Мания расследования - Топильская Елена Валентиновна (читать книги .txt) 📗
— Девочки… А мне, может, хочется, чтобы муж помог. И девочки, между прочим, вырос ли без участия папы, который все это время провел на работе. А в последнее время он вообще всякий стыд потерял, даже в воскресенье на работу рвется. Что ему там, медом намазано?
Испугавшись, что Лена сейчас упомянет про горчаковский служебный роман, я принялась убеждать ее, что Лешка вынужден работать по выходным.
— Ну и что? Компьютер и дома есть, — упрямилась Лена. — Пусть бы дома работал, a то в доме уже и мужчиной не пахнет.
— Понимаешь, у него в компьютере данные, которые нельзя выносить из прокуратуры, — попыталась я слепить горбатого, мысленно прося прощения у Лены и удивляясь, зачем я выгораживаю мерзкого Горчакова, с которым мы сегодня стали чужими людьми. Лена слушала с отсутствующим видом, пока я не запуталась в обоснованиях воскресных бдений ее супруга.
— Представляешь, — с тем же отсутствующим видом сказала Лена, прервав меня на полуслове, — он надо мной издевается. Врет и даже не старается, чтобы было похоже на правду.
Меня окатило жаром — вот сейчас Лена упомянет про соперницу, и все пропало. А Лена продолжала, уставившись в стену:
— Вчера врал, что был на происшествии…
— Почему врал? — перебила я. — У нас вчера было убийство, мы вместе работали…
— Да ладно, — отмахнулась Лена, не глядя на меня. — Он мне позвонил в полдевятого, сказал, что выезжает домой…
Она замолчала.
— Ну? — поторопила я ее.
— Ну вот. Говорит, сейчас приеду, только Кораблева в Кировский район отвезу…"
— Кораблева? — удивилась я, вспомнив, что Кораблев сам был на машине, но прикусила губу. Не мог же Горчаков сказать жене, что повезет домой нашу секретаршу, которая и так уже на подозрении.
Лена бросила на меня быстрый взгляд и снова уставилась в стену.
— Да, Кораблева, — твердо сказала она. — Но дело не в том, кого он вез.
— А в чем?
— А в том, что он мне позвонил в полдевятого. В полдевятого! Сказал, что отвезет в Кировский район и домой, — Лена избегала теперь упоминания о том, кого он вез.
— Ну и что?
— А то. В полпервого ночи он мне позвонил, протараторил, что у него трубка садится, что у него шаровая в машине полетела…
— Возможно, — сказала я.
— Ага, и отключился. Домой пришел в четыре утра.
— Шаровая-то правда полетела? Лена подняла на меня глаза.
— Маша, ты что, не понимаешь?! Пришел в четыре утра и рассказывает, что в полдевятого из центра повез Кораблева домой, в Кировский район, и на проспекте Стачек у него шаровая полетела. Хорошо, говорит, что в двенадцать ночи на Стачек движения нет, а то бы я, говорит, в такую аварию влетел посреди проезжей части…
Я не выдержала и хрюкнула. Почему мужики такие идиоты, так глупо прокалываются? Где горчаковская следственная смекалка и интуиция?
— И это все? — спросила я Лену с облегчением.
Жена моего друга и коллеги только раскрыла рот, чтобы порассказать, как она натерпелась от этого душегуба, как вдруг в дверном проеме появился Стеценко.
— Леночка, — сказал он, — я тут краем уха слышал, в чем претензии к Лехе… Дело в том, что он выехал из РУВД вместе с Кораблевым именно в полдевятого, но они еще ко мне заезжали на Екатерининский.
— К тебе? — удивились мы с Леной в два голоса.
— Ну да. У них же вчера в районе был убой сложный, там дело за дело цепляется, а я им обещал поднять экспертизы по другим трупам, которые со вчерашним связаны.
— А почему они вечером к тебе поехали? Ты что, на работе был? — спросила недоверчивая Лена, но поскольку за доктором Стеценко закрепилась репутация образцового мужчины, не только лично не знающего, что такое адюльтер, но и не допускающего такого для людей своего круга, лоб ее начал разглаживаться. В конце концов, главное — захотеть поверить.
— А я допоздна вчера засиделся за экспертизами. Маша все равно задерживалась на происшествии, что мне дома делать? Вот я и сказал, чтобы они приезжали.
Он говорил так проникновенно, что я сама начала верить в эту историю.
— От меня они уехали в начале двенадцатого.
— А почему он от тебя не позвонил, что задержится? — спросила Лена уже явно для проформы, и Сашка охотно разъяснил.
