Смерть на выбор - Макдональд Росс (версия книг TXT) 📗
Однако поиграть мне почти не пришлось. Даузер сделал серию великолепных ударов и нагрел меня на тридцать долларов за какие-то десять минут.
— Знаешь, — предался воспоминаниям он, натирая мелком свой кий, — когда-то я зарабатывал этой игрой на жизнь — года три кряду, еще мальчишкой. Думал стать звездой, вроде Уилли Хоппе. А потом выяснилось, что из меня может получиться неплохой боксер — в боксе деньги быстрее делают. Так что я свою порцию колотушек получил, пока наверх карабкался. — Он потрогал испачканными мелом пальцами свои изуродованные уши. — Ну что, еще партейку?
— Нет, спасибо. Мне пора двигаться.
Но в этот момент появился «дворецкий» с бутербродами и снятым молоком. Теперь он нарядился во фрак, седые волосы были гладко причесаны.
— Вам накрыть в баре, сэр? — спросил он.
— Ага. Ну-ка, Фентон, скажи какое-нибудь кудрявое словечко, чтоб Арчер послушал.
Старик с серьезным видом произнес:
— Антиистэблишментаризм. Годится, сэр? Это одно из слов, пущенных в оборот мистером Гладстоном, если мне не изменяет память.
— Ну, что скажешь? — воскликнул Даузер, повернувшись ко мне. — Этот самый Гладстон был большой шишкой в Англии, лорд или вроде того.
— Премьер-министр, сэр, — подсказал старик.
— Вот-вот, премьер-министр. Ладно, можешь идти, Фентон.
Даузер настоял, чтобы я тоже выпил снятого молока на том основании, что оно очень полезно для пищеварения. Мы сидели рядышком за стойкой бара и пили ледяное молоко из оловянных кружек. Даузера это развеселило. Он хлопал меня по плечу, говоря, что я честный человек и он меня за это уважает. Он хотел что-нибудь для меня сделать. Прежде чем мы допили молоко, он предложил мне работу за четыреста долларов в неделю и дважды продемонстрировал свой туго набитый бумажник. Однако я ответил, что предпочитаю работать на себя.
— Работая на себя, ты двадцать тысяч в год не сделаешь.
— Ничего, мне хватает. К тому же, кроме денег, у меня есть будущее.
Я наступил ему на больную мозоль.
— Что ты хочешь этим сказать? — Глаза его еще больше вылезли из орбит, похожие на черных пиявок, присосавшихся к его лицу.
— На рэкете долго не протянешь. Если даже повезет, продержишься в деле не дольше, чем профессиональный боксер или бейсболист.
— Я занимаюсь законным бизнесом, — с нажимом сказал он. — Когда-то баловался букмекерством, что греха таить, но с этим давно покончено. Теперь я законы не нарушаю.
— Даже законы, касающиеся ответственности за убийство? — Я терял терпение, а вместе с ним и осторожность.
Однако вопрос потрафил его тщеславию.
— Я даже повестки в суд ни одной не получил, — с гордостью заявил он.
— Сколько людей вы потеряли за последние пять лет?
— Откуда мне знать, черт побери. Конечно, текучесть у меня большая — такой уж это бизнес. Я же должен защищаться от конкурентов, должен оберегать друзей. — Он соскользнул с табурета и принялся расхаживать по комнате. — Скажу тебе одну вещь, Арчер: я собираюсь жить долго. В нашей семье все жили долго. Деду моему уже за девяносто перевалило — хочешь верь, хочешь нет, — а старик еще хоть куда. Так что я держусь в форме и, ей-богу, собираюсь дожить лет до ста, на меньшее не согласен. Ну, что ты на это скажешь? — Он снова ткнул себя кулаком в живот. Несильно.
Я подумал, что Даузер здорово боится смерти, и понял, почему он не выносит одиночества. Я промолчал.
— До ста лет доживу, не меньше, — повторил он, словно стараясь убедить самого себя.
Я услышал, как хлопнула входная дверь. В комнату вошел Блэйни.
— Отвез ее домой? — спросил Даузер.
— Высадил на углу. Перед домом стояла патрульная машина.
— Легавые? Зачем она им понадобилась?
— Сегодня утром был убит какой-то Даллинг, — сказал я, поглядывая то на того, то на другого.
Даузеру, судя по всему, это имя ничего не говорило.
— Кто такой? — спросил он.
