В тихом омуте... - Платова Виктория (бесплатные полные книги .TXT) 📗
– Но ведь эта работа не навсегда…
– Очень на это надеюсь. Тебе мужик позвонит, Александром Анатольевичем звать. Отдавать сценарии будешь ему.
– Редактор, что ли? – высказала наивное предположение я.
– Ага. Судя по рэкетирской репе. Ему бы только горячим утюгом по предпринимательским животам елозить, бабульки выколачивать.
– Ты меня пугаешь, Нимотси…
– Ага. “Страх съедает душу”. Чей фильм?
– Фассбиндера. Райнера Вернера.
– Молодец, нюх не потеряла… Я сам боюсь, но ужасно хочется по вечерам морепродукты трескать. Каждый Божий день.
Мы долго стояли у таможенного пропускника. Нимотси обнял меня и накрыл полами пальто. От него пахло мерзким, почти женским потом. Я вдруг почувствовала, что и этот запах, один из немногих запахов других людей в моей жизни, уходит от меня надолго, может быть – навсегда. Если Нимотси и вернется – то вернется другим, иначе какой смысл возвращаться?.. Я подумала о том, что всегда остаюсь, остаюсь на месте, вне зависимости от контекста событий. И если мертвому Ивану вдруг придет шальная мысль вернуться в этот мир, то он найдет меня там же и такой же, какой оставил, разве что я буду закрашивать седину дешевой копеечной хной… Я еще крепче прижалась к Нимотси и закрыла глаза.
– Надо же, – извинительным тоном прошептал Нимотси, – взопрел весь, как мышь перед линькой.
– Мыши не линяют.
– Много ты знаешь, энциклопедистка!
– Про мышей – много.
Он крепко сжал меня и ткнулся лицом в волосы. Потом порылся во внутреннем кармане пальто и достал маленькую любительскую фотографию:
– Вот. Это тебе. У меня их две было. Одну себе оставляю, как память о нас, дураках. Чую, что больше ничего от нас в памяти истории искусства не останется, кроме этой любительщины.
Поборов искушение и не взглянув на фотографию, я сунула ее в карман плаща – сейчас главным был Нимотси.
– Ну, – улыбнулся он, – похристосуемся, что ли, Мышь? По-нашему, по-порнографически?..
Он крепко поцеловал меня в губы – так неожиданно, что я ответила на поцелуй. Губы у Нимотси оказались умелыми и такими же женственными, как и ненавязчивый запах пота, – Боже мой, я прожила рядом с ним семь лет и даже не знала этого. Сердце у меня упало.
– Надо же, не знал, что ты так хорошо целуешься. – Нимотси с трудом оторвался от меня.
– Я тоже…
– Поднаторею в технике и вернусь.
– Надеюсь. Надеюсь, что вернешься… Если не соблазнишься какой-нибудь развесистой греческой смаковницей.
– Я буду скучать по тебе.
– А я буду приветы тебе передавать. В каждом сценарии. Цепочка на щиколотке главной героини как фирменный знак, идет?
– Угу-угу… “Она ему приветы слала – на радость гомикам из зала”.
– Из какого зала?
– Из зрительного.
– Лихо! Сам сочинил?
– Ну не Гомер же, в натуре!
– Иди. Тебе пора, – я легонько подтолкнула Нимотси, выскользнув из его пальто, – будет настроение – черкни пару строк.
– Я лучше кассету пришлю.
– Тогда не надо.
– Не боись – никаких обнаженных окороков, грудинок и голяжек. Сугубо на фоне Акрополя.
– Ну, если на фоне Акрополя – то можно, – разрешила я.
Нимотси закинул сумку на плечо и направился к таможенникам. Он не оглянулся, только поднял правую руку и помахал в воздухе кончиками пальцев.
– Какой фильм? – напоследок крикнул он.
– “Кабаре”! – тоже крикнула я. Нам обоим нравился этот дивный финал с прямой спиной Лайзы Минелли и се лихо накрашенными беспросветно зелеными ногтями и рукой, поднятой в последнем приветствии. – Счастливо тебе!..
…Я достала фотографию в стылом аэропортовском автобусе. Ну, конечно, это была именно она: середина пятого курса, я, Иван и Нимотси, сфотографированные оказавшейся под рукой Аленой Гончаровой: пьяные лица, трезвые глаза, время увлечения Томом Вейтсом и Реем Чарльзом – “Скатертью дорога, Джо!”…
Я приехала домой с относительным миром в душе, педантично вымыла посуду, завалилась на диван и включила немецкое порно. Это было неплохим учебным пособием, но действовало на меня усыпляюще.
С утра меня ждала пишущая машинка, казавшаяся теперь персонажем из фильма ужасов – я почти разучилась писать.
Но постепенно все вошло в свою колею. Привыкшая лишь дополнять других и, добросовестно обсасывая, доводить до совершенства чужие идеи, я начала находить прелесть и в маркизе де Саде как потенциальном соавторе. По поводу анатомии и физиологии я теперь была подкована на четыре ноги, особой психологии и экзистенциальных рефлексий не требовалось – дело стало за сюжетом.
"Кетчупу, кетчупу побольше”, – вспомнила я наставления Ивана и для начала завернула парочку банальных убийств на сексуальной почве, приплела к ним садо-мазохистскую секту, а позже – и ее главу, мимикрирующего под скромного учителя экологии – модная тема.
Несколько раз звонил Александр Анатольевич, и, памятуя о “рэкетирской репе”, я разговаривала с ним более чем почтительно. Сценарий ни шатко ни валко двигался к своему закономерному финалу, кровавой бане, торжеству извращенной сексуальности – я всегда выполняла свою работу четко и добросовестно.
Где-то во второй трети он даже захватил меня, и я позволила себе робкие фантазии, авторские отступления и вариации на тему. Теперь я сидела за машинкой день и ночь, немытая и нечесаная, лишь иногда позволяя себе выходить на улицу за яблоками.
Яблоки всегда были одни и те же, сорт “джонатан”. Ими торговали прямо под окнами нашего дома приезжие испуганные хохлушки, которых безбожно гоняла милиция. Одна из хохлушек оказалась мариупольской, и после того, как это выяснилось, я покупала яблоки только у нее.
Еще раз позвонил Александр Анатольевич.
Мы договорились встретиться на метро “Новокузнецкая”, в центре зала. Я сказала ему, что буду стоять с опознавательной газетой “Спид-Инфо” в руках, и он одобрительно хмыкнул.
…Мы встретились.
Если Александр Анатольевич и был рэкетиром, то рэкетиром нестрашным, почти ручным: голова под строгий бобрик, отличный костюм и дорогое кашемировое пальто. В туфлях я не разбиралась. Александра Анатольевича немного портили сломанные борцовские уши – но только немного.
