Пьеса для обреченных - Русанова Вера (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
Минуты через две ко мне вернулась способность соображать. К этому времени свист на кухне почему-то прекратился, как, впрочем, и шепот на лестничной площадке. Боясь хоть на секунду оторвать взгляд от зловещей двери, я начала медленно пятиться назад, в комнату. Единственным моим спасением оставался балкон. В крайнем случае можно. было выскочить туда и что есть мочи заорать: «Спасите! Убивают!» Наверняка кто-нибудь да услышит, кто-нибудь да придет на помощь.
Уродливый китайский будильник, сделанный в виде развеселого домика, показывал час ночи. До шести утра — времени, когда по всему дому задребезжат такие вот уродцы и самые «ранние пташки» начнут выползать на работу, еще целая жизнь! Жизнь? Или последние ее жалкие мгновения, пронизанные липким, потливым страхом? Где-то рядом, среди вещей или старых газет, извивается гибким телом змея, под дверью едва слышно дышит. затаившийся человек… Голос? Похож ли был его голос на голос Пашкова? Мог ли мой Сережа измениться настолько, чтобы заговорить таким странным, сиплым шепотом?
Снова тихий-тихий стук в дверь. Как будто кто-то даже не стучит — скребется. Одним длинным и жестким ногтем: скр-р-р, скр-р-р, скр-р-р…
— Впусти меня. Открой мне. Впусти меня. Открой мне…
Неужели этого никто не слышит? Не может быть. Где вы, соседи?.. Страшный царапающий звук просто раздирает барабанные перепонки.
— Скр-р-р, скр-р-р, скр-р-р… Открой мне. Впусти меня…
Люстра под потолком начинает мигать, как от перепадов напряжения. Но какие к чертовой матери могут быть перепады напряжения среди ночи в Люберцах?..
И снова зажглось это окно в доме напротив. Два окна, словно два горящих глаза… Мамочки!!!
А тут еще, как назло, ужасно захотелось в туалет. Но для этого надо пройти совсем близко от кошмарной двери, за которой стоит человек, явившийся меня убить…
И змея… Где змея?.. Была ли, вообще, змея? В принципе, для того чтобы извести человека ядом, вовсе не обязательно запускать в квартиру ползучего гада. Вспомнить хотя бы «светлой» памяти бабушку — Екатерину Медичи с ее отравленными книгами, перчатками и полным набором ядовитой косметики! Вот уж была мастерица! Пашкову до нее, наверное, далеко. Хотя… Что я, собственно, знаю о Пашкове? Что я о нем всегда знала, кроме того, что он сам позволял о себе узнать? Эта его аккуратность вплоть до педантичности (никогда ни фотографии, ни записные книжки, ни даже наброски статей не валялись на видном месте!), его дипломатичность и сдержанность в оценках, его способность ориентироваться в любой ситуации почти мгновенно (буквально со скоростью разжимающейся стальной пружины!).
Снова что-то тихо и уныло засвистело. На этот раз за окном. Ступая тихо-тихо, как индеец, крадущийся в стан врага, я подошла к балконной двери.
Осторожно отодвинула портьеру, скомкала жесткий, холодный тюль. И увидела то, что, в общем, и ожидала увидеть — темные замерзшие деревья с резкими прочерками ветвей, несколько спящих автомобилей, почему-то похожих на мертвых доисторических черепах, и одинокую фигуру в длинном сером плаще, стоящую всего в каких-нибудь трех метрах от моего подъезда. Губы мои беззвучно прошептали:
«Сережа…» — и я тихо сползла на пол, по-прежнему цепляясь за штору. Странное состояние тупого оцепенения свалилось на меня сверху, как снег с крыши. И наверное, только это не позволило мне сойти с ума. Словно сквозь толстый слой ваты, заложившей уши, я слышала и слабые стоны под окном, и едва слышный стук в дверь, и монотонное «Впусти меня. Открой мне». Стоило встать и открыть, и все бы закончилось в тот же миг — весь этот кошмар, мистика и, главное, ожидание смерти. Но инстинкт самосохранения — вещь упрямая. И я продолжала сидеть на холодном полу, таращась в пустоту и отрешенно повторяя: «Сережа, не надо… Не надо, Сережа… Сережа…»
В категории «нудность и клиническое постоянство» мы с голосом за дверью вполне могли бы конкурировать. И я бы, наверное, победила, потому что ближе к пяти утра он, отчаянно и громко рявкнув:
«Впусти меня, слышишь?!» — все-таки затих, я же еще раз восемьдесят повторила «не надо, Сережа» уже в абсолютной тишине. Впрочем, почему в абсолютной? Где-то наверху соседи уже включили воду в ванной. Внизу закашлял и закряхтел древний старичок (он мучился бессонницей, и прежде его каждодневный шумный подъем меня ужасно бесил). За стеной петухом, разгоняющим нечистую силу, зазвенел будильник. А вслед за ним задребезжал телефон. Телефон снова включился!
