибовы, и почувствовала атмосферу этой семьи, которая мужественно несет свой крест, еще больше сблизившись после обрушившегося на них несчастья. Татьяна, проходя на кухню, мимоходом погладила мужа по волосам и поправила подушку, подложенную ему под спину. В этом прикосновении было столько заботы, столько любви, что у Надежды защемило сердце.
Татьяна принесла чайник, накрыла на стол в этой же комнате. Свежие ром-бабы, печенье, варенье – угощение было небогатым, но сердечным и дружеским. За чаем Татьяна упомянула о том, что Надежда Николаевна знает о проблемах с самолетом. Павел слегка поморщился – кроме того, что эти проблемы висели над ним денно и нощно дамокловым мечом, ему, человеку, отработавшему долгие годы в обстановке секретности, было трудно привыкнуть к тому, что совершенно посторонний человек разговаривает с ним о чертежах новейшего самолета. Наконец, встряхнув головой, он сказал:
– А вы знаете, Надя, откуда взялось это название – «Серебряный сокол»?
Надежда помотала головой.
– Танюша, – повернулся Павел к жене, – дай-ка гитару!
Татьяна вышла в соседнюю комнату и вернулась со старенькой облупившейся гитарой. Павел любовно обнял инструмент, пробежал пальцами по струнам, видимо, остался недоволен звучанием, подкрутил колки и снова взял несколько аккордов. Откинув голову, он запел, аккомпанируя себе на гитаре:
Незнакомая песня тронула сердце Надежды неожиданной и щемящей тоской. Голос Павла оказался на редкость красивым и глубоким. Внезапно он взмыл с трагическим надрывом:
– Что это? – спросила Надежда, когда стихли последние аккорды песни и в комнате наступила та теплая душевная тишина, какая бывает только в хорошо натопленном деревенском доме.
– Это Вертинский, – ответил Павел, шлепнув ладонью по деке и отложив гитару. – Он написал эту песню уже здесь, в России, вернувшись из эмиграции.
Не знаю, насколько он был искренен, называя «вождя народов» серебряным соколом, но песня хорошая.
– Вылитая средняя школа, – сказала Надежда, оглядев трехэтажное серое здание с высоким крыльцом, – я свою Алену точно в такую же водила.
– Так здесь и была школа. – Татьяна сощурилась на весеннее солнце. – А потом детей стало меньше, оставшихся перевели в более населенные районы, где школы поновее, а это здание Посташев арендовал и разместил здесь КБ. Вопрос только в том, как мне тебя туда провести. У меня-то пропуск есть, оформили, чтобы я могла по Пашиным делам сюда проходить.
Во дворе прогуливались, разговаривали и курили десятка два сотрудников института обоего пола, но преимущественно не первой молодости.
Возле серой стены КБ стоял, подставив солнышку стул перевернули, каждую скрепку разогнули, нигде ничего. Сейф открыли – в нем вообще пусто.
Не успели эти уехать, на следующий день появились другие: солидный мужчина, весь в черном, предъявил удостоверение ФСБ, и при нем трое молодых ребят. Ордер не показывали, но его в кабинет Загряжского все равно пустили, побоялись связываться.
Он никого из наших с собой не взял, заперся в кабинете и тоже целый день там шарил. Правда, у него лицо такое непроницаемое, что по нему не поймешь, нашел он там что-нибудь или не нашел, но только я подозреваю, что после милиции там можно было и не беспокоиться.
Так мало этого: уехали «люди в черном», и сразу появилась дама, вся из себя такая элегантная и представительная, и показала документы, что она законная вдова Загряжского.
В этом месте Надежда ткнула Татьяну кулаком в бок – дескать, опоздали!
– А у нас никто и не подозревал, что Загряжский был женат! Он как-то все больше по части секретарш и лаборанток! А тут вдруг – законная жена, и опять-таки требует ключи от кабинета: мол, хочет там забрать какие-то личные вещи покойного, которые дороги ей как память.
Манохин, зав. АХО, спорить с ней не стал, ключи дал – больно уж дамочка настырная, но сам с ней пошел в кабинет на всякий случай: вдруг она в качестве личных вещей и семейных сувениров захочет взять какие-нибудь чертежи или конструкторскую документацию… Но там после двух обысков не то что документации, старых трамвайных билетов было не найти. Тем не менее эта вдова тоже чуть не целый день проторчала в кабинете. Все обнюхивала, осматривала и Манохина пыталась куда-нибудь спровадить – то ей воды принести, то цитрамон у кого-нибудь стрельнуть, то, наоборот, сигареты у нее кончились. Но тот тоже не вчера родился – посылал за всем секретаршу, а сам сидел в кабинете и глаз с вдовушки не спускал.
Надоела, говорит, до чертиков своими капризами, да еще курить хотелось – спасу нет! А в кабинете он ей из принципа курить не разрешил и сам не курил, вот.
Только, Манохин говорил, она тоже ничего не нашла, а к сейфу и не подходила.
После этой безутешной вдовицы еще приезжали из прокуратуры, на этот раз обыск устраивать не стали – видно, им милицейские все уже по поводу кабинета доложили и если что-то нашли, то передали. Эти больше с коллективом, так сказать, общались: с кем покойный Загряжский контактировал, да кто у него бывал, да куда он сам ездил, какого о нем сотрудники были мнения, да были ли у него недоброжелатели…
Самая главная у них была женщина, даже фамилию помню – Громова, суровая такая тетка, как посмотрит – сразу хочется в чем-нибудь срочно признаться, особенно если она очки снимет: взгляд такой рентгеновский…
