Голубой бриллиант - Шевцов Иван (лучшие книги онлайн TXT) 📗
— Это вам мой сюрприз, Алексей Петрович. Завтра читатели узнают, что есть в ограбленной, униженной, оскорбленной, оккупированной «пятой колонной» России великий скульптор Алексей Иванов, который создает шедевры даже в кошмарное время духовной деградации общества.
Прежде чем сесть за стол, Маша быстрым привычным взглядом окинула зал, и тут глаза ее зацепились за предмет, которого здесь раньше не было. Ее портрет в граните! В больших горящих глазах ее вспыхнуло изумление. Перед ней было что-то знакомое и в то же время другое, новое, отличное от того, что было в глине. Строгий, крепкий гранит придавал всему образу цельность, основательность, ярче, точнее выявлял характер; черные волосы, освещенные верхним светом люстры, отливали зеркальным блеском, усиливали контраст со светлосерым лицом и кистью тонкой руки с трепетными пальцами. Маша внимательно и придирчиво рассматривала творение большого мастера, как рассматривают свое отражение в зеркале, а сам творец, которого она только что с пафосом объявила великим, стоял рядом за ее длиной и с затаенным волнением, как ученик на экзамене, ждал оценки. Вдруг она стремительно обернулась и обеими руками обхватила его. В ответ он порывисто обнял ее и бережно прижал к груди, чувствуя, как колотится ее сердце.
— Спасибо, родной, это необыкновенно, — сказала она о портрете.
«Родной». Это слово обожгло его несказанной нежностью, и он начал целовать ее тонкий нос, губы, глаза, прямые темные волосы.
— Как назовете ее? — Маша указала взглядом на портрет. — «Последняя любовь»? — Он томно кивнул, прикрыл глаза. — А вы не продадите ее, как «Первую любовь», никаким шведам-американцам?
— Ни за какие миллиарды… Я подарю его тебе, сегодня, сейчас, за твою нежность, ласку, красоту, за гармонию, которой Господь наградил тебя, а гармония есть совершенство хоть в природе, хоть в человеке. А ты воплощаешь в себе совершенство. И еще за то, что ты сказала слово, которое мне никогда не говорила ни одна женщина. Слово, которое окрыляет и делает человека счастливым.
— Какое? Что за слово? Скажи, и я повторю его сотню раз! — возбужденно настаивала она, перейдя, как и он, на «ты».
— Догадайся!
— Нет, ты скажи, я прошу тебя? Ну не томи же меня, родной…
— Вот ты и повторила. Спасибо, родная. — Он галантно поцеловал ее тонкие трепетные пальцы.
— Ах, да, именно родной, — торопливо заговорила она. — И мне тоже никто, кроме родителей, никто не говорил «родная», ты первый. И представь себе, я тоже никому, кроме Настеньки, не говорила этого свято-нежного слова. Никому. А для тебя у меня припасено много-много самых лучших в мире слов. Их хватит нам с тобой на всю жизнь.
Когда сели за стол, она спросила:
— А почему две бутылки? Не много?
— У нас два сюрприза. За каждый по бутылке, — шутливо улыбнулся он тающими глазами. А всерьез сказал: — Они разные — сухое и десертное. Кто что любит.
К концу ужина обе бутылки были пусты. Не привычная к спиртному Маша изрядно захмелела. Не свода умиленного взгляда с возлюбленного, она доверчиво распахнула свою душу и откровенничала:
— Я не могу объяснить, что со мной произошло Какая-то вспышка, какой-то космический взрыв сверхновой звезды. И это случилось не сегодня и не вчера. Это произошло еще в Манеже в нашу первую встречу. Уже тогда я поняла тебя, узнала, проникла в тебя. Говорят, автора как человека, его характер и душу можно познать через его творчество. И я познала тебя и полюбила. Да, да, я полюбила тебя, когда позировала, сидя перед тобой на «троне»! Я ревновала тебя к тем, с которых ты лепил фигуры «Девичьих грез» и других обнаженных.