Это могло означать только одно: я выжила, я выдержала, по крайней мере, на сегодня вся эта жуть закончена и можно подумать о том, что делать дальше. Из глаз моих вдруг обильно хлынули слезы, подбородок задрожал, и в прихожую я кинулась, рыдая сладко, как ребенок, которого наконец простили и выпустили из угла злые родители.
Звонить могла только Ольга. Наверняка прослушала мое сообщение на автоответчике и теперь жаждала убедиться, что все это ей не почудилось. «Да уж, пожалуй, что не почудилось!» — подумала я, с содроганием вспомнив Сергея в сером плаще, стоявшего под моим окном. Из-за того, что руки все еще тряслись, телефонная трубка показалась вдруг неимоверно тяжелой: пришлось подбородком прижать ее к плечу.
— Алло! — Голос мой упал в пустоту, как камушек в омут. — Алло! Оля, это вы?
— Нет, это не Оля, — шарахнуло по барабанным перепонкам. — Это не Оля.
Ты слышишь, стерва?! Не захотела меня впустить, не захотела выпить со мной бокал вина, и теперь все пойдет так, как и должно было идти…
Меня одновременно бросило и в жар, и в холод, колени ослабели, пот потек по вискам двумя липкими ручейками.
Это был тот же самый голос, что недавно просил под дверью: "Открой мне!
Впусти меня!"
— Сережа! — пробормотала я, сильно опасаясь, что сейчас опять рухну в обморок. — Сережа, за что ты так со мной? Все, что сказал Витька, — это ведь не правда! Ну, Сережа…
— Молчи! — снова резко бросили на том конце провода. — Сейчас уже ничего не изменишь. Ты не захотела выпить вино, и его вольют в глотку твоей Ольге. Она получит то, чего так боялась. Гертруда выпьет отравленный кубок, предназначавшийся не ей… Ты этого хотела, да? От ужаса мой язык онемел и прилип к небу. Невидимый же собеседник продолжал:
— И дальше все будет так, как должно было быть. Будет настоящая мясорубка… Бедная, глупая стерва, ты ведь наверняка думала, что «мясорубка» — это просто такая нестрашная машинка для перемалывания кусочков говядины и свинины? — Пауза, и снова монотонное:
— А Гертруда? А Лаэрт? А Клавдий? И ты, маленькая, трусливая сучка!
— Сережа! — в последний раз выкрикнула я, и в трубке, вместо ответа, запищали короткие гудки отбоя.
Все это было и страшно, и странно, и совершенно не, в духе Пашкова.
Только что-то на самом деле чудовищное могло таким образом изуродовать его мозг. «О, что за гордый ум сражен?» Факт моей «измены», пожалуй, не обладал такой разрушительной силой. А может… От внезапно пришедшей в голову мысли мне сделалось совсем уж дурно… Может, и не было никакого безумия? Если исходить из классического толкования Шекспира, Гамлет ведь никогда и не сходил с ума! Он был отвратительно, стопроцентно нормальным человеком! Притворство? Но с какой целью?! Как странно бы себя я ни повел, Затем что я сочту, быть может, нужным В причуды облекаться иногда…
Мрачная тень Эльсинора снова нависла надо мной призраком неотвратимой смерти. Но сейчас не было времени на то, чтобы зарываться в переводы, толкования и шекспироведческие статьи, пытаясь отыскать волшебное слово «сим-сим», которое сразу все объяснит и сразу всех спасет. Ситуация предполагала действия более оперативные и менее замороченные: позвонить Ольге и сказать, чтобы она спряталась, закрылась на все замки и ни в коем случае не отпирала никому — ни почтальону, ни соседке, ни сантехнику! «Ей вольют в глотку вино!» — обещал Пашков, и это значило, что у него есть помощники.
Непослушными, дрожащими пальцами я принялась накручивать телефонный диск и даже с досады саданула кулаком по стене, услышав длинные гудки. Ольги не было дома! Она могла находиться где угодно: на улице, в магазине, у той же Леры Игониной, в маршрутке, едущей от Кузьминок до Люберец. И где угодно ее могли достать…
