Добрый ангел смерти - Курков Андрей Юрьевич (библиотека книг TXT) 📗
— Погладь меня еще! — просила она шепотом, и я гладил ее, гладил ее бесконечно, пока мы вдвоем вдруг не взрывались любовью, лучше любого полотенца высушивавшей нас и снова делавшей мокрыми. Вода, жар, пот чередовались, казалось, бесконечно.
После бессонной ночи мы, как ни странно, сильнее ощущали голод, чем усталость. Спустившись вниз, мы застали на кухне Ольгу Мыколаивну.
— О! Добрэ, що вы вжэ встали, молодята! — улыбнулась она, сбрасывая толстый блин на уже довольно высокую стопку таких же блинов. — А я вам сниданок готую… А ще там биля дверей для вас подарунок!
— Ой, не надо было нам ничего покупать! — сказал я, улыбаясь.
— То нэ от нас. Якыйсь хлопчына вранци прынис. Я подошел к входным дверям, поднял с пола тряпичную сумку. Заглянул внутрь и увидел там две банки детского питания, такие же, какие я не так давно охранял на складе, и большую коробку конфет. Вытащил ее. Конфеты назывались «Киев вечерний» и на коробке действительно был изображен вечерний Крещатик, весь в огнях.
Я отнес подарок в комнату. Открыл одну из банок и понял, что к «сухому молоку» порошок в этих банках никакого отношения не имел. С ожиданием такого же подвоха открыл коробку конфет. Конфеты оказались настоящими. Оставив их на столе, я спрятал банки под письменный стол.
Оглянулся на Гулю — она сладко спала на боку повернувшись своим красивым лицом ко мне. Стоило мне только посмотреть на нее, как любое беспокойство во мне затихало. Возникала беспрекословная уверенность в счастье.
За окном светило солнце, шелестели все еще зеленые листья. Будильник показывал десять утра. У меня слипались глаза.
Минут пять спустя дом затих, замер, как самой глухой ночью. Мы спали, прижавшись друг к другу, и снова нам не было тесно на старой полуторной кровати.
Глава 71
На следующий день Ольга Мыколаивна освободила часть буфета и половину шкафа для наших вещей. Гуля развесила свою одежду на плечики, разложила наши вещи по полочкам. Я занял верхний ящик письменного стола Петра. Положил туда малочисленные трофеи своей экспедиции — фотоаппарат «Смена», старый номер «Вечернего Киева» — один Бог знает, почему я его не выкинул.
Вечером несколько дней спустя, когда я от нечего делать в очередной раз рассматривал найденный в палатке фотоаппарат, мною снова овладело любопытство, Плотно задвинув занавеску, я открыл заднюю стенку «Смены» и нащупал пленку.
«Что там может быть снято? — задался я вопросом. — Если все это принадлежало майору Науменко, то почему он взял с собой такой дешевый, детский фотоаппарат? И почему оставил его в палатке? Почему палатка оказалась под песком? Конечно, я сам уже знал, что такое песчаная буря в пустыне. Вполне могло быть, что он сам едва успел выбраться из полузасыпанной палатки и тогда, конечно, ему было бы не до вещей. Но тогда все его вещи оказались бы под песком. И куда бы он добрался без запасов пищи и воды?»
Чем больше я думал, тем очевиднее было отсутствие связи между майором Науменко и палаткой, подаренной мною отцу Гули. Но несмотря на это, мое любопытство не уменьшалось. Даже если фотоаппарат принадлежал простому киевскому (судя по найденной газете) туристу, все равно прошедшие двадцать с лишним лет придавали моей находке не только историческую ценность. Если этот человек пропал, до сих пор должны быть живы его родственники или кто-то из друзей, знавших, куда он отправлялся. Да и наверняка существует, как и раньше, клуб туристов со своими старожилами и ветеранами, для которых моя находка будет сущим подарком, поводом вспомнить о прошлом, а может быть, и раскрыть какую-то тайну, ведь исчезновение человека — это всегда тайна. Правда, может оказаться, что я найду самого хозяина фотоаппарата, бросившего все, спасаясь от песчаной бури.
Мои размышления вывели меня к событиям, предшествовавшим моему путешествию. Я вспомнил, как искал Львовича, Клима. Вспомнил, как любопытство, желание раскрыть еще не понятную мне тайну, привело меня на Пущанское кладбище.