— Друг Галли, — ответил я. — У полицейских будет о чем ее порасспросить.
— Думаю, ей лучше держать язык за зубами, — сказал Даузер без особой тревоги в голосе. — А что случилось с этим парнем?
— Понятия не имею. Всего хорошего.
— Звякни мне, если что узнаешь. — Он дал мне номер своего телефона.
С возвращением Блэйни Даузер потерял ко мне интерес. Я дошел до двери без провожатых и шагнул на улицу. Однако облегчение я почувствовал, лишь когда выехал на автостраду.
17
У меня было несколько вопросов к Галли, которые я хотел задать ей наедине, но меня опередила полиция. Я всегда предпочитаю уступать приоритет полиции — особенно когда она уже на месте. Поэтому я не свернул с шоссе, а поехал дальше на юг через Санта-Монику.
Шел уже пятый час, когда я добрался до больницы в Пасифик-Пойнте. Не задерживаясь у справочной, я поднялся прямо в двести четвертую палату. Однако кровать Марио Тарантини оказалась пуста. На другой лежал какой-то мальчуган с книгой комиксов в руках.
Еще раз проверив номер палаты, я прошел в конец коридора, где была комната медсестер. Старшая сестра подняла глаза-буравчики от истории болезни и неприветливо посмотрела на меня.
— Часы посещения уже закончились. Правила пишут для того, чтобы их соблюдали.
— Вы совершенно правы, — поспешил согласиться я. — А мистер Тарантини что, уже выписался?
— Мистер кто?
— Тарантини, из двести четвертой палаты. Где он?
Ее заостренное, угловатое лицо приняло сурово осуждающее выражение.
— Дома, наверное. Хотя никто его не выписывал. Он ушел сам, несмотря на запрет врача и в ущерб собственному здоровью. Вчера вечером он оделся и самовольно покинул больницу. Вы, должно быть, его друг?
— Да, я знаю его.
— Тогда передайте ему, что, если у него возникнут осложнения, пусть пеняет на себя. Правила пишут для того...
— Совершенно верно, — пробормотал я, закрывая за собой дверь.
Ее зудение еще долго неслось мне вслед.
Я проехал через весь город и остановился в конце Санедрес-стрит, перед коттеджем миссис Тарантини. Пробиваясь сквозь заросли лавра, лучи предзакатного солнца рисовали золотые узоры на поблекшем газоне. Я постучал в стеклянную дверь, и мужской голос сказал: «Войдите!»
Я повернул круглую ручку и шагнул прямо в маленькую, плохо освещенную гостиную. В комнате висел запах сильно приправленной пищи, свежевымытых полов и вянущих цветов. Почти всю противоположную стену занимало аляповатое изображение старинной шхуны, несущейся по волнам на всех парусах. Над покоробившейся каминной доской золоченый Христос корчился на потемневшем деревянном кресте.
На потертой кушетке перед погасшим очагом полулежал, подперев забинтованную голову подушкой, Марио Тарантини.
— Опять вы, — только и сказал он, увидев меня.
— Опять я, — подтвердил я. — Я уже побывал в больнице. Как самочувствие?
— Теперь, когда меня прилично кормят, — неплохо. Сказать вам, чем меня пичкали в больнице? Куриным бульончиком, фруктовым салатиком, творожком, будь они прокляты! — Его распухший рот выплевывал слова так, словно он еще ощущал ненавистный вкус всех этих блюд. — Как по-вашему, можно восстановить силы, поклевывая творожок? Приходилось посылать мать к мяснику за самым большим бифштексом, какой она только найдет. — Он страдальчески улыбнулся, обнажив обломки передних зубов. — Ну, что скажете?
— Насчет вашего брата? Он по-прежнему в бегах. Ваша яхта уплыла, но вы об этом уже, наверное, знаете.
— "Королева ацтеков"?! Как уплыла? Куда? — Он подался вперед, так что кушетка жалобно скрипнула под его тяжелым телом.
— Возможно, в Мексику. Если Джо направился именно туда.
— Черт подери! — Его темные глаза растерянно блуждали по комнате. Наткнувшись на позолоченного Христа, они на мгновение остановились, потом уперлись в пол. Он встал и двинулся ко мне. — Когда ушла яхта? И откуда вы знаете, что ее взял Джо?
— Я говорил с Галли. Сегодня утром, часов около пяти, она отвезла его в порт и высадила недалеко от того места, где стояла яхта. У него есть ключи от двигателя?