— Потому что он увлекся, экспертизы читал, а потом просто побоялся тебе звонить. Сказал, что быстрее доедет и все тебе лично объяснит. Кто ж знал, что у него шаровая накроется…
Заглядевшись в безмятежные глаза супруга, я задала себе вопрос: интересно, верить ли ему теперь, когда он так же искренне описывает мне сложные дежурства и необходимость выскочить на работу в выходные, чтобы закончить срочные экспертизы. Да нет, мне он не врет, я это чувствую. По выражению Кости Барракуды, от него волна идет.
Вспомнив про Барракуду, я снова расстроилась. Мы же поссорились с Горчаковым, и не просто вульгарно поцапались, а разошлись по идейным соображениям. Я не знаю, как теперь буду общаться с ним, учитывая его сегодняшние высказывания. Ведь мы с ним давным-давно решили для себя, что следователь ни при каких обстоятельствах не может фабриковать липовые доказательства, даже если соблазн велик. Как только ты сделал это, ты в ту же минуту продал душу дьяволу. Значит, будь готов к тому, что и с тобой могут поступить точно так же. Мы с Лешкой долгие часы провели, доказывая друг другу, что посадить кого-то можно только за реально им совершенное и, главное, доказанное. И поклялись, как Кони с Морошкиным, всегда самым тщательнейшим образом проверять даже самые очевидные факты и вопиющие доказательства.
Я помню, какое впечатление на нас произвел случай, описанный русским юристом Кони. В 1867 году они, вместе с его близким другом Морошкиным, были назначены товарищами прокурора в Харьков и, прибыв туда, сняли общую квартиру. Проживая вместе, они изучали Судебные уставы, но расходились во взглядах на некоторые статьи и горячо спорили. Их общий слуга, по словам Кони — глупый и чрезвычайно любопытный отставной улан — однажды даже спросил его, из-за чего они с другим барином все бранятся.
И вот настал момент, когда к Морошкину должна была приехать в Харьков жена, и он собирался ехать ей навстречу. Утром того дня, когда Морошкину следовало выезжать, они с Кони в очередной раз громко поспорили об обязательности для следователя вторичных предложений прокурора по одному и тому же предмету. Затем Кони решил, при помощи слуги, привести в порядок их библиотеку, расставляя на полках книги в нужном порядке, а Морошкин, «одержимый лихорадкой отъезда», по выражению Кони, потребовал, чтобы Емельян немедленно шел за покупками в дорогу и буквально вытолкал его за дверь. Кони и Морошкин остались одни; Кони спросил, предупредил ли его друг прокурора о своем отъезде, и Морошкин признался, что, поскольку с прокурором у него отношения как-то сразу не сложились, он не счел нужным отпроситься.
В дорогу Морошкин решил взять оружие, но не свой маленький револьвер Лефоше, служивший, как сказал Кони, «более для украшения, чем для устрашения», а попросил револьвер у Кони. Тот подал ему свой револьвер через разделявший их ломберный стол, предупредив, что он заряжен. Морошкин попробовал убрать его в кобуру от Лефоше, висевшую у него на поясе, и не заметил, как при этом взвелся курок. Но Кони ясно видел это и только хотел предупредить друга, как тот со словами «Нет! Не входит!» приподнял револьвер, а гладкая костяная рукоятка выскользнула из его пальцев, и револьвер полетел на пол, ударившись в падении о край стола. Раздался выстрел, пуля по касательной задела Кони, вырвав полоску ткани из его сюртука, и ушла в стену позади него.
Убедившись, что его товарищ жив, Морошкин долго не мог успокоиться, обвиняя себя в, неосторожности при обращении с оружием. Кони же призвал его увидеть особый смысл в этом происшествии. Нам предстоит прокурорская деятельность, сказал он, придется возбуждать уголовные преследования, поддерживать обвинения в суде. И как важно при этом избежать ошибок, односторонности! «Представь, — предложил он товарищу, — что пуля прошла бы немного левее, попала бы мне в сердце и убила бы меня на месте. Явилась бы полиция и судебный следователь. Морошкина стали бы спрашивать, как произошел выстрел, тот объяснял бы, что это был несчастный случай. „Вы взвели курок, трогали собачку?“ — „Нет“… — „И пистолет сам выстрелил?“ — „Да, сам“. Далее последовали бы вопросы о том, как пистолет убитого оказался у Морошкина. Объяснения о том, что он уезжал и хотел взять его в дорогу, опровергались бы наличием у Морошкина своего собственного револьвера, и к тому же прокурор, их начальник, ничего не знал о предполагаемом отъезде Морошкина, да и жене он не сообщал, что встретит ее, желая доставить ей нечаянную радость.