Собственно, и мое нынешнее пребывание в Коломые было результатом этого любопытства.
Я вытащил из ящика стола пожелтевшую газету, развернул, включил настольную лампу. Просматривая заголовки статей, отражавших в основном трудовые будни и достижения города-героя Киева, я, к своему разочарованию, ничего интересного в газете не обнаружил. Снова взял в руки фотоаппарат. Счетчик отснятых кадров показывал «34». Теперь я уже был уверен, что он не врал. Осталось два неотснятых кадра.
— Надо доснять и проявить пленку, — решил я. Когда Гуля поднялась в комнату, я включил свет и посадил ее за стол.
— Улыбайся, — сказал я, перекручивая пальцем пленку.
Я щелкнул Гулю два раза и зачехлил «Смену».
— Откуда у тебя фотоаппарат? — удивилась она. Я рассказал ей, напомнил о палатке.
— И ты думаешь, что что-то получится? — спросила Гуля.
— А вдруг?
Она улыбнулась.
На следующий день утром мы, прихватив с собой фотоаппарат, отправились гулять по городу. Погода нас радовала — светило солнце, легкий нежный ветерок дул в лицо.
Мы дошли до нового микрорайона, где стояло несколько девятиэтажек. На первых этажах этих уродливых строений располагались магазины. Мы прошли мимо мебельного, мимо магазина автозапчастей. Выпили по чашечке кофе в гастрономе.
Там же спросили у продавщицы о ближайшем фотоателье. Оказалось, что это совсем рядом.
Фотограф — мужчина лет пятидесяти в синем халате, спортивных штанах и старых кедах на босу ногу — оказался скорее энтузиастом своего дела, чем бизнесменом. На мой вопрос о стоимости проявки пленки он только усмехнулся.
— Бутылку поставишь, если что-то выйдет, — сказал он.
Потом зашел в темную комнатку, кроме двери закрытую еще и тяжелой черной портьерой. Возвратившись, отдал мне фотоаппарат. Написал на конверте для фотографий свой номер телефона.
— Возьми, — сказал мне. — Позвонишь через пару дней. Если женщина возьмет трубку, позовешь Витю. Через два дня я позвонил.
— Приходи, посмотришь, — сказал Витя. В его голосе присутствовала какая-то загадочная для меня неопределенность, полное отсутствие эмоций.
В фотоателье я шел один. Гуля осталась помогать старушке консервировать помидоры.
Пока добрался, заметил, что меня два раза обогнали одни и те же белые «Жигули». Перед тем, как зайти в фотоателье, я оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил.
— Проходи сюда, — фотограф выглянул из темной комнатки на звук подвешенного к входной двери колокольчика и подкрепил свои слова жестом.
Я зашел. Закрыл за собой дверь. Красный фотофонарь, стоявший на полке на уровне моей головы, создавал в комнате странное, немного загадочное освещение.
На столе стояла стопка пустых разноразмерных ванночек. На веревках, натянутых под потолком, сушились большие фотографии, как белье на улице. Я присмотрелся к одной из них, думая, что это отпечатки с моей пленки.
— Сейчас, сейчас, — сказал Виктор, стоя ко мне спиной. Потом он щелкнул выключателем и яркий свет лампочки, свисавшей с потолка, поглотил слабое свечение красного фонаря.
Он вытащил из ящика стола маленький конверт из-под фотобумаги. Достал оттуда пачку фотографий. Оглянулся на меня.
— Думаю, что лет двадцать назад за эти снимки могли и убить, — сказал он и отступил на шаг от стола, освобождая мне место. — Качество, конечно, паршивое.
Зерна много.
Я взял несколько фотографий, разложил их. Наклонился, присматриваясь. На одной увидел шхуну, снятую с верхней точки берега, потом та же шхуна, только с другой точки, просто снимок линии берега, такого знакомого мне по недавнему путешествию, две групповые фотографии: пять мужиков, четверо стоят, один присел внизу по центру.
— За что здесь могут убить? — оглянулся я на фотографа.
Витя подошел, взял фотографии, просмотрел их. Оставил в руке три, остальные опустил на стол.
— Вот на эти взгляни. Повнимательнее. Я взял снимки. Верхний был мне уже знаком: четверо стоящих, один сидящий. Я присмотрелся. Показалось, что человек сидел на песке как-то странно, но больше ничто не привлекло моего внимания.