Она умолкла и уставилась на него большими, блеснувшими влагой, честными глазами человека, чуждого лжи. Она ждала от него каких-то ответных слов, он это понимал. Сказал неторопливо и глухо:
— Я всю жизнь, точнее, с первого послевоенного года и до сегодняшнего дня шел к тебе в мучительных мыслях и радужных грезах, через сомнения, потерянные надежды, иллюзии. И знаешь — верил. И вот вера привела к тебе… Судьба наградила меня за мою веру.
Наступила какая-то благостная, все охватившая пауза. Наконец он предложил чай или кофе. Она отрицательно закачала головой и встала:
— Хочу позвонить маме, скажу, чтоб не волновалась. Уже поздно, а я хмельна. Заберут меня в вытрезвитель, и желтая пресса получит лакомый материал.
— Ты никуда не уйдешь, я не отпущу тебя, — сказал он твердо, подойдя к ней вплотную. Она обняла его, и снова губы их встретились.
Маша позвонила матери и сказала, чтоб та не волновалась: сегодня дочь заночует в редакции.
…Они лежали в постели и говорили о негасимой любви, о голубых бриллиантах, о бессмертии души и опять о любви и верности. Теребя его бороду, Маша задумчиво прошептала:
— А потом все это обожание, любовь, счастье куда-то пропадают без следа. Сначала клянутся, божатся в вечной любви, сулят златые горы и реки, полные вина, или как Стенька Разин: все отдам, не пожалею, буйну голову отдам… И тут же за борт ее бросает в набежавшую волну. Как это? Чем объяснить? Несовершенством человеческой натуры, низкой нравственностью? — Она ждала ответа. А он затруднялся, он не думал над этой проблемой. Сказал нетвердо:
— Возможно, среди людей мало голубых бриллиантов, больше стекляшек. Как ни странно, цивилизация привела к духовной деградации отдельного индивидуума и общества в целом.
— Цивилизация ли? — усомнилась Маша. — Я думаю, причина в другом. Виновника надо искать в самом человеке. В монстре, возомнившем себя сверхчеловеком, поправшем мораль, нравственность и все нормы общежития. Его мораль — он сам, царь и Бог. Все, что вокруг, — его собственность: животные, вещи, движимое и недвижимое и сама природа. Все подчинено его прихоти. Их, этих монстров, легион. Они спаяны между собой, хотя и разбросаны по всему свету. Это всемирная организация.
— Антихристов?
— Дело не в названии: бесы, масоны, космополиты, сионисты. Цель у них одна — мировое господство. А чтоб подчинить себе все остальные народы, заставить их работать на себя, они изобрели целую систему духовного растления, придумали различные теории, партии, демократии. Для них главное — лишить народы их здоровых национальных корней. Веру заменить неверием, цинизмом и нигилизмом. Они внедрили вирус разложения в духовные сферы всех наций — в культуру, искусство; вирус, который возбуждает все животные инстинкты: жестокость, секс, предательство. Они оболванили людей, создали послушных рабов, безмозглых роботов.
— Удивительно! — искренне воскликнул он. — Ты высказала мои мысли. Ты их читаешь?
— Мы же единомышленники, — сказала Маша и поднялась, чтоб потушить ночник. И тут Алексей Петрович обратил внимание на темное пятно, размером с березовый лист, на ее бедре. Это пятно он заметил еще в ванне, но деликатно промолчал. Теперь решил полюбопытствовать:
— Это у тебя ожог?
— Нет, родимое пятно, особая мета, — улыбаясь, шутливо прибавила: — Как у Горбачева.
Выключив ночник, она обняла его, и, нащупав у него на плече родинку величиной с лесной орех, сказала:
— А у тебя тоже…
— Знакомый хирург предлагал удалить, да я отказался. Зачем резать? Она мне не мешает.
Мелкая и совсем необязательная деталь, скажет читатель и будет несправедлив, потому что через несколько месяцев в жизни Алексея Петровича и Маши и темное пятно, и родинка величиной с лесной орех одновременно исчезнут при обстоятельствах не столько загадочных, сколько чрезвычайных.
